Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев". Страница 21

— Угощайтесь, не чинитесь! Майре у меня хлебосольная, любит, когда ее умение ценят! — приговаривал Арво Кейо, пододвигая к гостям пустеющее с молниеносной быстротой блюдо с пирогами. — Чай, на болоте сидючи, соскучились по домашнему.

— Как не соскучиться! — со вздохом отвечал Богдан. — Почитай, полгода своих не видел, хлеба вкус уж начал забывать.

— И что, не хотелось бы вернуться? — с лукавой улыбкой поинтересовался волхв. — Верно, и родные истосковались.

— Ну да, вернуться, — повел в сторону товарища седым усом неуемный Доможир. — Чтоб княжьи люди его дом спалили, баб с малолетками на улицу выгнали?

Богдан невесело подпер рукой рябую щеку и вздохнул:

— Это уж точно. Уж лучше на этом болоте заживо сгнить, чем на свой род такую напасть навлекать!

— Насколько мне известно, — осторожно заметил волхв, — в земле вятичей нынче обретаются не один, а целых два князя. Коли один гневается, так может другой милостивее окажется.

— Вот об этом мы и хотели с тобой, отче, поговорить!

Неждан отодвинул крынку с простоквашей, вытер тыльной стороной ладони рот и достал дощечку с соколиной отметиной.

— Мой побратим, русский воевода, помощь предлагает, надеется правду отыскать, имя мое перед Ждамиром светлейшим обелить.

— Доброе дело, — кивнул головой Арво. — Так в чем же ты, сыне, сомневаешься?

— По силам ли ему подобное?

Арво Кейо провел рукой по бороде, отряхивая крошки, погладил по вихрастой голове прижавшегося к нему внука, сделал знак Майре, чтобы погодила убирать со стола, и взял у Неждана дощечку.

— Думаю, о силах своего друга ты ведаешь лучше меня, — изрек он, внимательно разглядывая княжескую печать. — Насколько мне о нем известно, он, если и не владеет ведовством, как любят о нем судачить, то обладает умом проницательным настолько, чтобы давать советы, к которым стоит прислушаться!

Волхв пристально поглядел сначала на Доможира, потом на Богдана и затем сказал:

— Здесь, на болоте, вы все равно ничего, кроме погибели, не высидите! Так почему же не использовать возможность, коли она дается. Другой может не представиться!

На дворе у Ждамира Корьдненского

Собираясь на этот раз в Корьдно, Неждан боярином рядиться не стал. Поверх некрашеной домотканой рубахи натянул вязаную поддевку (добрая бабка Тару лет пять назад сжалилась над сиротой, подарила, чтоб долгими зимними ночами в карауле не мерз) и кожаную безрукавку, под которой спрятал от нескромных глаз верную хранительницу-кольчугу и Всеславину ладанку. Вместо расписных шелковых портов надел штаны меховые и сыромятные башмаки, кожаным же простым ремнем опоясался, спрятав в неказистых ножнах добрый меч. Византийский парчовый плащ (Даждьбог весть, откуда ребята его притащили, с какого гостя-боярина сняли) сменил на старый, волчий. Обтрепался, конечно, бедняга, по чужим землям скитаясь, но согревал по-прежнему.

Ну вот, почитай, в чем три года назад ушел (а, вернее, бежал) из Корьдно, в том и возвращался. Обидно, конечно, станут люди смеяться: поделом тебе, сыну Незнамову, три года гулял за морем, да все, знать, прогулял. Ничего, пусть смеются. Зато нынче так безопасней. Никто как в прошлый раз с расспросами приставать не станет: кто таков, какого роду-племени, каких отца с матерью. А что до золотой казны, то придет срок и ее показать: смердам-бедолагам отдать долги да за Всеславушку вено заплатить!

На этот раз в град, а затем на княжий двор попасть оказалось еще проще, чем давеча. Даже дощечку с соколиным знаменем показывать не пришлось. Щедрые вечера они потому щедрыми и зовутся, что люди, надеясь задобрить богов, во имя будущего благоденствия собираются вместе, угощаются пивом и медом, сыром и мясом, варят сочиво, пекут пироги, принимают гостей, сами ходят в гости. А то и вовсе надевают скураты или цепляют бороды из гороховой соломы и в шубах мехом навыверт с шумом и песнями обходят дворы, от имени великого Велеса и ушедших в его мир предков желая хозяевам всяческих благ и требуя за благопожелание угощения.

