Бандитская россия - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 6

Борьба с лихими людьми, начатая первым Судебником и продолженная Иваном Грозным, достигла здесь своего апогея. «Разбойным и татитым делам» посвящены 104 статьи Уложения. Квалификация разбоев была произведена ещё в годы царствования Бориса Годунова: так, первый и второй разбои без убийства или поджога наказывались тюремным заключением; любой третий либо первый и второй с убийством и поджогом - смертной казнью. Уложение сохраняет эти нормы, но добавляет к ним новые: «А на которых людей язык с пытки в розбое говорит, а сами на себя с пыток не говорят, а в обысках их многие назовут лихими людьми, и тех людей по язычным молкам и по лихованным обыскам казните смертью». Устрашительный характер становится отличительной особенностью этого памятника отечественного права. Излюбленной формулировкой Уложения было «пытать накрепко» и «казнить смертью без всякой пощады». Основными пыточными орудиями на Руси служили дыба и кнут (изобретения святой инквизиции сюда, по счастью, не добрались), но и их было достаточно для того, чтобы развязать языки.

Количество преступных деяний, за которые Уложение грозило смертной казнью, подбирается к цифре 60. Помимо широко практиковавшегося в те годы отсечения головы на плахе, существовали и более экзотические виды казни: для фальшивомонетчиков предусматривалось «залитие Горла расплавленным металлом», мужеубийц полагалось «окапывать в землю заживо». Если к этому добавить «четвертование» и «посажение на кол», на которые Уложение не ссылается, но которые также были в ходу, то станет понятно, что власть была полна решимости расправляться с ворами (так в те годы назывались преступники) самым жестоким образом. Смертью каралось богохульство и государственные преступления - будь то бунт против существующего правительства, злоумышление против особы государя, а равно составление заговора или скопа против него. Узаконенная практика «слова и дела» была задумана как средство борьбы с государственными преступлениями. Во времена Уложения она не была ещё орудием крайнего произвола, каким ей предстояло стать в XVIII веке, но доносы (изветы) уже вменялись в обязанность всем гражданам Российского государства. Статья 19 главы «О государьской чести» гласила: «А буде кто сведав или услышав на царьское величество в каких людех скоп или заговор, или иной злой умысел, а государю и его государевым боярам и ближним людем про то не известит… и его за то казните смертию безо всякие пощады».

Но чем больше закручивалась пружина государственной власти, тем сильнее она распрямлялась под натиском народного недовольства. Установив бессрочный сыск беглых холопов, Соборное уложение окончательно закрепостило крестьян, а рост денежного оброка ухудшил их и без того бедственное положение. Народное недовольство вызывало и неравенство в назначение наказаний: убийство холопом своего помещика, как и во времена «Русской правды», каралось «смертию безо всякия пощады», в то время как непредумышленное убийство «в драке или пьяным делом» крестьянина приказчиком или сыном боярским йе каралось вообще. Политика двойных стандартов соблюдалась и в отношении фальшивомонетчиков, которым Уложение грозило страшной казнью. В 1662 году поток «воровских» денег наводнил государство, но царскому тестю Илье Даниловичу Милославскому, который привозил на Денежный, двор свою собственную медь и заставлял чеканить из нее монеты, никто не спешил заливать горло расплавленным металлом. Немудрено, что ответной реакцией на ужесточения становились массовые побеги крестьян и новые бунты - хлебные в Новгороде и Пскове (1650), медные - в Москве (1662) и, как итог всему, - восстание Степана Разина.

«Я пришел дать вам волю…»

Именно Разину, который прославился на почве убийств и разбоев, суждено было стать любимым народным героем. Этот феномен можно объяснить только тем, что русскому человеку всегда нравились персонажи, которым удавалось хоть и на короткий срок, но погулять вволюшку. Потому и поют до сих пор «Из-за острова на стрежень…». Память избирательна: резня и грабежи забылись, осталось пьянящее чувство воли и вседозволенности. Более лихих, чем Разин, Русь ещё не встречала. В советские времена из него сделали предводителя крестьянского восстания, «выразителя надежд и чаяний», но если он им и был, то, скорее, по стечению обстоятельств. В том, что Степан Тимофеевич обладал харизмой, сомневаться не приходится, а в отсутствие нравственного стержня это качество может оказаться весьма опасным. История таких примеров знает множество.

