Пирожок по акции (СИ) - Ракшина Наталья. Страница 16

Антон запомнил ворону, а она — его (сложно сказать, к какой сфере птичьей деятельности крылатая бестия приспособила брелок). Готовясь к пробежке в парке, Антон непременно брал с собой какой-нибудь маленький, блестящий и яркий предмет, привязанный на темную нитку: крупную пуговицу, старый, неактуальный для использования ключик… Пестрая ворона с завидным постоянством паслась около фонтана, присматриваясь к возможностям пропитания за счет любителей прогулок на свежем воздухе. Наверное, и эстетически-воровские потребности для украшения гнезда и пополнения запасов стыренных у горожан блестяшек она тоже регулярно реализовала, потому что моментально заинтересовалась приманкой Лозинского, который с детским злорадством дергал за нитку, уводя соблазнительный приз прямо из-под клюва рассерженной птицы.

Птица в долгу не оставалась и мстила ковровым бомбометанием.

Пару раз в месяц Лозинский наносил визит в парк, чтобы подразнить ворону новым недоступным сокровищем и (по возможности) победоносно увернуться от очередной смачной кляксы. Счет в игре был неровный, потому что порой ворона ухитрялась схватить трофей и оборвать нитку раньше, чем профессор спохватывался, а если не ухитрялась… что ж, тогда кляксы довольно метко летели в цель.

Не удивительно, что в парке Антон не заметил слежки — игра поглощала все внимание и требовала предельной концентрации.

Когда о забаве узнала Инга, то покрутила пальцем у виска:

— Антоша… Ты больной?!

Теперь о маленькой тайне знала и Ману.

— Зачем?.. — только и спросила она.

Посвящать метиску в тонкости вороньей игры профессор не собирался.

— Ну, мало ли! Может, я злой воронофоб! — пробурчал он на выходе из лифта.

Смуглая особа сдаваться не собиралась:

— Ты дразнил птицу колокольчиком на ниточке, это я могу понять, если ты воронофоб. Но затем ты ушел и оставил ей целый бутерброд. Вот я и спрашиваю, зачем…

Бутерброды появились с тех пор, как стало ясно, что ворона хромает. Антон ничего не стал пояснять, сделав страшные глаза: мол, хотел отравить птичку, чтоб не мучилась. Уловка не подействовала.

— Ты хороший человек, Антонио. — Вздохнула мексиканка. — И я даже завидую тебе, потому что ты сумел сохранить nino pequeno в душе… Прим. авт.: здесь: маленького ребенка, исп.

Первое же, что сделал Лозинский, оказавшись в своей комнате люкса (уютный интерьер, простор и мелкие признаки роскоши невольно вызвали раздражение: Алла действительно расстаралась!), был звонок той, что в списке контактов смартфона была обозначена всего лишь первой буквой имени: «Е» — и знаком препинания, точкой.

Елене, главе Сургутского филиала ОМВО «Жизненный долг».

Все сотрудники данного учреждения жили двойной жизнью — кто-то так же, как сам Лозинский, кто-то — со сменой фамилии и имени, а также рода занятий. Такие на какое-то время пропадали без вести, а после выплаты долга возвращались в привычный мир, позабыв все, как дурной сон. Категория последних сотрудников предполагала в прошлом совершение поступков уровня портала «Энзэ», что расшифровывалось вовсе не как «неприкосновенный запас», а как «непоправимое зло». Порой их порталом была «Муся», «муки совести». И все-таки эти люди, попавшие в кураторы, имели и какую-то работу помимо ОМВО, и временное место жительства. Они выплачивали свой кармический долг, помогая другим… И только об образе жизни Елены не было известно ничего. Иногда Антон задумывался — а была ли она живым человеком или стала призраком при жизни?! Казалось, что она круглосуточно на своем месте в офисе коллекторского агентства, куда простой смертный с улицы ни за что не сможет войти, — в безукоризненном костюме, с идеальной прической и маникюром, элегантная, безжалостная, запертая в оболочке собственного сознательного одиночества.

Женщина, причинившая то самое непоправимое зло и признавшая за собой долг раз и навсегда.

— Что случилось, Антон? — ответ на звонок последовал сразу, не смотря на поздний час.

Голос Елены был нейтральным, но некоторые нотки удивления в нем все-таки присутствовали.

