Дети горчичного рая - Кальма Н.. Страница 18

Это был очень приличный домик, как две капли воды похожий на многие негритянские домики в этом районе. А район был не из важных, и даже дядя Пост, ко всему в жизни привыкший дядя Пост, вздыхал и морщился, попадая с помощью своего оливкового механизма в Горчичный Рай.

В Горчичном Раю жили люди с кожей всех оттенков — от угольно-черной до белой, как сливки; впрочем, у последних в жилах тоже текла одна капля негритянской крови, и этого было достаточно для того, чтобы настоящие белые — «арийцы» — дали им кличку «цветных» и позволяли им входить в свои дома только с черного хода.

В Горчичном Раю не было ни парков, ни выхоленных газонов, ни новомодных вилл. Окрашенные в однообразный горчичный цвет домики (отсюда и название) составляли, так сказать, декорацию района.

Прячась за ними, стараясь не слишком выпячивать свое убожество, стояли бараки, сараюшки, курятники, ящики из-под грузовиков, переоборудованные под помещение для людей, — заплатанное железом, дранкой, фанерой, толем некое подобие жилья, в котором ютилось население Горчичного Рая.

Нищета смотрела здесь изо всех щелей. В одном городе негритянский квартал называют «Вифлеемом», в другом — «Гарлемом», в третьем — «Черным Потоком», но всюду, во всех городах, — это беднейшие кварталы, и белые заходят сюда только по делу или из любопытства.

Даже серая змея главного шоссе торопилась в несколько витков поскорее миновать этот район города и уползти туда, где взгляд путешественников не будет оскорблен видом такой обнаженной бедности.

Горчичный Рай со всеми своими лачугами принадлежал, как почти всё в городе. Боссу — Милларду. И все негры в Раю, с тех пор как помнили себя, платили Боссу огромную арендную плату за клочок земли, который они занимали.

Часть лачуг спускалась к реке — зимой черной и сизой, весной желтой, а летом радужной от нефтяных и бензиновых пятен. От реки тянуло тухлинкой и ворванью, а дома пропахли капустой и «десятицентовыми обедами миссис Евы Слоун».

За рекой жили поляки, венгры, итальянцы, словаки, и негритянские дети ходили туда играть с белыми детьми таких же бедняков, как они.

Дом Робинсонов считался одним из самых «роскошных» в Горчичном Раю. Тэд Робинсон арендовал его у хозяина еще в ту пору, когда его назначили старшим по механическому цеху. Тогда он взял к себе в помощники Гирича и Цезаря, и втроем они заправляли всем цехом. И все рабочие заговорили о том, что «в третьем корпусе стал другой воздух»: надсмотрщики Босса туда не совались, и работа шла на славу.

Когда в откровенную минуту кто-нибудь из друзей выговаривал Коттону за то, что он выдвигает цветного, управляющий только смеялся:

— Говорят, способнейший малый! Дал Боссу тысячи долларов прибыли своими изобретениями и усовершенствованиями. А платить ему можно вдвое меньше, чем белому. Выдадут ему из конторы долларов десять наградных — он и доволен… Они же ничего не понимают, эти негры.

Но Коттон ошибался: Тэд отлично понимал, как ничтожно оплачивает хозяин его работу, но у механика была кипучая, деятельная натура, живой, изобретательный ум, и он просто не мог утерпеть, если видел плохо работающий механизм: его так и подмывало исправить, усовершенствовать машину.

— Конечно, я набиваю карман Боссу, но что поделаешь, не могу удержаться, — говорил он товарищам, широко, по-детски улыбаясь и разводя руками.

А когда управляющий, по приказу Босса, содрал с него огромную арендную плату за дом, Тэд только засмеялся:

— Босса не переделаешь. Это самая неподатливая из машин.

— Машина, чтобы давить нашего брата, — сказал тогда Цезарь Бронкс — друг Тэда.

И Чарли — еще маленький — навсегда запомнил его слова.

Теперь, когда Тэд погиб, становилось все труднее вносить плату за «особняк», как называла его Салли Робинсон.

В доме были спальня, гостиная, кухня, служившая также столовой, и наверху крохотная комнатка — чердак, царство Чарли.