О Разине написано огромное количество документальных исследований и немало художественных произведений. В романе А. Чапыгина, который был создан в середине 20-х годов XX века, он предстает заступником народа, человеком удивительной красоты и мощи, обладающим «колдовским» взглядом. Что-то от Кудеяра проглядывает в этом героическом образе Разина, вынужденного платить злом за зло и, значит, быть правым. Через тридцать лет С. Злобин изобразит Разина вождем крестьянского Движения и, оправдывая его жестокость исторической и социальной необходимостью, снимет со своего героя груз личной ответственности. В. Шукшин пошел по другому пути. Роман «Я пришел дать вам волю» является попыткой показать человека, «разносимого страстями», отдающего себе отчет в том, что он переступил меру дозволенного. Поэтому и взгляд у шукшинского Разина не «колдовской», а страшный. «И страшен он всякому врагу и всякому человеку, кто наткнется на него в неурочный час. Не ломаной бровью страшен, не блеском особенным - простотой своей страшен, стылостью… Такие есть глаза у людей: в какую-то решающую минуту они сулят смерть, ничего больше» [11]. Так кто же такой Степан Тимофеевич Разин в отсутствие прекрасных легенд о нем? Сын уважаемого казака, крестник атамана Войска Донского Корнилы Яковлева, он с юности обладал крутым и независимым характером. Дважды ходил на богомолье в Соловецкий монастырь, пересекая страну от Азовского до Белого моря. В составе казачьего посольства обсуждал с царем вопросы охраны южных границ. Владея несколькими языками, проявлял недюжинные дипломатические способности и не раз уговаривал представителей других народов поддержать казаков против крымского хана. Около 1662 года, как и его старший брат - Иван, стал казачьим атаманом и весьма успешно зарекомендовал себя на этой должности. Все изменилось в 1665 году, после того как Иван был повешен князем Ю. А. Долгоруковым за самовольный уход с казаками на Дон во время польского похода. Было ли это местью за брата или просто взбунтовался его необузданный дух, но только Разин решает круто переменить свою жизнь и собирает вокруг себя казацкую вольницу, которой низовья Волги и Дон славились ещё со времен Смуты. До крестьянской войны было ещё далеко, просто застоялась кровь молодецкая да обрыдли ему те сытые казаки, которые, забыв о вольном духе, наемными работниками обзавелись. Весной 1667 года ватага Разина отправляется в поход «за зипунами». От идеи взять штурмом Азов пришлось отказаться по причине сравнительно небольших сил. Пошли вверх по Дону, разоряя проезжих да торговых людей и убивая тех, кто приходился не по нраву. Разгромив татар в устье Волги, обосновались в яицком городе, разбили трехтысячный отряд, пришедший из Астрахани. С посланниками астраханского воеводы, которые трижды приезжали увещевать смутьянов, поступили «по совести»: на первый раз отпустили с миром, на второй атаман лично убил одного и только в третий раз повесили всех, чтоб впредь не надоедали! Потом последовал изнурительный, но чрезвычайно успешный персидский поход, во время которого добра захватили столько, что другим разбойникам и не снилось. Струги бархатом обили, паруса повесили шелковые. Попутно разгромлен персидский флот, и Разин берет в наложницы дочь адмирала Менеды-хана (которую потом и бросит в набежавшую волну).

25 августа 1669 года Разин появляется в Астрахани и приносит повинную, пообещав в обмен на разрешение пройти на Дон сдать пленных персиян, выдать пушки и отпустить без задержки всех русских служивых людей. Астраханские воеводы, получившие от Разина щедрые подарки, пропускают его струги вверх по Волге, Можно не сомневаться и в том, что прощение он получил бы и от царя Алексея Михайловича, который хоть и вынужден был приносить персам извинения за невоздержанные действия своих подданных, но в глубине души наверняка гордился их победами, да и не впервой ему было прощать казаков.