Три Нити (СИ) - "natlalihuitl". Страница 152

Пальцы Кхьюнг скользнули по тяжелой ткани, будто гладя ее.

— Ничто не напрасно.

И тут случилось нечто странное: Палден Лхамо вздохнула, закрыла глаза, и красноватая от кармина слеза скатилась из-под белых ресниц. Капля упала рядом с обитым серебром носком ее сапога и осталась темнеть на полу. Богиня поклонилась пленнице.

— Спасибо. Если хочешь, я отпущу тебя.

— Нет, не нужно. Лучше вели посадить вместе с другими, чтобы я могла утешить их перед казнью.

— Как пожелаешь, — пожала плечами Селкет и, уже не задерживаясь, пошла прочь.

— Надеюсь, что твое страдание прекратится, — пробормотала ей вслед Кхьюнг. — И твое, Нуму.

Я снова пожал лапу старшей — и, может, единственной уцелевшей? — из сестер Сэр, а потом кинулся вдогонку за Палден Лхамо, пока стражи не очнулись от чар. Когда мы покинули темницу, была уже полночь; луна взобралась высоко над княжеским дворцом, заливая все вокруг бледным светом. И все в нем изменилось: окна домов блестели, как чешуя, крыши торчали подобно спинным гребням, навесы распластались плавниками, мосты стали костлявыми жабрами, курильницы — выдыхающими пар ноздрями; а стеклянные купола теплиц пучились водянистыми глазами. Бьяру, словно морское чудовище, плыл сквозь бездонный океан, и его кровь была молочной и ледяной. Среди окружающих черноты и белизны только плащ Селкет рдел, как кровавое пятно.

— Я признательна тебе за помощь, Нуму, — обратилась она ко мне. — Этот разговор был очень полезен.

— Так может тогда в знак благодарности велишь отпустить шанкха — всех, а не только Кхьюнг?

Богиня посмотрела на меня с издевательской усмешкой.

— Жертвоприношение состоится в назначенный срок. Но я обязательно отплачу тебе — в этом не сомневайся.

И, оставив повозку с яком и возницей в моем распоряжении, она исчезла в темноте.

***

В день накануне Цама я увидел, как белоракушечников гонят по улицам города, точно стадо овец — цыкая, покрикивая, понукая кнутами и палками, — к площади Тысячи Чортенов, где им предстояло всю ночь ждать казни. Тогда мое терпение лопнуло; плюнув и на страх, и на данное Падме обещание, я отправился прямиком в Коготь.

Дворец казался заброшенным; все двери были заперты. Никто не попался мне навстречу, пока я шел белыми коридорами до чертогов, где обычно спали вороноголовые. Сейчас был день, черед Падмы, и я надеялся застать ее там, но вместо этого увидел Камалу и Пундарику. Они растянулись на новом, парном ложе, закрыв глаза, запрокинув подбородки, подергивая иногда длинными пальцами, у основания когтей отмеченными синевой. Повинуясь неслышным приказам, за окнами дворца кружился рой больших черных птиц. Кого они стерегли внизу? Шанкха?..

— Что ты здесь делаешь? — раздался у меня над ухом голос Падмы. От неожиданности я вскрикнул и подскочил на добрый локоть в высоту.

— Я же велела тебе не приходить! — прошипела она, больно хватая меня за плечи и выволакивая прочь из покоев. — Здесь опасно! Убирайся немедленно!

— Нет! — изогнувшись всем телом, я вырвался, отбежал на два шага и гневно топнул лапой. — Я не ребенок, Падма, и не нуждаюсь в защите! Я хочу быть здесь и знать, что происходит. Шанкха завтра казнят, а мы ничего не сделали с этим!

Вороноголовая горько усмехнулась.

— Что ж! Ты прав; ты не ребенок и не слуга. Я не могу приказывать тебе, Нуму — оставайся, если хочешь. Сегодня до рассвета все соберутся, чтобы подготовиться к Цаму. Приходи и ты — тогда я все расскажу.

Чуть успокоенный, я отправился в свою прежнюю спальню, ждать назначенного часа. Там, как и прежде, золотое солнце протягивало с потолка ладони-лучи, а на стенах эмалевые звери и птицы играли в стеклянном тростнике. Постель была примята: я не заправил ее как следует, когда ночевал здесь последний раз. От белья чуть заметно пахло шерстью… и почему-то цветущей ряской. Я медленно опустился на простыни, стараясь попасть в старые следы; потом стянул сапоги, положил голову на подушку и неожиданно крепко заснул.

