Сейчас и навечно - Скотт Эмма. Страница 7

– Ага, – буркнул я. – Лучший.

Он одарил меня тусклой, сочувствующей версией своей ослепительной улыбки.

– Пошли давай. Зеленый свет.

Он подтолкнул меня рукой, но я не сдвинулся с места. Ноги словно приклеились к земле.

Я окинул взглядом оживленную городскую улицу. Ветер завывал между цементных зданий, которые возвышались над нами: холодные, ровные и серые. Я попытался представить, как захожу в Департамент и передаю ребенка какому-то незнакомцу. Это было бы так просто. Она уже несла на себе тяжелый груз прожитых лет, и все, что мне нужно было сделать, это отдать ее и уйти.

Но Оливия прильнула к моим рукам, ко мне.

– Я не могу.

Улыбка на лице друга стала жесткой, а затем и вовсе исчезла.

– Господи, Сойер.

– Молли доверила ее мне, Джекс. Оливия моя.

Он стоял, уставившись на меня. Потом покачал головой и развернулся на углу улицы, раскинув руки.

– Я знал это! Дайте мне приз, друзья, я, черт побери, знал это!

Остановившись, он повернулся лицом ко мне.

– Я знал это шесть дней назад. После вечеринки. Все ушли, а ты сидел на диване среди пивных банок и пластиковых стаканов и кормил ее из бутылочки, будто в этом мире больше никого нет. Так что ты собираешься делать? Воспитывать ее? Ты собираешься вырастить ребенка, Сойер?

– Я не знаю, что делаю, Джексон, – ответил я. – Но это кажется неправильным. Находиться здесь чертовски неправильно.

Джексон сжал губы.

– Ты оставишь ее? Как? На какие деньги?

– Моя стипендия…

– Ее хватает только на оплату учебы и аренды за квартиру, – закончил за меня Джексон. – Ее недостаточно для заботы о ребенке. А это дерьмо стоит дорого.

– Я разберусь с этим. Найду работу.

– Ты собираешься испоганить свою жизнь. Ради чего?

– Ради чего? Ради нее, – огрызнулся я, указав на ребенка.

– Она не…

– Заткнись, Джекс, – жестко ответил я. – Молли бросила ее, а через год и суд это докажет. Я все проверил. Я смогу вписать свое имя в ее свидетельство о рождении. Молли должна была это сделать, но через год это не будет иметь никакого значения.

Джексон не отрывал от меня взгляда.

– Ты должен закончить учебу, Сойер, сдать экзамен – с первого раза – иначе что случится с твоей работой на судью Миллера? Можешь попрощаться с ней. Ты потеряешь шанс на эту должность и на все, ради чего столько трудился.

Я скрипнул зубами. Он и в этом был прав. Я так четко и конкретно расписал каждую ступень своей жизни. Закончить Гастингс, сдать экзамен, получить должность помощника у судьи Миллера, начать карьеру в уголовном отделе и, возможно, баллотироваться на пост окружного прокурора. Кто знал, где я мог оказаться дальше? Я взглянул на Оливию, осознав, насколько сильно мне всего этого хотелось.

Но я хотел и быть рядом с ней.

Более того, все мои поставленные цели будут разбиты в пух и прах, если тайна ее жизни будет преследовать меня на каждом шагу.

Джексон прочел все это в моих глазах. И провел рукой по своим коротко стриженным волосам.

– Сойер, я люблю тебя и понимаю, почему ты считаешь это правильным выбором. Но каким бы тяжелым тебе все это ни казалось… Будет в миллион раз сложнее.

– Я знаю.

– Нет, ты думаешь, что знаешь. Моей матери приходилось работать на трех работах, по одной на каждого ребенка. Три работы, чтобы прокормить семью и обеспечить крышу над головой, не говоря уже о какой-то там юридической школе.

– Но она сделала это, и сейчас ее младший сын оканчивает юридический, – ответил я. – Она гордится тобой. Мне хотелось бы думать, что и моя мама гордилась бы мной.

– Определенно, чувак, – тихо согласился он. – Уверен в этом.

