Лилит - Калина Саша. Страница 15

Но почему-то до этого я не видела света молнии, а грохот грома слышала, и свет мелькнул какой-то тусклый, желтоватый, а не голубой, как от молнии.

Я стала всматриваться. Наверное, показалось, потому что у меня от такой темноты всякие круги перед глазами мерцают.

Но как мне выбраться отсюда? Очень хотелось закричать, позвать кого-нибудь, но было как-то и стыдно, и страшновато почему-то.

И вдруг снова где-то наверху появился свет. Теперь я его уже хорошо видела, хоть он был и очень слабый. Я даже видела, как он чуть колышется, как свет свечи. Это, наверное, и была свеча.

— Эй, — позвала я кого-то негромко.

Свет заколыхался чуть сильнее, будто кто-то стоял на месте, а потом сделал шаг, но тут же снова успокоился, остановился.

— Владислав, вы дома? — снова подала я голос.

Мне никто не ответил, но свет снова заколыхался.

— Владислав, — позвала я еще раз.

И опять мне никто не ответил. Мне почему-то стало страшно. И главное, я не могла выйти, я не знала в какой стороне дверь.

— Послушайте, Владислав, или вы не Владислав, но все равно, вы можете ответить?

Нет, тот, кто стоял со свечой, почему-то не мог мне ответить.

Тогда я осторожно, стараясь ни на что не наткнуться, направилась в ту сторону, где мерцал этот слабенький свет.

Но скоро я обнаружила первую ступеньку лестницы, которая вела на второй этаж. Я нащупала рукой перила и стала осторожно подниматься по ступенькам.

Свет шел откуда-то сбоку и был чуть выше меня, но это понятно, ведь кто-то стоял там, на втором этаже дома. Я поднималась и все время смотрела в ту сторону. И вот наконец я увидела огонек, маленькое пламя свечи. Увидела я и руки, которые держали эту свечу, — почему-то человек держал ее обеими руками. Но его самого я пока еще не видела, потому что его от меня заслонял угол стены.

Я поднялась на последнюю верхнюю ступеньку и увидела этого человека.

Это была Мишель!

Она была не такой, как в прошлый раз: совсем без косметики, это ее, естественно, чуть старило, точнее, не старило, а делало старше, но не это главное, а ее лицо казалось немного другим, с заострившимися чертами, какое-то пергаментное и неживое — как у мертвеца.

Мертвая Мишель стояла и смотрела на меня своими неживыми, совсем ничего не выражающими глазами.

Что-то я пропищала, кажется, позвала маму, не помню.

И я бросилась обратно, по лестнице, вниз. Страха не было, нет, это был не страх, это был ужас. И от этого ужаса я даже кричать не могла.

Я сбежала по лестнице и заметалась внизу, потому что не могла найти дверь, не знала, где она. А на улице грохотал гром, и этот грохот теперь сводил меня с ума. Наверное, такое состояние, как у меня, могут ощущать люди, которых охватила паника в замкнутом пространстве, где-нибудь в самолете, когда террорист бросил на пол бомбу и она через минуту должна взорваться и ничего уже нельзя сделать. Наверное, так тогда себя чувствуют люди.

А Мишель подошла к краю лестницы. Снаружи грохотал гром, а она стояла наверху и смотрела на меня.

Но оттого, что она пошла за мной, оттого, что зачем-то ей нужно было видеть меня, я и смогла найти дверь, потому что слабый свет свечи немного освещал теперь это помещение.

Я выскочила из дома, добежала до ворот, выбежала на улицу, запрыгнула в машину.

Я все никак не могла попасть ключом в замок зажигания. Наконец смогла завести машину и так сорвалась с ме ста, что удивительно, как я не врезалась ни в один столб, ни просто не залетела в кювет!

Какое-то время я с такой скоростью неслась по дороге, словно решила поставить рекорд мира по скоростной езде под дождем. Могу спорить, что любой мужчина на моем месте давно разбился бы, а если нет, то все равно попал бы в больницу, в психиатрическую. Но женщины намного сильнее. А машиной управляла не я, а кто-то другой, не знаю кто, но кто-то за меня вел машину.

