В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - Каллахэн Стивен. Страница 36

Я лежу на спине и смотрю на небо; кроме неба у меня ничего нет общего с людьми, живущими на суше, только оно и связывает меня с ними. Какая-то белоснежная птица в черной маске с двумя длинными перьями в хвосте, шумно хлопая крыльями, с хриплыми криками носится вокруг моего плота. Не раз я наблюдал, как тропические птицы часами пытались сесть на клотик раскачивающейся мачты. В глубине души я надеюсь, что эта окажется достаточно глупой и приземлится прямо на «Резиновую уточку-III». Но она, ненадолго задержавшись возле меня, торопливо улетает куда-то в северном направлении, продолжая свой дерзкий полет над безбрежной Антлантикой.

Всякое изменение во флоре или фауне океана служит для меня оповещающим знаком. Они указывают на перемены в характере течений и подтверждают мое перемещение на запад. Неужели я нахожусь ближе к континентальному шельфу, чем предполагал раньше? Нет. Все это одни только благостные мечтания. Ясно тебе, олух? Качая помпу, я постанываю в такт движениям, я выбиваюсь из сил, чтобы «Уточка» не испустила дух. Буду бороться до последнего. А потом я в последний раз включу радиомаяк в надежде, что меня услышат пилоты авиалиний западного полушария; только бы батареи не подвели.

Книга Дугала Робертсона содержит несколько полезных карт. На одной из них обозначены маршруты миграций птиц, на другой показан ожидаемый уровень осадков (не слишком высокий для моего региона) и еще на одной — важнейшие судоходные пути. Судовые трассы, а также течения, ветры и некоторые другие данные обозначены и на имеющейся у меня большой карте. Перевожу туда же контуры континентального шельфа с одной из карт Робертсона, хотя она вряд ли может претендовать на высокую точность. На картах нигде не отмечены судоходные пути между Северной и Южной Америкой, но я думаю, что между островами Карибского бассейна наверняка курсирует много судов, а также должно существовать какое-то сообщение между Бразилией и Антильскими островами и другими более северными гичками. Рисую для себя схему предполагаемых судовых трасс и возможных путей движения самолетов на авиалиниях, чтобы решить, когда лучше всего запускать маяк. Я постоянно, рассчитываю вероятную погрешность своей навигации, учитывая все «за» и «против», и записываю на карте максимальное и минимальное число дней, остающихся до той или иной трассы, до шельфа, до островов. Но и самые оптимистические мои прогнозы выглядят довольно уныло, а разрыв между максимальной и минимальной цифрами увеличивается с каждым днем, что, с одной стороны, невероятно обнадеживает, а с другой — невероятно угнетает. При моей нынешней скорости, которая составляет восемь миль в сутки, до ближайшей трассы остается плыть еще довольно-таки долго.

Вечером мне удается поймать врасплох и загарпунить сонного спинорога — ценою погнутого ножа. Чуть не час я чищу этого толстокожего малютку. У меня ничего не пропадает зря. Вокруг глаз есть тоненькие колечки мускулатуры, несколько мясных волоконец лежит вдоль рыбьего рыльца. Из глазниц можно наковырять немного студенистой жидкости. Я даже срезаю кончик языка и проглатываю его, представив себе, что это хрустящий водяной орех. Лакомство, которое мне досталось, сильно смахивает на белую сыромятную кожу, но на костистых плавниках, расходящихся от тела веером, мне удается наскрести небольшой кусочек красного гамбургера. Несколько косточек я приберегаю на случай, если вдруг понадобится сделать шило.

Ночь приносит мне глубокий сон, иногда нарушаемый судорогами, и еще одна акула зачем-то теребит мою «Уточку» за задницу. Я лениво отмахиваюсь, и она уплывает.

22 марта,

день сорок шестой

ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ МАРТА, МОЙ СОРОК ШЕСТОЙ день. Нью-Йоркская береговая охрана отменяет сообщение в эфире об исчезновении «Наполеона Соло». Они уведомляют лондонское отделение Ллойда, власти Канарских островов и свои станции на Майами и в Пуэрто-Рико о том, что «активные поиски приостановлены». Однако мою семью об этом не оповещают, решив подождать до первого апреля.

