Слово джентльмена - Энок Сюзанна. Страница 35

– Я был заключенным, – с усилием выдавил из себя Роберт.

– Заклю… – начала было Люсинда, но тут же замолчала.

– Да, заключенным! Замок тогда превратили в тюрьму, в которую меня и бросили. Но это не имеет никакого значения для нашей с вами договоренности, так что вы можете рассказать мне о том, каким представляете себе свой третий урок. Мне нужно будет время, чтобы к нему подготовиться.

– Не уходите от разговора! – воскликнула Люсинда. – Я хочу знать все о Шато-Паньон и о том, почему вы туда попали.

Роберт сжал губы и отрицательно покачал головой:

– Нет, мы будем обсуждать только предстоящий урок!

– Вам когда-нибудь говорили о том, что вы до невозможности упрямы?

– Говорили, и что?

– Роберт, я… – Люсинда запнулась и попыталась отвернуться, но быстро справилась с собой и снова посмотрела ему в глаза: – Я пришла сюда, чтобы узнать о вас как можно больше.

– И зачем вам это надо?

– Надо, поверьте.

В глазах Люсинды Роберт читал неумолимо растущее подозрение. Разумеется, он чересчур упрямо не желал с ней разговаривать, но и ее скрытность казалась ему в высшей степени непонятной.

– Разве произошло что-то особенное? – спросил он. – Или Джеффри протестует против того, чтобы вы терпели меня?

– Ради Бога, не надо говорить о терпимости или нетерпимости! – запротестовала Люсинда. – И вообще, давайте поговорим о Джеффри позже!

Роберт понял, что она чем-то встревожена.

– Люсинда! Вы можете сказать мне, что угодно!

Впервые он назвал ее по имени, и Люсинде понравилось, как это имя прозвучало.

– Ведь мы друзья! – мягко сказала она. – Но если вы не желаете откровенно говорить со мной, то почему я должна быть честной и откровенной с вами?

Их взгляды на мгновение встретились и сразу же разбежались в разные стороны.

– Что вы хотите знать? – грубо спросил Роберт.

Боль и нежелание говорить так явственно прозвучали в его голосе, что Люсинда задумалась, стоит ли продолжать допрос. Она отложила бы этот разговор сразу же, если бы не слова отца о важности деталей, связанных с замком на Пиренеях. И все же было очевидно, что продолжать разговор здесь, на улице, перед парадным крыльцом дома Джорджианы, вряд ли целесообразно.

– Может, вернемся в дом? – предложила Люсинда.

– Не знаю, смогу ли я много вам сообщить. – Роберт пожал плечами. – Кроме того, я хотел бы еще побыть на свежем воздухе.

– Что ж, тогда мы еще чуть-чуть погуляем!

– Где?

– Да просто обойдем пару раз вокруг квартала. Идет?

– Идет.

Люсинда взяла Роберта под руку, и они медленно пошли вдоль длинного здания из белого кирпича. Роберт шел спокойно: как видно, боль в его колене утихла; однако само наличие этой раны позволяло Люсинде прижиматься к Роберту, якобы для того, чтобы поддерживать его.

Несколько минут оба шли молча, и Люсинда в конце концов поняла, что должна первой начать разговор. Она все оттягивала этот момент, поскольку опасалась причинить Роберту боль какой-нибудь неосторожной фразой, но ей было крайне важно узнать о нем как можно больше, и наконец она решилась:

– Листая тетради отца, я обнаружила три главные причины, почему он опустил кое-какие детали. Первая заключалась в том, что военная кампания развивалась до того стремительно, что Баррету просто не хватило времени, чтобы написать обо всем. Вторая причина в том, что каждое сражение или военное столкновение стоило больших потерь с обеих сторон и писать об этом было очень тяжело. А в-третьих, генерал просто не касался тех или иных конкретных деталей по соображениям безопасности и сохранения военной тайны на случай, если его тетради попадут в руки противника.

– Также те или иные детали не попали в тетради, поскольку генерал не посчитал их сколько-нибудь значительными, – добавил Роберт.

– Да, вы, наверное, правы! Более того, генерал Баррет с самого начала своей работы над записками старался отмести все постороннее.

