Пушистая Катастрофа - Огинская Купава. Страница 3

– Тебе очень идет, пушистик, – широко улыбаясь, сказала девочка, поправляя завязки чепчика на моей голове. – Сейчас мы будем пить чай.

Пока она расставляла игрушечные чашки на столике, я почесывала кружавчики на чепчике и чувствовала, как начинают болеть придавленные уши.

День обещал быть сложным.

У Эдит было много сил, много энергии, а главное – имелась убойная фантазия. И к этой фантазии прилагалась куча адских приспособлений, любовно купленных ей отцом, нянькой, блестяшкой… неважно кем, главное – детеныш был вооружен и опасен. Приспособления удачно прикидывались детскими игрушками и не вызывали у меня особых подозрений, пока мы не познакомились ближе. И теперь я знала, что первое впечатление обманчиво.

Не то чтобы я не знала этого раньше, просто после дня, проведенного с ребенком, это знание стало ярче, больше… глубже, что ли. Как и нелюбовь к кружевам и персиковому цвету.

Волк вернулся вечером, за час до ужина.

Он был очень рад видеть выбежавшую встречать его дочь и совсем не был рад болтающейся у нее под мышкой мне.

Обменявшись тяжелыми взглядами, мы решили просто друг друга игнорировать.

***

Достижением сегодняшнего дня можно было считать то, что я пережила все испытания, не повредившись рассудком, и мисочку с едой, стоявшую теперь у правой ножки стула детеныша.

Ужинала я сама, несмотря на обиженное сопение моей жутковатой хозяйки, и еда от этого казалась еще вкуснее.

И ночью, сумев выскользнуть из ослабевшей хватки детских рук, я смогла сама пройтись по коридору второго этажа. Почувствовать, как тянет сквозняком над самым полом, как лапы мягко и тихо ступают по ковру, а когти вязнут в коротком ворсе, и увидеть, как косая линия света из приоткрытой двери перечеркивает пол и стену, разрезая почти пополам висящую там картину.

Из щели пахло зверем, усталостью и неуловимым терпким запахом чего-то алкогольного. Чтобы почувствовать все это, мне пришлось подобраться к самой двери.

Отступить, поджимая лапы, вернуться в спальню детеныша, поднырнуть под тонкую руку и уснуть у меня уже не получилось.

– Входи, – велел волк, почувствовав мое присутствие.

Я замешкалась, сомневаясь в том, что мне стоит подчиняться. Оборотень поторопил.

– Мне долго ждать?

– Ты, блохастик, мной не командуй, у меня другой хозяин, – с трудом выдавила из себя я это наглое заявление. Быть самоуверенной и дерзкой под внимательным взглядом волка было сложновато.

Я проскользнула в кабинет, приблизилась к столу, за которым сидел оборотень, и с трудом забралась на столешницу, чуть не уронив на себя малахитовый треугольник пресс-папье. И все это в гнетущей тишине.

– Чего хотел? – спросила опасливо, запоздало заметив, что в свете единственного зажженного светильника волк выглядит как-то по-особенному устрашающе.

Возможно, все дело в том, как хищно сверкали глаза в полумраке, скрывшем от меня его лицо.

– Как Эдит?

– Замечательно все у твоей Эдит. Весь день веселилась, в обед покушала, сейчас крепко спит, – отчиталась я.

– Хорошо. – Волк устало прикрыл глаза.

– Слушай, блохастик, а ты чего такой замученный?

– Не зови меня так.

– Как? Блохастиком?

– Да.

– Почему нельзя? Ты же оборотень?

Волк посмотрел на меня странно и промолчал.

– Оборотень же! – стояла на своем я. – Мехом обрастаешь, а где мех, там и блохи.

– Нет, – односложно ответил он.

– Что нет? Как нет? Я чую зверя.

Он снова промолчал, а я начинала чувствовать себя глупо.

– Слушай, папа у тебя оборотень?

– Да.

– Мама оборотень?

– Да.

– Значит, и ты оборотень! – торжественно заключила я.

– Оборотень, – повторил он с горькой улыбкой и оборвал себя, не закончив. – Только…

Я начинала раздражаться. Волк вел себя не как волк, а как трепетная пансионерка. Мялся, мямлил… разве что не краснел.