По-прежнему я веду наблюдения, стараясь отдавать им как можно больше времени. Ежедневно час за часом вглядываюсь в пустынный горизонт, впиваюсь взором в каждую облачную полоску, подозревая в ней инверсионный след реактивного самолета, напрягаю слух, пытаясь уловить отдаленный рокот пропеллеров. Я понимаю, что нахожусь так далеко, что эффективные поиски вряд ли возможны — все сроки моего возвращения давно прошли, так что никто уже и не верит, что я еще жив. Официально я, конечно, числюсь «пропавшим без вести». Тем не менее я упорно продолжаю нести свои вахты.

Вчера утечка воздуха усилилась. Я попытался увеличить внешнее давление на заплату, наложив на нее сверху еще один жгут, но в результате пробка немного сдвинулась и из-под нее сразу же высунулся серебристый змеиный язычок из маленьких пузырьков. Провозившись несколько часов, я кое-как загнал его обратно в клетку, но злобное шипение воздуха так и не прекращается.

В эти дни на плоту часто плещется вода. Днище проваливается при каждом шаге, и ноги, словно обутые в резиновые сапоги, находятся по колено в воде. Я передвигаюсь по плоту следующим образом: сначала рывком выдергиваю одну ногу, задираю ее как можно выше, чтобы освободиться от вздувающегося следом днища, затем, сделав шаг, снова проваливаюсь, как в трясину, стараясь удержать равновесие на другой ноге. Если же я вдруг теряю равновесие, то попадаю в цепкие объятия черной бесформенной амебы и тогда вступаю с ней в настоящий бой, чтобы она не задушила меня в своих объятиях. Хуже всего, естественно, в центре плота, поэтому я стараюсь держаться поближе к бортам. Но и там прилипчивая резина сдирает едва поджившую корочку с фурункулов, усеявших спину и ноги. Несколько болячек, вызванных раздражением от соленой воды, угнездилось у меня в паху, еще несколько выскочило на груди. Я заживо гнию.

Стараясь не замечать боли, я занимаюсь рыбной ловлей. Сквозь лихорадочный туман, застилающий взор, я поймал и умудрился поднять на борт двух спинорогов. Два раза мне удалось поразить гарпуном дораду, но оба раза тонкий ножик, выполняющий роль наконечника, не выдерживал и гнулся. Даже при сильном ударе, когда лезвие глубоко вонзается в рыбу, большая дорада с него соскальзывает. Я опасаюсь, что оно в любую минуту может сломаться.

Отыскиваю в мешке сапожный нож, которым я полтора месяца тому назад рассек узы, соединявшие «Уточку» с палубой «Соло». Сбиваю с него деревянную рукоятку и затачиваю на брусочке стальное лезвие. Привязав столовый нож с одной стороны древка стрелы, а сапожный — с другой, я соединяю оба острия, так что получается V-образный наконечник. Затем я скрепляю ножи, продев шнур сквозь отверстия в их ручках. Если мне достанет сил, моя острога теперь прошьет дораду, как метеор, оставив на входе зияющий кратер. Для увеличения держащей силы нового наконечника немного отгибаю ручку столового ножа от стержня, чтобы она работала как зазубрина. Эти два лезвия — мои последние металлические предметы, пригодные для оснащения гарпуна. Их потеря может стоить мне жизни. Протянутый от столового ножа к рукоятке подводного ружья предохранительный шнур — единственная страховка, от которой зависит моя жизнь. На всякий случай привязываю ружье к плоту и кладу его на брызгоотбойную юбку, уложенную поперек моего порога, где оно всегда будет наготове. На острие своего оружия я натягиваю нечто вроде защитных ножен, чтобы обезопасить надувные камеры «Уточки», если океан чего доброго вздумает с ним поупражняться.

эволюция копья