— У меня важные вопросы. — Круто перешел к делу Антон сразу после обмена приветствиями. — Первый: существует ли между филиалами ОМВО в разных регионах или, может быть, даже странах, какая-то связь? Второй: можно ли поднять архивные данные по звонкам должникам, есть ли записи об отказах признать долги, сколько хранятся такие данные, если есть? Третий: были ли прецеденты повторных звонков в течение жизни одного человека?

Короткая пауза, быстрый вздох:

— Это уже не три вопроса, а целых шесть, Антон… А если я на все отвечу «нет»? Что у вас случилось?..

— Пока ничего, Елена. Но я в Сургуте, хотя никто меня сюда не звал по нашей общей работе. Абсолютное «нет», или?..

— Нечто среднее между «нет» и «или». Смотря, с какой целью и для кого. — Осторожно проговорила собеседница. — Вы же знаете, обратная связь для нас практически невозможна. Это все равно, что позвонить Господу… Я понятия не имею, куда Ему звонить. Но попробую что-то узнать для вас — после того, как пойму истинную причину вашего интереса. Определенные связи и данные имеются, но… не факт, что я добуду нужные именно вам. Приходите в офис завтра с утра, как сможете. Поговорим.

— Надежда умирает последней! Приду! — Лозинский пожелал доброй ночи и завершил разговор.

Теперь он стучался в комнату к Ману, переходя к нелюбимому занятию — примерке одежонки для парадного выхода на выставку. Женщина уже ждала его, переодевшись в синий спортивный костюм и тапочки, разложив на диване содержимое портпледа — рубашку, пиджак и брюки.

— Не мой стиль! — пожаловался профессор и тут же замахал руками на Ману, мол, «отвернись!». — Пошел бы в джемпере! Чем плох мой пиджак с джинсами?

— Сейчас он всем хорош. — Ману передернула плечами и отвернулась к окну, за которым разливались в клубах мокрого снега огни ночного города. — Я сама люблю «кэжуал», но одежда должна подходить к случаю. У меня есть платье для выхода, если ты об этом, я тоже не пойду в джинсах. И… стоило ли просить меня отвернуться, если в стекле отражается все?!

Лозинский запоздало осознал свою промашку — на стадии застегивания ремня на штанах. Вряд ли Ману успела в стекольном отражении увидеть помпезную надпись: «Одинокий рейнджер» на резинке трусов-боксеров, но сами трусы она, конечно, видела. Мужчина переоделся и покрутился в разные стороны, обживаясь внутри новых вещей. В костюме, вообще-то было удобно, необычный оттенок — черный с каким-то бордовым отсветом, тоже не раздражал. Галстука в портпледе не было — значит, можно и так обойтись, а вот пижонский платочек в нагрудном кармане казался лишним. Профессор для порядка поворчал себе под нос, потом, как бы приглашая одобрить, фыркнул:

— Ну, теперь я не похож на хиппи-переростка?

Ману медленно повернулась, смерив мужчину оценивающим взглядом:

— Не похож. Как и на старого больного дяденьку, которым пытался сказаться недавно. Костюм сидит идеально.

Они не пошли ужинать вместе. Мануэлита заказала себе в номер какой-то салат, а Антон, взбудораженный и утомленный всем этим странным, бесконечно тянущимся днем, ограничился содержимым своего волшебного термоса и пачкой крекеров из мини-бара. Он до двух часов ночи просидел в сети за своим ноутбуком, грызя крекеры, просматривая ресурсы, связывающие воедино фамилию Демидовых, нумизматические легенды и загадки истории, нарыл преимущественно сведения, относящиеся к категории псевдонаучного хлама, а затем принял душ и завалился спать.

Проснулся он глубокой ночью — как будто от какого-то резкого толчка в плечо. В номере никого постороннего, конечно же, не было, но спросонья профессору показалось, что в угол комнаты отступает непонятное существо, поспешно цепляясь за светлый ворс ковра, как некое склизкое морское создание, хватающееся за кораллы щупальцами.

Лозинский сбросил с себя одеяло и пошарил рукой около постели, нащупывая халат, служивший приятным дополнением к номеру — как и тапочки. Затем мужчина вышел в ту часть люкса, которая была общей территорией. Там было темно и тихо, единственным признаком какой-то активности являлась полоска мерцающего света, пробивающаяся из-под двери комнаты, которую занимала Ману.