Не люблю поддавки - Алешина Светлана. Страница 7

— Я не отвлекаюсь, Оля, — сказал Фима, обиженно надувая губы, — я говорю о том, что наболело и накипело. Вот когда переболит и перекипит и я стану старым, лысым и шамкающим евреем, а ты останешься все такой же молодой и… ну, неважно еще какой, вот тогда, может быть, я и перестану, а сейчас — не дождешься!

— Ты начал лучше, — напомнила я, — что-то там о верблюде.

— Ну, ты все о делах, — вздохнул Фима и начал смиряться, — все о них, проклятых. Ну ладно, не буду испытывать ваше терпение, девушки. Скажу все, что есть. Прямо сейчас.

— Хотелось бы услышать, — пробормотала Маринка, органически не перенося никого разговорчивей себя.

— Тогда слушайте. — Фима, словно он сидел не за столом в кафе, а стоял в зале суда, выпятил грудь, повел рукой и начал излагать:

— Сия трагедия произошла три дня назад на улице под названием «Пятый строительный тупик». Это где-то в таких ебенях, прошу прощения, что я точно и не знаю, на карте, может, и найду, а сам не поеду ни за что.

— Мы там только что были, — , сказала Маринка, — на самом деле захолустье. Там даже куры пешком ходят во главе с петухом.

— Куры — это хорошо, — кивнул Фима, — поджаренные, с хрустящей корочкой. К ним немного красного вина, полумрак и… и опять твою начальницу, Мариночка.

— Не дождешься, — отрезала я, а Маринка продолжила зачем-то предыдущую тему:

— Куры были живыми.

— Это хуже, — непонятно по какому поводу вздохнул Фима, — они некоторым образом… хм, ну ладно. Не перебивайте меня, а то я никогда не закончу. Я так и понял, что вам захочется туда съездить, но я думал, что вы поедете после разговора со мной. Короче, история такая.

Фима отпил глоток сока и кашлянул.

— Пардон, дамы. Итак, три дня назад возвращается с работы домой некто Николай Пузанов, работник одного из автотранспортных предприятий. Отпирает дверь, а его супруга Юлия с такой же фамилией, извините, повесилась. Повесилась — это не я сказал, — тут же уточнил Фима, — это вывод следствия. Парень, конечно же, бросается к ней, старается вытащить из петли, вызывает милицию, «Скорую» — все как положено. Вернулся он с работы в восемнадцать часов с копейками, его жена уже три-четыре часа как была мертва, то есть это случилось приблизительно в два — в половине третьего, где-то так. У парня железобетонное алиби, и куча свидетелей подтверждает, что он был на работе все это время. Подвезли его после работы почти до самого дома коллеги, ну и прочее. Одним словом, парень вне подозрений.

Фима сделал еще глоток и выжидательно посмотрел на меня.

— Продолжайте, маэстро, — попросила я его, — аудитория честно ждет.

— Продолжаю, — с полупоклоном сказал Фима. — Рядом с телом была обнаружена записка.

Просто вырванный из блокнота или тетрадки листик или даже половина листика с одной строчкой:

«Я больше не могу», и подписью: «Юля». Числа нет, больше никаких объяснений нет, но записка лежала на газете. А газета эта — номер «Свидетеля» недельной приблизительно давности, не помню точно, и раскрыта была газета на статье некоей Ольги Юрьевны Бойковой. В статье пишется что-то про клуб «Времена года» и дана фотография Юлии Пузановой.

— Про статью мы все знаем, — сказала я.

— Номер газеты был подлинный или подделка? — спросила Маринка, не забывшая свою сказочную версию.

Фима пожал плечами.

— Понятия не имею. У экспертов он сомнения не вызвал, если они проверяли, конечно, а проверяли ли — тоже не имею понятия, — признался он. — Содержание статьи — так себе. Ну я имею в виду то, — спохватился Фима, — что содержание это вовсе не такое уж жуткое, чтобы от него лезть в петлю. В этом мнении сходятся все. То есть однозначно можно сказать, что нормальный человек не стал бы не то чтобы вешаться, а даже долго переживать. Даже самый нервный. Ну что еще сказать?

Была изучена входная дверь, вещи на предмет отпечатков пальцев посторонних лиц — ничего лишнего. Ничего. То есть дверь отпиралась родным ключом, и чужих отпечатков пальцев нет. Вот так.

