Лилит - Калина Саша. Страница 8

Я немного подумала, решила, что войду, но приготовилась сразу убежать, если здесь целая компания таких «мертвецов».

— А зачем они приходят и куда уходят? — спросила я все так же тихо и переступила порог квартиры.

Она осторожно прикрыла за мной дверь.

— Они не любят быть на месте, — объяснила девушка.

Я раньше считала по-другому, но это новое знакомство (правда, мы еще не познакомились, но все равно) стало менять мое мнение в вопросе о мертвецах.

— Понятно, — почти согласилась я. — А где Мишель?

— Она ушла. Она полежала немного мертвая, а потом ушла.

И тут я подумала: неужели Мишель тоже наркоманка?

Не похоже. А вообще кто ее знает…

— Давно она ушла? — спросила я.

— Кажется, нет, не очень.

— А куда? — зачем-то спросила я, как будто это было мое дело.

— Я не знаю. Она ушла, и все.

— Понятно. Скажи мне, а кто такая Мишель? — задала я вопрос, который меня очень интересовал.

— Она моя мама. Только не настоящая.

— Как это?

Девушка помолчала, а потом ответила, но не совсем на мой вопрос:

— У меня еще есть мама, и она тоже не настоящая.

У нее вообще едва ли сейчас что-то настоящее, кроме ее больного воображения.

— Тебя как зовут? — спросила я.

— Оля, — ответила девушка.

— Ты давно знаешь Сергея? — задала я свой главный вопрос.

— Сергея? Сережу?

— Да, Сережу.

— А какого Сережу?

— Художника.

— А какого художника?

— Сегодня тебя привезли сюда из мастерской Сергея.

Она задумалась.

— Нет, — сказала она, помучившись со своей памятью, как с испорченным магнитофоном, — я не помню, откуда меня привезли.

Ну, об этом-то я знала лучше ее. Но не могла же она не помнить, как попала туда, не привезли же ее туда в таком виде, в каком я ее нашла! Я так подумала, но сразу передумала: потому тогда получалось, что она накачалась наркотиками там, при Сережке, а этого быть не могло.

Я так подумала, но Оля вдруг сказала:

— Я вспомнила. Я знаю Сережу, он художник.

Интересно, чем она слушала, когда я ей сказала то же самое:

— Он живет в каком-то подвале, — продолжила Оля, — мы туда приехали, а потом я не помню, что было дальше.

Так, значит, все мои рассуждения не дороже пустой банки от пепси-колы, в крайнем случае тянут на пустую бутылку, но я их все равно не сдаю, поэтому одно другого стоит.

— А с кем ты туда приехала? С Сережей?

— С Сережей? Нет.

— С мамой?

Она посмотрела на мена, пытаясь что-то сообразить, потом сказала:

— Не знаю.

— А Сережка был там, в мастерской?

— Сережа?

Как нежно она произносит его имя. Был бы он рядом, я бы его убила за это. Но его нет, и сначала мне нужно его найти. Найти и убедиться, что он простил меня. А потом я бы его убила, это точно.

— Да, Сережа. Он был там? — повторила я свой вопрос.

Она снова задумалась, пытаясь вспомнить.

— Я не знаю, — вспомнила она наконец.

— Оля, ты хоть что-нибудь знаешь? — поинтересовалась я.

Она опять задумалась.

— Знаю. Там лежала мертвая мама, — указала она на одну из дверей, — а потом она ушла.

— Значит, ты не знаешь, где можно найти Сережку?

— Сережа? Она его забрала с собой.

— Мама?

Она кивнула, но потом передумала:

— Нет, другая.

— Кто другая?

Оля неуверенно пожала плечами.

— А где твоя мама? — спросила я.

— Она была там, а потом ушла. Она очень любит его картины. Она вообще любит картины.

— То, что она любит картины, я знаю. Правда, что Сережкины особенно, об этом она мне почему-то не сказала.

— У нее их несколько. Она говорит, что в его картинах ее душа, что он ее в них переселяет.

— Кого и куда?! — очень удивилась я.

— Ее душу в свои картины.

Так, это что-то новенькое — Сережка в роли похитителя душ!

— Ты, значит, не знаешь, куда ушла твоя мама?

— Какая мама?

— Да, я забыла, у тебя Их две или три. Ну хоть одна из них, не знаешь где?

