Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим. Страница 62

Рядом неестественно выпучив на посиневшем лице прозрачные глаза, лежал тот самый низкорослый лучник, вязавший его руки верёвкой. Вернее — лежала верхняя половина лучника. Тело было разделено пополам, из живота вывалились обугленные кишки. Растянутые по дощаному полу бесформенными ошмётками, они остывали в больших бурых пятнах свернувшейся крови и зловонно пахли. Рядом обгоревший лук и остатки стрел — угольки древков и оловянные бляшкирасплавленных наконечников.

Меченого тошнило. Дрожь не унималась, и холодный озноб сковывал мышцы. Он ждал, когда жизнь вернётся в его изломанное тело. С каждым разом ожидание становилось длиннее.

Голова шла кругом. Он с усилием поднял руку, опёрся на подставленное Знахарем предплечье и попытался подняться. Дрожащей ладонью прижал Коготь Ахита к груди, и жаром обожгло кожу. Искрящееся ядовито-зелёное свечение неспешно угасало. Подумалось, что когда-нибудь Коготь навсегда заберёт его жизнь. Он знал, это непременно случится, но всё же надеялся, что не сегодня. Полагал, время ещё есть.

В углу, вжавшись в стену, притаилась Като. Из темноты хибары блестели белки её обезумевших глаз. Было заметно, что её тоже трясёт. Вокруг, наполняя воздух сладковатым ароматом, тлели трупы лесорубов.

Души мёртвых, бесформенные и бессмертные, освобождённые от телесного бремени, словно растянувшимся над рекой дымчатым туманом, нависали над сожжённым прахом. В хижине царила тишина, но в ушах до сих пор звенел вопль. Человеческий, но очень похожий на звериный, от чего кровь стыла в жилах. Глупые люди — они полагали, что обычным заточенным железом способны защититься от мёртвого Бога Ахита.

Меченый подумал, что так часто использовать Коготь небезопасно. Раз за разом всё сложнее возвращаться к жизни. Да и амулет, накапливая силы, вытягивает из него всё человеческое, наполняя взамен чужой мёртвой энергией. «Небезопасно» — смешное и неподходящее слово. Разве может что-либо быть опасным для мертвеца? Но раз такое чувство существует, значит, в нём пока ещё теплится часть живого. Душа или страх? По сути, живое отличается от мёртвого именно тем, что способно бояться. Живому есть чего опасаться, есть что терять. Вернее, оно думает, что есть. На самом деле, путь всего живого один — к неминуемой смерти. И неважно как умрёшь, в собственной ли постели, от меча или болезни. Конец живого — смерть. Страх перед телесной кончиной — самый первейший страх человечества — основан на осознании бренности бытия, но именно Меченому суждено переступить через него, став бессмертным. Так завещано Зверем, и вскоре это произойдёт.

— Ты ранен? — спросил Знахарь.

Он не ответил. Рукой показал в сторону девушки, призывая оказать помощь ей.

Глаза перестали слезиться. В окно, окрашивая пространство серым, пробивался рассвет. Трясущимися руками Меченый надел на шею погасший медальон и спрятал его под рубище. Коготь Ахита впитывал силы им убитых, продлевая жизнь изуродованной плоти хозяина. И всё-таки пробираться сквозь мертвечину с каждым разом становилось труднее. По крайней мере, не так легко, как в первый раз, после того памятного шторма. На восстановление сил Коготь требовал всё больше времени. Меченый прикрыл глаза. Каждый такой поединок, невзирая на результат, неминуемо приближает кончину одновременно с бессмертием.

— Надо бы прибраться и похоронить тела, — сказал он Знахарю.

Первый закон Когтя гласит — убитые непременно должны быть преданы земле. Жизнь плодит уникальность, наделяет непохожестью, умножает разнообразие, смерть же уравнивает всех, опустошая, забирая, отнимая. Земля одинаково примет любого: короля и смерда, праведника и детоубийцу, благодетеля и разбойника. Силу каждого похороненного Коготь впитает в себя до последней капли, и когда его сосуд наполнится, возвращать жизнь в опустошённое тело хозяина утратит всякий смысл. В тот самый момент они оба, Коготь и Жнец, станут единым целым, готовым к главной своей победе. Они станут выше смерти и потому обретут могущество, так как смерть может победить только то, что мертво само.

— Сейчас-сейчас, — шептал Знахарь, роясь в разбросанных на полу склянках. Нащупав пузатую бутыль зеленовато-коричневого толстого стекла, он стал на колено и, убедившись, что ёмкость цела, глянул сквозь стекло на тусклый свет крошечного окна: — Так… хорошо.

