Тимьян и клевер - Ролдугина Софья Валерьевна. Страница 84

На Имболк волшебный народ устроил на Полынной улице большую ярмарку. Фэй упросила, и Киллиан взял её с собой, запасшись перед тем подарками для Морин – улестить колдунью и попросить защиты в шумной разномастной толпе. Втроём они повеселились на славу: попробовали глинтвейн из вина фейри и холодных пирожков, выпеченных не на чём-то, а на лунном свете, наплясались вволю, насмеялись… Уже у самого дома Киллиан, хмельной не от выпивки, но от счастья, поцеловал Фэй в губы. Думал, не миновать пощёчины, а девушка только обняла его, пристроив голову на плече. Так они и простояли с четверть часа, пока Нив, почуяв, не выскочила их встречать.

– Жениться будешь? – застал Айвор компаньона врасплох, посреди ночи заваливаясь к нему на кровать.

– На тебе, что ли?

– На Фэй своей, – с неожиданной серьёзностью ответил фейри.

От неожиданности Киллиан рассмеялся и сел на постели. Глаза у Айвора в темноте мерцали тёмно-багровым, как угли в золе, и он явно без ответа уходить не собирался.

– А тебе-то что за интерес? Раньше ты от меня девиц гонял…

– Такие, значит, были девицы, – фыркнул тот. – Да только она, знаешь ли, не прелестница Клара и даже не милая Люси. Так что?

А Киллиан задумался и понял, что шутки шутками, а отдавать Фэй какому-нибудь профессорскому племяннику он не хочет. И сказал:

– Женюсь, конечно. К лету наведаюсь домой, у матери с отцом благословение получу… Айвор?

Но тот исчез, точно дым на ветру. А через три дня вернулся и, ничего не объясняя, вручил Фэй подарки – длинную нитку прекрасного жемчуга и большой отрез сияющего шёлка, точно из инея под звёздным светом сотканного. Стыдно было после такого ударить лицом в грязь, и Киллиан, втайне ото всех, взял да и выкупил дом с садом, которые прежде арендовал для агентства. Рассуждал так: на чужом дереве своего гнёздышка не совьёшь, а с собственным, пусть и крошечным, особнячком в Дублине не стыдно посвататься и к такой красавице как Фэй.

Впрочем, любому при взгляде на них становилось ясно: за Киллианом она пошла бы и в лесную сторожку.

Весна обрушилась теплом и солнцем, точно бедствие, ещё в начале апреля – не было ни одного туманного денька, а дождь если и шёл, то к вечеру или ночью. Всё зазеленело, распустилось… Одним идеальным воскресным утром, когда Фэй и Нив отправились на рынок – прогуляться, пошептаться о своём, заодно и свежей рыбы прикупить, а Киллиан дремал в саду, вытащив кресло под цветущий тёрн, у калитки послышался скрипучий оклик:

– И-и, есть кто дома? У меня письмецо для хозяина, хе-хе!

С Киллиана тотчас же вся сонливость соскочила: он узнал голос Дойла Уилана. Жили О’Флаэрти и Уиланы по соседству, считай, через реку, а потому издревле дружили. У первых были поля с пшеницей, у вторых – мельница, и давно семьи поговаривали, что неплохо бы породниться. Но разговоры так и оставались разговорами аж до прошлого года, когда Джейн, старшей и самой непоседливой из младших сестёр Киллиана, не приглянулся Падрэг Уилан, тонкий и стройный, точно молодой клён.

Старик Дойл приходился Падрэгу дедом, а значит, с некоторых пор – родичем и всем О’Флаэрти.

– Я тут, – откликнулся Киллиан и поспешил к калитке. – День добрый! От матушки вести? Что-то случилось?

– Да уж ничего плохого, – ухмыльнулся Уилан, почёсывая бороду. И перегнулся через забор: – Даст Бог, к осени тебя дядькой звать начнут, а меня прадедом… Ну, это из главного, а про остальное сам почитаешь. И-и, мы-то с парнями моими сюда по делу приехали, сталбыть, до ночи пробудем, а с рассветом в путь двинемся. Выезжать будем от рыночной площади. Ежели надумаешь родной дом навестить, дык мы тебя подбросим по-родственному, – сказал он и подмигнул. – Ну, бывай.

Прожив семнадцать лет бок о бок с колдуном, Киллиан, увы, сам колдовать не научился. Но кое-какое чутьё приобрёл. И сейчас, стоило взять в руки желтоватый конверт, как ветер заледенел, шепнул на ухо голосом белой госпожи: «Вернись к истоку». И вспомнилось, как однажды компаньон сказал, что можно в волшебном круге отгородиться от ночных чудовищ, проточной водой отсечь дорогу злу, а рябиной отвадить фейри, но вот от судьбы ничем не заслониться и не откупиться.