Оля задумалась. По ее лицу было видно, с каким трудом движутся ее мысли, словно стайка черепах по битым кирпичам. Наконец она что-то вспомнила:

— Я же говорила тебе, она была там. — И Оля снова указала на дверь, на которую уже показывала.

Не знаю, чтобы убедить меня или самой убедиться, Оля подошла к этой двери, приоткрыла ее и заглянула в комнату. Потом она посмотрела на меня, и лицо ее стало удивленным, как у мальчика, которому показали фокус (девочки фокусам не удивляются, они сразу понимают, что их просто обманывают — от рождения данная женщине интуиция, с которой мы потом всю жизнь боремся, чтобы позволить себя обмануть).

Но мне стало интересно, что такое Оля могла увидеть.

В этот момент я обратила внимание, что Сережкиной картины, которую я видела днем, сейчас нет на стене, остался только гвоздь, на котором она висела. Я хотела спросить об этом Олю, но сначала решила посмотреть, что такого удивительного она там нашла.

Я тоже подошла к двери и заглянула в комнату.

В комнате горел яркий свет. Там был огромный диван, а больше я ничего не успела рассмотреть, потому что сразу увидела, что на этом большом диване лежит женщина.

Это была Мишель.

Она лежала и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. Но едва ли она видела даже этот потолок.

— А я думала, она ушла, — тихо проговорила Оля.

Я услышала Один голос и посмотрела на нее. А она смотрела на Мишель, и из глаз ее по щекам медленно ползли две слезинки.

Все платье Мишель было залито кровью. Но у меня уже был опыт, и я знала, что не каждый, кто кажется мертвым, действительно мертвый. Я осторожно подошла к Мишель.

Мне захотелось закричать оттого, что я увидела вблизи: все платье Мишель было в небольших узких порезах, их была не меньше десяти, и была понятно, что именно из этих порезов и вышла кровь.

Вдруг я почувствовала, что одной ногой я наступила на какой-то предмет. Я отошла назад и посмотрела, что это било. Оказалось, большой кухонный нож. Я едва удержала себя от желания развернуться и убежать отсюда, как там, в Сережкиной мастерской. Хотя отсюда-то" может, и стоило убежать, что меня здесь удерживало?

Я посмотрела на Олю.

— Это ты сделала? — спросила я, хотя мне это было неинтересно и ни о чем не хотелось спрашивать.

Оля сначала чуть заметно, с сомнением пожала плечами, а потом отрицательно покачала головой, но покачала тоже как-то неуверенно.

— Я устала, — сказала она. — Можно я лягу посплю? — спросила она у меня разрешения.

— Ложись, — разрешила я.

Она отошла от двери, прошла через холл и открыла другую дверь. Там, в той комнате, было темно, но в свете, попадавшем из холла, было видно, как Оля, уже едва передвигая ноги, добралась до кровати, села на нее, потом легла на бок, прижала ноги к груди и обхватила их руками.

Я снова посмотрела на Мишель. Потом я медленно снова подошла к ней. Кровь на платье только-только начала засыхать.

Рядом с Мишель, на диване, я увидела радиотелефон.

Нужно было позвонить и позвать кого-то, — не кого-то, а врачей, ведь может быть такое, что я, как и там, в мастерской, так и с Олей, ошибаюсь — откуда мне знать, я же не врач — и, может быть, Мишель еще жива. Несколько минут я не могла решиться на что-то, не знала, что мне делать. Но потом поняла, что сейчас тот случай, когда нет ничего глупее, чем думать.

Я взяла телефон и набрала «03».

Я сказала девушке, которая мне ответила, что здесь раненая женщина, и назвала адрес.

Потом я нажала на кнопку отбоя, положила телефон на диван и быстро пошла к выходу.

Дверь я только прикрыла, на замок закрывать не стала, да и при желании не смогла бы: его можно было закрыть только ключом.

Я вызвала лифт.

Как только у Оли в таком состоянии, в каком она находилась, могло хватить сил справиться с Мишель? Она такая худенькая, маленькая, слабенькая. А Мишель — женщина сорок шестого размера, ростом почти с меня. Но может быть, она еще жива, может быть, врачи смогут что-то сделать? Но от Оли неприятности в любом случае не уйдут. А если это не Оля? Да даже если это и она, то все равно не она, а это наркотики.