Гроза постепенно утихала, я стала постепенно приходить в себя. В Москву я уже въехала на вполне нормальной скорости. Ужас мой стал проходить, ослабевать. А когда я подъехала к Сережкиному дому (я приехала к нему, потому что до него было ближе), то дождь уже совсем прекратился, а я чувствовала себя уже вполне сносно.

Я почти никогда не пью, редко, по необходимости и очень мало. Но сейчас я нашла у Сережки бутылку чего-то крепкого, кажется, это был коньяк, и сразу выпила целую рюмку. Внутри меня загорелось все, и я почувствовала, что уже полностью пришла в себя и могу спокойно думать и соображать.

И вот что я сообразила.

Во-первых: мертвецы — это всем известно — бродят там, где их убили; потом: если мертвецу и придет такая идея — прогуляться ночью, то зачем ему свечи, это только так придумано, со свечками, чтобы было пострашнее и попоэтичнее, а ведь если рассуждать логично — они должны видеть и в полной темноте лучше любой кошки. И главное — мне стало становиться понятно, что я просто трусливая дура, потому что мертвецы могут разгуливать только в кино, а в жизни им совсем незачем бродить.

Но если это все так (а по-другому быть и не может), то получается, что Мишель жива! Что же это — уже второй раз я принимаю мертвую за живую?

Но тогда выходит, что Мишель устроила это все специально для меня. Но зачем? И с дочкой своей, и сама с собой — все, чтобы из меня сделать дурочку?

А зачем это ей нужно, интересно?

Значит, она что-то хочет от меня скрыть.

Времени второй час ночи. Но ничего. Я подошла к телефону и набрала номер Владислава.

Мне ответили почти сразу. Ответил, судя по тому, что голос был мужской, сам Владислав.

— Я слушаю вас, — сказал он.

Голос у него был не сонный, но для приличия я решила начать с извинений:

— Простите, что так поздно звоню. Надеюсь, что я вас не разбудила.

— Нет, все нормально, я, честно говоря, только что приехал.

— Меня зовут Маша. Климова Маша.

— Да, да, я нашел записку. Вы, наверное, не смогли приехать из-за дождя. Я, честно говоря, тоже приехал позже обычного, решил переждать — такая гроза…

— Да, — зачем-то соврала я, пока еще сама не знаю зачем, — я уже выехала, но поняла, что в такую погоду не смогу найти ваш дом, и вернулась.

— У вас что-то срочное?

— Да, но по телефону я об этом не хочу говорить.

— Я понимаю, — сразу согласился он со мной. — Вы хотите встретиться завтра, то есть сегодня, но немного позже. — Игривой интонацией он дал понять, что шутит.

— Да, но не очень поздно. Чем раньше, тем лучше.

— Я обычно приезжаю в клинику во второй половине, в тринадцать часов.

Я только хотела сказать, что у меня дело к нему совсем не по его профессии, тем более я не знаю, кто он такой по этой самой своей профессии, точнее, какая у него специализация, а так ясно, что он врач, но он сразу продолжил, не дав мне начать:

— Но для вас, думаю, я сделаю исключение. Точнее, я его сделаю для себя, я подъеду на полчаса пораньше.

— Спасибо, — сказала я. — Только я не знаю адрес вашей клиники.

Он сразу назвал адрес, и не только, а заодно и свою фамилию. Я пообещала подъехать к половине первого.

Я положила трубку и задумалась.

Почему он сразу решил сделать для меня исключение, даже не зная, кто я такая? Он знал только мои имя и фамилию из записки, оставленной женщиной, которая со мной говорила по телефону. К тому же он назвал свою фамилию так, на всякий случай и между делом, но я ведь должна знать это, если иду на прием к конкретному врачу. А между тем я не знала не только этого, но и места, где он работает, а его это совсем нисколько не удивило, а наоборот, он поспешил сказать свой адрес, как будто к нему на прием собралась прийти какая-нибудь известная западная кинозвезда или модель и он готов даже сам еще и доплатить за свою работу, лишь бы получить такую рекламу.

Все это очень странно.

Эта клиника была тем местом, где вживляли «золотую нить», делали «подтяжку», уменьшали объем в одной части тела, увеличивали — в другой. Мне ничего этого нужно не было.