— Дверь была заперта изнутри? — спросила я, пытаясь представить себе метод проникновения гипотетического преступника в квартиру.

— Я понял тебя, — кивнув, сказал Фима. — Нет, дверь была захлопнута, то есть заперта на зашелку, что, впрочем, обычно люди и делают. Это когда все уходят из квартиры, то стремятся запереть получше, а тут зачем ей было запираться?

Незачем.

— Одним словом, — я попробовала сформулировать вывод, — эксперты уверены, что причиной смерти Юлии Пузановой было самоубийство?

— Следователь уверен в этом, и дело почти закрыто. Уже. — Фима рубанул ладонью по воздуху, подчеркивая этим жестом, что все уже решено и навсегда. — Тебе повезло, душа моя. Как только я узнал в чем дело, я сразу же со следователем и созвонился. Он как раз собирался рисовать тебе повестку. Так что после нашей милой беседы поедем на другую, не менее милую: будешь давать показания, все-таки тебя запачкали подозрением. Но не волнуйся, если я правильно понял этого следователя, для него разговор с тобой просто формальность, потому что себе мнение он уже составил.

В принципе, следователя понять можно: дело — явный глухарь, если бы, не дай бог, опера хоть что-то бы нашли. Но не найдено было ничего, что указывало бы на убийство. Ничего. Поэтому дело и закрыли.

— Не поторопились? — Маринка упорно старалась перетянуть внимание на себя, но с Фимой этот фокус не проходил. Как я уже сказала, он поставил перед собой стратегическую цель и шел к ней, не отвлекаясь на… на… даже на таких замечательных девушек, как Маринка. Вот так я скажу.

— Нет, — сказал Фима, обращаясь все равно ко мне, — я же сказал: никаких лишних следов. Все даже слишком логично для самоубийства: мотив, условия, поза и прочее. Единственное, что — сам мотив какой-то, мягко говоря, непонятный, но чужая душа — потемки. К тому же было высказано мнение, что муж Юлии Николай Пузанов был мужем довольно-таки ревнивым, и у них часто происходили ссоры, и довольно громкие, по поводу ее гуляний и развлечений, так сказать. Вполне реально, что, увидев эту статью, ревнивый Отелло-Пузанов мог посчитать, что задета фамильная честь, и устроить супруге маленький скандал с заходом на неделю. Газета же, напоминаю, недельной давности. Ну вот, вследствие скандала она и не выдержала. Собственно, на этом соображении следователь и построил основную версию. Вот и все.

Фима замолчал, взял бокал и начал пить сок.

Мы тоже молчали, переваривая услышанное. Наконец Маринка спросила:

— А что известно об этой Юлии? Сколько ей лет, чем занималась, ну и так далее. Может, она была психически неуравновешенной или алкоголичкой?

Фима кивнул.

— Я, разумеется, поинтересовался, но прежде всего хочу сказать однозначно. Оля, — Фима наклонился вперед и проникновенно взглянул мне в глаза, — никто, ты понимаешь меня, никто из работников отдела даже и не думает предъявлять тебе никаких обвинений, потому что сами они считают и статью безобидной, и причину, мягко говоря, не совсем адекватной для такого рода деяния.

— Успокоил, — призналась я, — спасибо.

— Я же понимаю, почему ты вдруг заинтересовалась этим случаем. Какие-то слухи дошли? — спросил Фима.

— Дошли, — доложила Маринка, хотя Фима спрашивал меня, а не ее. — В буквальном смысле слухи дошли. Сегодня к нам завалился муж, сам Пузанов, и устроил погром в редакции.

— Погром? — поморщился Фима. — Это нехорошо. Погром, — повторил он. — Много чего погромил?

— Много-немного, а селектор он разбил и телефон почти разбил, — Маринка даже начала загибать пальцы и опростоволосилась — кроме двух пунктов, ничего больше назвать не могла.

— Ты-то сама как, Оль? — спросил Фима, и впервые за все время в его голосе прозвучали нормальные человеческие нотки.

— Виктор спас, — просто ответила я и, взглянув на Маринку, поспешно добавила, чтобы она потом не начала кровь пить:

— С помощью Марины. Если бы она не позвала Виктора, не знаю, что и было бы.

— Нужно быть осторожней, — выдал Фима бесполезный совет, — я и не думал, что такое может произойти. А что он хотел конкретно? Или это был всплеск эмоций?