Они снова замолчали, продолжая кружить вокруг квартала. Наконец Роберт нарушил молчание:

– Вы ведь хорошо относитесь к генералу Баррету, не так ли?

– Да, я очень люблю отца. Он никогда не третировал меня и всегда уважал как женщину. А еще он дал мне превосходное образование…

– Начав жизнь с благих намерений, он быстро протрезвел, когда попытался применить их на практике и сделаться полезным не только своим сверстникам, но и человечеству в целом, – с улыбкой почти продекламировал Роберт.

Люсинда тут же уточнила:

– Это из «Франкенштейна», не так ли?

Она вспомнила книгу, которую читала все последние дни.

– Вы догадались или знали об этом? – с недоверием спросил ее Роберт.

– Я в очередной раз воспользовалась дедуктивным методом, в котором уже достигла немалых успехов. К примеру, я установила три основные причины немногословности своего отца при описании им Шато-Паньон и сражения при Байонне. Это – затраченное время, конкретность, а также вопросы, связанные с государственной тайной.

– Не возьму на себя смелость утверждать, о чем думал генерал Баррет, – сказал Роберт тихим, странно таинственным голосом, – но готов согласиться, что вы правы.

Люсинда нервно глотнула воздух. Она не могла прямо спросить у Роберта, почему он не любит генерала Баррета и всегда не согласен с тем, что ее отец считает крайне важным. После того, что Люсинда уже узнала, ей стало ясно – между тем и другим существует тесная связь.

Она посмотрела в напряженное лицо Роберта и осторожно произнесла:

– Итак, замок Шато-Паньон был тюрьмой…

– Своего рода!

– Что вы имеете в виду?

Дыхание Роберта сделалось прерывистым, и он тихо, с невольно прорывающейся злобой, проговорил:

– Я мало что там успел увидеть, но уверен – замок был превращен в тюрьму для британских офицеров для того, чтобы выжать из них информацию.

Люсинда поняла, что Роберт имел в виду: нужные сведения французы выбивали у англичан с помощью пыток. Та же участь, несомненно, постигла и самого Роберта.

– Простите меня! – прошептала она.

– Ничего. Это же не ваша вина!

– Вы раньше об этом никогда не рассказывали, не так ли? – спросила Люсинда, хватая Роберта за руку и крепко сжимая ее.

– Нет. Я только рассказал Джорджиане кое-что из того, что не должен был разглашать, о чем ее и предупредил. Она удовлетворилась услышанным и больше ни о чем не спрашивала. Правда, подозреваю, она мало что поняла из моего рассказа…

– Вам запрещали разговаривать?

– Даже между собой! Если кто-то из охраны случайно слышал хотя бы одно слово, сказанное шепотом, то провинившегося вытаскивали во двор и жестоко избивали.

– Но вы говорили, что французы хотели получить от пленных информацию. Если им было запрещено разговаривать даже друг с другом, то как же…

– Мы могли разговаривать только с надзирателем, и ни с кем больше.

Люсинда почувствовала, как напряглось тело Роберта. На мгновение он закрыл глаза и прошептал:

– Целых три года я старался забыть обо всем этом и не хотел бы снова вспоминать…

– Тогда не будем больше об этом говорить!

Она подумала, что отец с его непременными расспросами о Шато-Паньон и о том, что там делал Роберт, может подождать, как, впрочем, и ее собственное не до конца удовлетворенное любопытство…

Они прошли молча еще несколько шагов, как вдруг Роберт мрачно проговорил:

– А может быть, я все-таки буду об этом вспоминать. Странно, но если я мог помнить те ужасы и не умереть, то это, наверное, не так страшно…

Боже! Внезапно Люсинда поняла, что вопрос состоял не в том, будет ли Роберт говорить обо всем этом, а сможет ли она сама выдержать его ужасные признания! Конечно, Люсинда слышала много рассказов, выдумок и даже анекдотов, связанных с недавней войной, но ни в одном из них не было скрыто столько ужасов, происходивших наяву!

– Тогда расскажите мне только то, что сможете, – попросила она.

Роберт посмотрел на Люсинду, и ей показалось, будто перед его глазами в одно мгновение прошла целая вечность.