Начиналось, впрочем, письмо обыденно. Матушка долго перечисляла, что и с кем за полгода случилось, пеняла немного на то, что любимый сын на сестрицыно венчание не приехал, однако же благодарила за подарок к свадьбе. И только в самом конце просила:

«…дальше компаньону своему это письмо не показывай, родительской волей тебя заклинаю. Не бойся, никакой беды с нами не случилось, но с месяц назад, как исчез последний снег, распустилась в неурочный срок яблоня и начала иногда тихо-тихо петь. Нынче на ней созрело яблоко. Если будет это в твоих силах, сынок, приезжай да послушай её. Только приятеля своего с собой не бери, хоть лестью, хоть уговорами, а оставь в Дублине…»

Он дочитал – и сердце закололо, остановилось. А потом – пошло разгонять кровь по телу, румянец по щекам.

Матери Киллиан верил: она бы во вред ему ничего делать не стала, да и обманывать тоже. Даже если б ей угрожали – извернулась, а дала бы понять, хитрости О’Флаэрти не занимать было. Он трижды перечёл письмо, но ни намёка на опасность не углядел, ни полнамёка. А потому решил поступить, как просила мать, благо знал, как оставить Айвора в городе, не солгав: сказать, что едет домой за родительским благословением – и попросить, пока его нет, приглядеть за Фэй. Что-то ему подсказывало, что компаньон бы не отказал.

Так и вышло.

– Повидать родных – дело хорошее, – улыбнулся он и уставился в окно так пристально, словно в мельтешении цветущих ветвей силился прочитать свою судьбу и все тайны мира заодно. – Передавай привет и пожелание долгих лет матери и отцу.

– И всё? – удивился Киллиан. – Не станешь давать мне советов, предупреждать о чём-то, шутить, издеваться, поручения навязывать? Просто возьмёшь и отпустишь?

Айвор тихо рассмеялся и, соскочив с подоконника, крепко щёлкнул компаньона по лбу.

– Слишком ты уже вырос, друг мой, чтобы с тобой нянькаться. Учись думать и действовать в одиночку… Ах, да, раз уж мы заговорили о поручениях, привези-ка мне сладкого хлеба, испечённого твоей матушкой, – небрежно приказал он. И принялся загибать пальцы: – Это раз, а два – от глубокой воды держись подальше. Три – если кто-то станет рассказывать что-то о красавице дочке, которая-де ждёт моего возвращения, особенно плотник с той стороны Бойна или косматая вдова из дома с медным флюгером…

– Понял, понял, – замахал руками Киллиан. Губы у него разъезжались в улыбке – нет, кое в чём Айвор не менялся. – Пожалуй, ты так наследил, что тебе и впрямь лучше не показываться там. Но хлеба я привезу, не сомневайся.

Фейри напустил на себя вид оскорблённой невинности и явно собрался уже по обыкновению раствориться в воздухе, когда вспомнил что-то ещё.

– Если всё-таки случится беда, то позови меня, – произнёс он и осторожно, точно страшась разбить тончайшее стекло, прикоснулся к груди Киллиана, сквозь рубашку нащупал тисовую веточку на шнурке.

Под рёбрами сделалось горячо и больно; в висках застучало.

– А дозовусь? Издали-то… – Голос разом сел.

– Это сердце я услышу с другого конца света и даже из-под холмов, – тихо ответил Айвор и отступил, отворачиваясь. – Обратись-ка к Нив, я видел, как она на кухне возилась – пусть соберёт тебе еды в дорогу. Выезжать рано, до света вставать ты не привык – проспишь и перекусить наверняка не успеешь.

И ведь как в воду глядел!

Небо посветлело, робко затеплился горизонт, а Киллиан всё спал. Ему чудилась глубокая, тёмная вода и холод, пронизывающий до костей. Горло точно сжимала незримая рука, чешуйчатая, перепончатая. Рванулись вверх пузырьки, отсвечивающие багровым, что-то загрохотало…

Он сел рывком, хватая воздух ртом. Пот градом катился по спине, шнуровка распустилась, и рубаха сбилась на одно плечо. В дверях стояла Нив, скрестив руки под грудью и грозно притопывая:

– Вот кто-то собирался с утреца отправиться в путь. Я, значит, поднялась, завтрак справила, а он, глянь, разлёживается! Прямо как мой батяня. Тот, бывало, с вечера всех на уши поставит, мол, завтра иду в деревне бузить, штопайте мои любимые штаны да тащите из омута самую большую корягу заместо дубины. Так накомандуется, так корягой намашется, что наутро его и не подымешь, хоть батогами по реке лупи. Может, и тебя надо того, а?