Посреди ночи меня разбудили тихий, но настойчивый звон и голос Кекуит, объявлявшей, что настал час Быка. Цам уже скоро! Наскоро умывшись и причесавшись, я натянул чистые штаны и чубу, вдел в уши серебряные серьги, смахнул пыль с сапог и направился на встречу с богами. После долгого отсутствия все в Когте казалось чужим: даже сад распахнулся передо мной внезапно — будто кто-то откинул лакированную крышку с огромного сундука; внутри, как пригоршня крупного жемчуга, светился кумбум. Продравшись сквозь сорную пшеницу, цепляющуюся за шерсть и одежду не хуже репейника, я наконец добрался до него и увидел вот что: боги собрались за длинным столом — совсем как в тот день, когда я впервые оказался в Когте; только среди них не было уже ни Сиа, ни Шаи. И Железный господин еще не появился; Палден Лхамо одна сидела посередине, в неизменных черных доспехах, с совиной маской на груди. Слева от нее оказались Камала и Пундарика, справа — Утпала, Нехбет и Падма.

Мне жутко стало от того, какими усталыми и истощенными выглядели все ремет; они были как тени прежних себя, как сухие панцири в паутине, еще сохранившие очертания живых насекомых, но пустые изнутри. Камала застыла неподвижно, обхватив себя за плечи; только ее челюсти беспрестанно двигались, будто пережевывая что-то. Волосы Нехбет стали совсем седыми, и длинные морщины протянулись от губ к подбородку. Шрамы на лице Утпалы вздулись, разрослись, превратившись в сплошную лиловую опухоль, захватившую всю правую щеку и лоб. Пундарика даже не открывал глаз, окончательно погрузившись во сны наяву, а Падма дрожала, как подвешенный на ветру дарчо, то сжимая, то разжимая кулаки. Я замер, не зная, куда идти; никто не предложил мне сесть.

— Где Ун-Нефер? — наконец спросила Падма у Селкет.

— Он скоро придет. Дай ему немного времени. Ты же знаешь, мой брат нездоров.

— Что ж! Можно начать и без него… — пробормотала вороноголовая, подымаясь с места и вставая прямо перед богами. — Слушайте все: я расскажу вам, кто убил Шаи.

— Ты опять за старое! — прошипела Камала, скрежеща сточенными до десен зубами. — Когда ты, наконец, уймешься!

— Нет! Давайте выслушаем ее, — подал голос Утпала, налегая локтями на скрипнувшую под его весом столешницу.

— Конечно, — согласилась Селкет. — Тебе удалось узнать что-то новое, Падма?

— Да, удалось, — кивнула та, прохаживаясь взад и вперед по кумбуму. — Для начала, я нашла трех белоракушечников, которых обвинили в убийстве; точнее, то, что от них осталось. Их тела лежали на дне Бьяцо, вплавленные в какой-то прозрачный камень. Все выглядело так, будто они покончили с собой после того, как расправились с Шаи. Вот только это показалось мне странным: всякому в Бьяру известно, что утонувший в священном озере отправляется в чертоги Железного господина! Пускай это неправда, внизу никто в этом не сомневается. Если шанкха так ненавидели богов, то зачем искали перерождения на небесах? Могли бы отойти на сотню шагов подальше и утопиться в реке, среди отбросов, дохлых рыб и бараньей мочи, как и подобает истинным грешникам! Ну, так почему они не сделали этого?

Боги молчали; но Падма и не ждала от них ответа:

— Вывод напрашивался сам собой: их заставили сделать это. Однако ж свидетели, видевшие трех шанкха, утверждали, что они были у озера одни. Никто не гнался за ними с дубинами, никто не приставил к спине кинжал. Значит, в ход пошли угрозы… или колдовство. Потому я стала искать убийцу среди тех, кто преуспел в колдовстве и угрозах, — то есть среди шенов. Сначала я винила во всем Нозу — начальника строительства на северо-западе Стены. Думала, Шаи поругался с ним, и шен в пылу ссоры убил его, а белоракушечников подставил, заметая следы. Но вот незадача! Нозу тоже оказался мертв. Ему свернули шею.

— Убитый шен — и мой брат не знает об этом? — переспросила Палден Лхамо, недоверчиво поглядывая на маленькую демоницу. — Это невозможно.

Вместо ответа та порылась в кармане и опустила на стол железные четки — такие, какие носят только слуги Перстня. Я с содроганием вспомнил, как мы заворачивали иссохший воняющий труп в расстеленную по земле чубу; а потом Падма взвалила черный куль на спину лунг-та и увезла неведомо куда. Кажется, товарищи Нозы так и не узнали о его судьбе.