Я стиснул зубы, чтобы хоть как-то заглушить старую боль, запертую глубоко внутри. Пьяный водитель убил мою мать, когда мне было восемь. Если бы мне платили каждый раз, когда я думал, что она гордилась бы мной, этого хватило бы, чтобы покрыть обучение в Гастингсе.

Джексон вздохнул и покачал головой.

– Не знаю, с чего начать.

– Оливия моя, – сообщил я. – Это все, что я знаю. И на мне лежит ответственность за нее.

Выражение лица Джексона немного смягчилось, и слабая улыбка тронула уголки его губ.

– Должно быть, я оказался в Зазеркалье.

– Я с тобой. – С души словно свалился тяжелый камень, и волна незнакомых, сильных эмоций буквально поглотила меня.

Моя дочь.

– Так ты собираешься мне помогать или как? – хрипло спросил я. – Кое-кто только что рассказывал мне о тяжелой доле родителя-одиночки.

– Опять твоя исключительная память, – улыбнулся Джексон, но улыбка быстро сошла на нет. – Тебе придется съехать, ты же понимаешь, да? Ребята не собираются вступать в сообщество «Трое мужчин и младенец». Кевин уже паникует, что мы теряем репутацию.

– Я найду новое жилье.

Джексон еще несколько мгновений смотрел на меня, затем, выдохнув, рассмеялся. Он снял детскую сумку с моего плеча и перекинул ее через свое.

– Господи, какая тяжелая. Ты сумасшедший сукин сын.

– Спасибо, Джекс, – я вздохнул с облегчением.

– Да-да, только не звони мне в два часа ночи, расспрашивая про коклюш или… как его там? Родничок?

Я рассмеялся, но порыв холодного ветра Сан-Франциско унес мой смех прочь.

Поправив ребенка, я посильнее прижал ее к себе.

– Пойдем домой.

Я проснулся от того, что подбородок коснулся груди. Поезд как раз со свистом остановился на станции «Дюбус». Перекинув сумку через плечо, я вышел и прошел полтора квартала до своего кремового дома в викторианском стиле, в котором снимал квартиру на втором этаже.

Когда я проходил мимо двери на первом этаже, где жила Елена Мелендез, слегка улыбнулся и потащил свою уставшую задницу на второй этаж. Попав в квартиру, я снял куртку и повесил ее на вешалку, рядом бросил сумку. Свернул налево, прямо на кухню, чтобы заварить свежий кофе, а потом направился в гостиную, к своему столу у окна. На часах было 16:42. Технически у меня оставалось целых восемнадцать минут в запасе для себя.

Я откинулся в кресле и закрыл глаза… а затем сразу же открыл.

Мне не нужны были эти минуты, я хотел получить свою девочку назад.

Поэтому спустился вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и постучал в первую квартиру. Гектор, пятилетний сын Елены, открыл дверь.

– Привет, Гектор. Можешь сказать маме, что я пришел?

Он кивнул своей темноволосой головой и убежал. Из открытой двери послышался голос:

– Сойер? Входи, querido [4]. Она готова.

Я вошел в квартиру Елены, где пахло теплом, специями и стиральным порошком. По-домашнему. Она была немного загроможденной, но довольно чистой. Здесь жила семья. Елена – пухлая сорокапятилетняя женщина с густыми темными волосами, заплетенными в косу, и большими добрыми глазами – наклонилась и достала Оливию из манежа.

Маленькое личико Оливии засветилось, когда она увидела меня, и я улыбнулся, словно одурманенный. Ее голубые глаза были невероятно яркими и ясными, а распущенные кудряшки обрамляли пухлые щечки тринадцатимесячного ребенка.

Она потянулась ко мне.

– Папочка!

Ни «па» или «па-па» – папочка. Все слоги. Мое глупое сердце растаяло.

Елена передала ее с мягкой улыбкой, и Оливия сразу же обхватила меня своими маленькими ручками за шею.

– У нее был хороший день. Съела весь свой горошек.

– Правда? Ты была хорошей девочкой? – Я поцеловал Оливию в щечку и полез в карман за бумажником. Она ухватилась за него, и мне пришлось отдать его ей, перед этим вытащив чек.