А поскольку у каждого горожанина есть родня и сродники в слободах за пределами городских стен, через ворота с утра до ночи снуют в обе стороны пешие и конные, холостые и семейные. Что же до княжьего двора, то там столы накрытые стоят, бочки пивом пенятся: приходи, угощайся, стар и млад, пей за здоровье князя, ратуй за процветание родной земли.

Когда Неждан добрался до княжеских палат, там посреди двора плетнем заплетался девичий хоровод. Дочери земли вятичей по заведенному издревле обычаю прославляли солнце, приманивали удачу к родному краю, оставляя за пределами необоримого круга все враждебное и чужое. Первой шла, конечно, Всеславушка. Еще издали бывший корьдненский гридень услышал ее пение. Лучше других умела дочь славного Всеволода голосом вести, углы заводить. Даже новорожденное солнышко, как все младенцы предпочитавшее большую часть дня сладко почивать в небесной лазоревой колыбели на перинах из облаков, открыло заспанный глазок, зевнуло, сморгнуло сон и заулыбалось девице во всю ширь.

Ах, Всеславушка, лада любимая! Век бы тебя слушать не наслушаться! Глядеть не наглядеться! Вот, казалось бы, не менее сотни девок красных, сверстниц княжны, невест нарядных кружились по двору в хороводе. В глазах рябило от разноцветных клеток понев, блеска девичьих венчиков, бус и височных колец. А ни одна, даже злая удалая поляница Войнега, не могла превзойти княжескую дочь.

Понятно, что не каждый боярин или торговый гость мог справить дочери такой роскошный убор: тончайшего козьего пуха платок, шубку рыжей лисы, отделанную зеленой, под цвет глаз, парчой, сафьяновые вышитые сапожки. А уж какой венец выковал для княжеской дочери Арво Кейо — залюбуешься. Три золоченые змейки, свернувшись колечками, держат в пастях по кусочку янтаря, к височным кольцам крепятся янтарные же привески, похожие на капли застывшего меда или на пойманные в сосновую смолу солнечные лучи. У самой императрицы ромейской такого не найти.

Но Неждан помнил Всеславушку и в будничном убранстве, а тогда, в овраге, она и вовсе предстала перед ним поцарапанной, перепуганной замарашкой в мужских портах. И все же краше нее он не знал никого на всем белом свете.

Пробираясь сквозь толпу, бывший корьдненский гридень внимательно оглядывался по сторонам, отыскивая знакомых, присматриваясь к тем, кто обосновался в граде в годы его отсутствия. Нынче и тех, и других хватало. Полюбоваться хороводами да отведать княжеских медов собралась великая уйма народа. Серо-бурая у ворот, там, где теснились одетые в нагольные шубы рядовичи и их жены, у крыльца терема толпа расцветала невиданными красками, словно оперенье заморской птицы паулина. Синие да сочно-коричневые суконные мятли гостей из северных земель, парчовые да шелковые халаты хорезмских и булгарских купцов, собольи и барсовые шубы знатных русских воевод и корьдненских нарочитых мужей, отделанные бисером и скатным жемчугом кики боярынь и венчики их дочерей.

Братец молочный Ждамир тоже нарядился в парчу и соболя: следовало перед иноземцами соблюсти величие славного рода. Чай, неспроста молодой князь носил имя основателя Корьдно, старшего сына предка Вятока. Впрочем, тот Ждамир, сумевший и с финнами договориться, и иноземных купцов податями обложить, в самом деле был для соплеменников не только жданным, но и желанным владыкой. А что до его нынешнего тезки, то труса и императорский пурпур не сделает храбрецом.

Рядом с правителем земли вятичей стоял человек, которого Неждан никогда не видел, но сразу признал, ибо его величию не требовалось ни злата, ни парчи. Да и перед кем еще, кроме русского князя, стал бы заискивать чванный Ждамир.

Одетый не лучше последнего из своих людей, Святослав привлекал внимание не столько богатырским сложением, хотя в ширину его плеч вместилось бы два Ждамира. В серых глубоко посаженных глазах горел непреклонный огонь, способный воодушевить не одну тысячу сердец на воплощение в жизнь самых дерзновенных замыслов, а складка упрямого рта, спрятанного под завесой длиннющих русых усов, и гордая посадка головы свидетельствовали о привычке повелевать. Да, этой безудержной силе и воле было тесно в пределах одной земли.