Послушная одноклассница (СИ) - Ви Ими. Страница 63

Не заметила, как сказала это вслух. Мама резко подняла голову и покаянно посмотрела на меня. В глазах читалось сожаление, боль, нерастраченное вовремя сочувствие. Но не жалость. Мама, спасибо, что не жалость!

— Мама, мамочка! Не изводи себя. Пожалуйста, не кори. Я… я во многом виновата сама. Только я! Спасибо, что отпустила меня к Денису, спасибо! — Вырвала руки и крепко обняла маму.

Насколько человек может быть близоруким, насколько мы все погружены в себя, в жалость к себе. Уму непостижимо! Не знаю, как это можно исправить, выправить, вытравить из себя. Но нужно, обязательно нужно вылечить, иначе так и будем видеть лишь размытые очертания, смутные силуэты, за которыми пустота и в которых бездна.

Не знаю, сколько мы так простояли, но очнулись как будто одновременно. Не отпрянули, нет, — просто ослабили объятия.

Мама полезла в карман, но нервозность её ещё так быстро не прошла, поэтому мешала быть аккуратной и спокойно достать то, что она хотела.

— Давай я?

— Да, пожалуй, сейчас я ограниченно дееспособна. — Улыбнулась, но кривовато, а в глазах застыло извинение.

Пожалуйста, хоть бы не навсегда! Не нужно так смотреть, нет. Стена становится только толще, выпуклее, мутнее. Если попрошу, она же не поймет? Нет, наверное, не поймет. Поэтому я лишь молча достаю из кармана мамы свой телефон.

— Возьми его, Мия. Это было очень глупо с моей стороны.

— Хорошо, спасибо.

Чувствую, что нам нечего больше друг другу сказать, сейчас точно выговорено всё возможное и допустимое, поэтому, попрощавшись, пытаюсь скорее уйти.

По дороге смотрю время на телефоне и не замечаю, как мою свободную руку захватывает чужая, огромная, сильная. Вздрагиваю и мгновенно оборачиваюсь на этого захватчика.

— Ты не ушёл?

— Думал, будешь рвать и метать. Лицей хотел спасти, он столько лет выстоял, не хотелось бы, чтобы пал смертью храбрых. — Говорит, но на меня не смотрит, не улыбается, но лицо расслабленно.

И сейчас я бы сказала, что как-то шутливо расслаблено, разглажено предвкушением смеха.

— Всегда думала, будешь в первых рядах, кто взорвёт Алма-матер к чертовой бабушке. — Пытаюсь заглянуть Денису в лицо, но он не даётся, шаг быстрее моего, рост выше. Против такого не попрешь.

— Тоже так думал. Да вот не знай, чё-то прикипел. — Беззаботно повел плеча.

— Тогда зря ждал, мой порох подожгли на открытом воздухе, поэтому не взорвется он!

— Ну-у… Мы в ответе за тех, кого приручили. — Переводит тему с лицея на меня, с беспечности на искусно прикрытую серьезность.

— Ты меня не приручил!

— А как же моё мнение, которое стало очень важным?

— Пфф, это так, временная погрешность! — Сдаваться не хотела, хотя мы итак уже идем, улыбаясь во все тридцать два.

Опять улыбаемся, как два Шукшинских чудика, не от мира сего, но для этого мира.

— Спасибо тебе! — Сжимаю крепче руку Дениса, пока ещё могу. Ещё шаг и мы войдем в лицей, и там начнут действовать совершенно другие законы.

Ну и ладно, был бы законодатель, а как изменить найдется!

Оборачиваюсь на Дениса, который открыл дверь и пропустил меня вперёд.

— Ты же вытуришь Тузова со своего места?

— Думаешь, он сегодня заявится? — Такая уверенная ухмылка, что и не поспорить.

Да, такие трусы, как Тузов, в местах облавы на второй день не объявляются. И точно, галерка свободна, путь свободен. Теперь надменно могу ухмыльнуться и я.

73

Смотрю на этого невозмутимо хладнокровного и злюсь. Денис сидит напротив, смотрит мне прямо в глаза. Спокойно смотрит, не так, как я, не исподлобья. Не помню, когда я так в последний раз на него злилась. Наверное, это было очень давно, пока броней не обзавелась. И вот опять. Снова.

Перед глазами до сих пор неестественно подвернутая нога Инги, а сама она сидит на полу лестничного пролета и плачет. От разрывающей боли, обиды, досады.