Затем подполз ближе, протягивая снадобье:

— Выпей. Вернёт к жизни.

— Это вряд ли.

— Кто из нас Знахарь, ты или я?

Меченый взял бутыль, прищурившись, подражая Знахарю, глянул сквозь грязное стекло, оценивая содержимое — багровая жидкость напоминала густую свиную кровь. Он медлил в ожидании, но незримый Хранитель за спиной безучастно молчал. Быстро приняв решение, выдернул пробку и сделал большой глоток. Горло обожгло так, словно в него воткнули раскалённый штырь.

— Ничего-ничего, — пробормотал Знахарь. — Возьму с собой. Без этого ты долго не протянешь и до Севера не дойдёшь. Вижу, победа нелегко достаётся.

— Ты хочешь сказать, я должен взять тебя с собой? — съехидничал Меченый, переводя дух, ощущая, как оживает каждая клеточка его изуродованной полуживой плоти.

— Думаю, ты и сам понимаешь, что это необходимо.

— Необходимо кому?

— Тебе… и мне тоже. И Като.

Меченый сделал ещё глоток.

— Так и быть. Будешь присматривать за девчонкой. Она пока не совсем здорова. Но знай, случайность или нет, в последнее время меня всё чаще окружают обречённые на смерть.

— Догадываюсь об этом, — Знахарь понимающе кивнул. — Мне хватило, что я только что видел. Или ты думаешь, я не слышал о боге мёртвых Ахите-Звере и о его смертоносном зелёном когте?

Не дожидаясь ответа, больше не обращая внимания на собеседника, он направился в угол к притихшей среди дымящейся плоти, полуживой Като.

— Небо свидетель, то была честная победа, — выдавил из себя Праворукий, вытирая о штанину окровавленный протез. Нестерпимо ныло колено. Кровь, струящаяся из разорванного уха, запеклась во всклокоченной бороде. Воздух со свистом вырывался из груди.

Переступив через обмякшее, с вылезающими из проломленного черепа мозгами мёртвое тело Бесноватого Поло, он заслонил широкой спиной бледную, словно мел, Гертруду, и медленно обвёл взором зловеще сжимающееся кольцо лесорубов.

— Был договор, поединок есть поединок, — как можно спокойнее произнёс он, тяжело дыша и понимая, что всё сказанное зря.

Не сводя с Праворукого пристального взгляда, Корвал-Мизинец вынул нож. Недовольно цокая языком, провёл грязным пальцем по лезвию. Стоящий слева огромный бородатый старик перехватил колун, покоившийся на мускулистом плече. Рядом с лесорубом красноносый лучник на ощупь перебирал стрелы в набедренном колчане, подыскивая подходящую. В тишине слышался зловещий ропот, лязг металла, скрип натянутых в готовности луков.

Раздавшийся из-за спины твёрдый голос, казалось, не мог принадлежать хрупкой девушке. И всё же это был её голос:

— Ты им сказал другое. Зачем?

Праворукий оглянулся. На бескровном девичьем лице блестели огромные, как две луны, глаза. Бледные щёки дрожат, матовая кожа тонких рук в мурашках:

— Прошу, больше никогда не обманывай меня. Понял, Праворукий?

Девушка опустилась на колени и сомкнутыми пальцами потянулась к алой лужице, скопившейся рядом с остывающим телом, коснулась её и белая кожа окрасилась кровью. Развернула ладони к себе и уставилась расширенными зрачками на капающую с пальцев кровь. Медленно перевела взор на кровоточащее ухо Праворукого и словно молитву прошептала:

— Такая же… как у тебя… как у дяди Йодина…

Лесорубы замерли в оцепенении.

— Теперь буду говорить я, — процедила сквозь стиснутые зубы. — Только в этот раз переводи слово в слово.

Бездонные девичьи глаза загорелись решимостью. Каштановые волосы взъерошены, губы вытянуты в две бесцветные нитки, плечи напряжены. Она поднялась на ноги, выставила перед толпой окровавленные ладони и крикнула во весь голос:

— Я Гертруда Конкор, внучка Тихвальда Кровавого, того самого, чьи руки по локоть в людской крови. Мой отец — безумный Тайлис, который знал язык мёртвых. Моя мать — королева Гера, та, которую все вы зовёте Хозяйкой Смерти! Я предлагала вам сделку, но вы захотели крови!