– Что «только»?

– Зверь не проснулся, – ровным голосом сказал он.

Прозвучало как приговор, как самое страшное, что может случиться в жизни.

– А если разбудить? – с надеждой спросила я.

– Невозможно.

– То есть ты пушистым никогда не был?

– И не стану.

Проклиная свою настойчивость и прямоту волка, я судорожно пыталась придумать, что сказать. Все слова после такого признания казались не теми. Я не хотела ему сочувствовать, потому что саму меня чужое сочувствие только разозлило бы, но чем-то нужно было заполнить эту неловкую тишину?

– Ну… кхм, слушай, а зовут тебя как? – мучительно выдавила из себя я.

– Хельму.

– Глупое имя, – нетактично заметила я, прежде чем представиться: – А меня можешь звать Анха.

Волк фыркнул.

– И это ты будешь критиковать мое имя?

– Меня так в пансионе назвали, – оскорбилась я. – Анха, между прочим, значит «священный дар».

– Ты – священный дар?

– Щенком я была очень миленьким.

В те безмятежные времена я была в несколько раз пушистее себя сегодняшней, меньше, круглее, а главное – с аккуратным, полностью покрытым мехом хвостом. Это уже с возрастом я полиняла, морда моя вытянулась, а хвост полностью облысел, усиливая сходство с крысами.

Собственно, три года я жила в пансионе, в клетке в учебном кабинете, и имела возможность заниматься вместе с пансионерками. Читать научилась раньше, чем говорить, подглядывая в книги и тетради девушки, сидевшей за последней партой, прямо рядом со мной. А считать – прежде, чем меня выкинули на улицу, посчитав слишком страшной.

Маленького хорошенького пушистика они готовы были любить, холить и лелеять, а большую ушастую крысу с огненно-рыжей шерстью почему-то нет.

– Слушай, блох… босс, а ты передумал, что ли, меня из города изгонять?

– Босс? – удивился волк.

– По имени звать не буду, оно дурацкое, – предупредила я.

Он пожал плечами, не имея никаких возражений.

– У меня есть к тебе деловое предложение, – сообщил он, будто вживаясь в образ моего босса.

– М-м-м?

– Ты ведь тарса, верно? Я ознакомился с информацией о твоем виде и должен сказать, она впечатляет. Я хочу, чтобы ты приглядывала за Эдит и докладывала мне о ее делах. От Марты мало толку, она боится потерять работу и многое умалчивает. Меня это не устраивает, я хочу знать все.

– Даже так… но ты ведь в курсе, что знать все может быть вредно для здоровья?

– Мое здоровье не должно тебя заботить.

Это было мое самое удачное ночное приключение, итогом которого стало неожиданное повышение. Я больше не была бессловесной зверюшкой, рисковавшей в один не самый лучший день своей жизни оказаться в самом дремучем лесу государства. Я стала настоящей охранительницей своей хозяйки.

Самой близкой, самой незаметной, самой главной ее защитой.

– Тебя ведь впечатлило, как тарсы о своих щенках заботятся, да?

Волк улыбнулся и не ответил.

Не знал он, что не всем щенкам достается материнская любовь и защита, как и не знал, что Эдит по всем показателям не смогла бы заслужить ни того ни другого – слишком слабым, беспомощным и бесперспективным детенышем она была.

Кто-то другой сказал бы, что такие не выживают в дикой природе, и отказался иметь с ней дело, я лишь потерла лапки.

– Я согласна, – сказала и протянула Хельму лапу, чтобы скрепить наш договор лапопожатием. Я видела, как это делали люди, и давно хотела попробовать сама.

Волк с серьезным видом, едва сдерживая улыбку, осторожно пожал мою лапу двумя пальцами, откинулся на спинку кресла и отсалютовал бокалом.

– Завтра отвезу тебя к ветеринару, после оформим тебя официально как домашнее животное.

– Что?

– И закажем ошейник.

– Что? Погоди, что?! Я передумала!

– Поздно, – оскалился он.

ГЛАВА 3

Самой ужасной в моем новом статусе была не необходимость каждый день играть с Эдит, терпеть ее сокрушительные нежности и молчать. И не в унизительной процедуре ветеринарного осмотра.

Самое ужасное в моем новом статусе было имя, указанное в документах.