Инга подошла к Денису, когда мы прошли к своим партам. Я не хотела тогда поворачиваться, не хотела давать повод думать, что мне может быть интересен их разговор. Но она говорила так тихо, а Денис так решительно и отрывисто-сердито, невозможно было удержать предательское любопытство. Инга просила выйти с ней. Это единственное, что я поняла и уловила.

Отрицательный, категорично-отрицательный ответ Дениса ей не нравился, она не обращала внимание на учителя, который уже несколько раз делал ей персональное замечание, на класс, перешептывающийся и переглядывающийся.

Я вглядывалась в лицо Инги, оно ещё больше изменилось: измученное, посеревшее, исхудавшее. Тень тени. Сердце кольнула жалость. Понимаю, она поступила ужасно, отвратительно, но вот такого изнеможения вкупе с потерянностью я ей не желала и не пожелаю никогда. Никогда и никому.

А потом Инга резко выбежала. Легко, стремительно, как будто собрала все свои последние силы для такой невесомости, как будто сама собралась в невесомость! Не успев осознать, что делаю, я вскочила со своего места и хотела уже побежать за ней. Но он, невозмутимое хладнокровие, безмятежная решительность, преградил мне дорогу, не дал, не позволил покинуть класс.

Ингу потом я увидела уже такой. Заплаканной, опустошенной. На полу. На ледяном кафеле. Поломанной в прямом и переносном смысле. Ей прибежали на помощь медики, учителя. На крик обнаружившей Ингу технички выбежали и все наши.

Упала с лестницы. Оступилась, неимоверным виражом пролетела десять ступенек.

Если бы… Я бы… Всё могло быть иначе! Я злилась и винила в случившемся себя, ведь могла, могла как-то этому помешать, остановить, догнать. Что-нибудь сказать, отвлечь. Не знаю… просто быть рядом. Но я опять, снова, ещё раз послушалась Дениса. Положилась на его «нет» и сдрейфила, не довела до конца своё. В который раз его чертово влияние.

Так нельзя, это что-то уже запредельное, что-то, что не просто меняет меня, а подминает, разрывая все пределы, постоянности. Это должно было сыграть злую шутку. Что ж, самое время посмеяться, да!

Глаза опять начинают гореть. Я чувствую линзы, они мне мешают видеть, моргать. Всё чаще фокус расплывается из-за непонятно откуда взявшейся пелены.

Мы сидим друг напротив друга, Денис в удобном кресле, я на бархатном миниатюрном диванчике. В кабинете директора. Нас мягко пригласили пройти на разговор. На самом же деле приказ ещё никогда не был настолько понятен.

Нет, никто не подозревал в случившемся меня или Дениса, но те слова, что всё-таки прорывались сквозь рыдания и всхлипывания Инги, чуть было не заставили поседеть директора, который, как и все, пришёл на шум. Она винила себя, говорила что-то про карму, возмездие, что так и должно быть, что заслужила.

Я услышала своё имя, что-то про Олю, Дениса, про лезвие. Все пытались помочь Инге, не обращая внимание не её лепет, и только директор, всегда прислушивающийся к подобным несуразицам, весь изменился в лице. И вот мы сидим здесь.

Устаю смотреть на Дениса, закрываю глаза, кончиками пальцев начинаю массировать веки, чтобы хоть как-то прогнать и боль, и неприятные воспоминания. Я могла… успеть!

Чувствую, как проваливается свободная часть диванчика. Всё-таки пересел.

— Мия, поменяй линзы.

Открываю глаза и вижу протянутую упаковку тех самых, бесцветных. Мотаю головой. Нет, сама справлюсь. Может и к лучшему такое жжение, хотя бы оно отвлекает от дурных мыслей и упаднического настроения.

— Есть антисептик, возьми. Обработай руки. — Мой отказ понял не так. Или просто не принял.

Хорошо, я не гордая, могу и повторить.

— Мне от тебя ничего не нужно! — Говорю это, а левый глаз дергается и начинает слезиться. Тянусь к нему рукой, но резко останавливаюсь, и рука замирает в воздухе, где-то около подбородка.

— Сейчас будет то, ради чего всё это затевалось. Развязка. Хочешь всё пропустить?

— Ты о чём? — Вспоминаю наш разговор про правду, про «пойти до конца». — А-а-а, это вот всё часть какой-то кампании? Плана какого-то? Очередного эксперимента?