Окна кухни выходили на реку, и, бывало, отец ставил маленького Чарли на подоконник и показывал ему моторные боты и барки, плывущие по темной воде. А потом, когда Чарли подрос, отец в субботний день брал у соседа лодку, сажал в нее жену и сына и ехал к острову. Он сбрасывал пиджак и брался за весла. На руках у него вздувались бронзовые мускулы, и весь он был такой красивый и сильный. На острове они вместе копали червей и все трое закидывали удочки. Салли смотрела на мужа, а он весело кричал ей:

— Тяни, у тебя клюет! Любуйся не на меня, а на рыбу!..

Салли стояла у окна в кухне, прижавшись лбом к холодному стеклу, и видела перед собой не грязно-желтую реку, а мужа, его открытую, детскую улыбку. Таким она запомнила его в тот знойный, летний день, когда провожала его на крейсер «Сан-Франциско». Он успел еще прислать из Пирл Харбор открытку, всю проштемпелеванную военной цензурой. А после, зимой, когда Салли уже все поняла сама, пришло короткое, сухое извещение о том, что старшина Т. У. Робинсон погиб на боевом посту.

Боевой пост!

Салли сжала руки. Те, кто был там, в этом аду, рассказывали ей, что офицеры метались по кораблю и отдавали самые противоречивые приказания. Они не успели сделать ни одного выстрела; японские бомбы сыпались на «Сан-Франциско», как картошка из дырявого мешка, и после нельзя было найти даже клочков того орудия, у которого стоял Тэд.

Салли обвела глазами малюсенькую, блистающую начищенными кастрюлями кухоньку, где они, бывало, так весело ужинали втроем. Когда был жив Тэд, ей не нужно было ходить по богатым домам — стряпать на людей и выслушивать замечания какой-нибудь миссис Сфикси: «Вы, Робинсон, отличная стряпуха, но упрямы и непонятливы, как все негры». Кровь вскипала у нее от таких слов. Ей хотелось швырнуть в миссис Сфикси тарелкой и сказать ей в глаза все, что она думает о таких леди. Но приходилось сдерживаться ради сына. Тэд, уходя, взял с нее слово, что она вырастит ему хорошего, ученого, доброго сына.

«Я на тебя надеюсь, как на себя. Ты у меня сильная духом, и ты сумеешь воспитать из Чарли настоящего мужчину», — вспоминала Салли его слова. Она встряхнула короткими курчавыми, как у сына, волосами.

Сильная духом! Да, конечно, она сильная, и Чарли пошел в нее. Только бы из-за такого характера он не нажил неприятностей! И так в школе он на дурном счету у начальства!

Салли посмотрела на часы.

— Куда это запропастился мальчик? Так поздно, а его все нет, — сказала она вслух.

И как бы в ответ на ее слова у крыльца послышались шаги, и на пороге появился Чарли.

«Опять вспоминала об отце! — едва взглянув на тонкое мальчишеское лицо матери, определил он. — Кажется, даже плакала».

Но и мать успела заметить тень на лице сына. «Школа? Вышло что-нибудь с товарищами? С автомобилем? Или, может быть, с учителями?» Салли мысленно перебрала все, что могло задеть ее мальчика.

— Что-нибудь случилось? — быстро спросила она, начиная проворно орудовать у плиты.

— Абсолютно ничего, ма, — отозвался Чарли. Он положил книжки и подошел к умывальнику. — А у тебя есть какие-нибудь новости?

«Скрытный! Весь в отца… Конечно, что-то его мучит, но ни за что не скажет», — думала Салли.

Пока сын ел яичницу, она присела за стол и стала рассказывать:

— К миссис Гоу приходил агент, которому она, помнишь, дала задаток за дом. Так вот: он вернул ей задаток и говорит, что домовладелец не согласен сдавать дом неграм в Эдеме. Говорит: все соседи там возмутились, созвали собрание домовладельцев и объявили, что не желают жить рядом с цветными. Маргрет Гоу плачет навзрыд. Темпи прибегал за мной, и мы вместе ходили ее утешать.

Чарли передернулся.

— Сегодня Горилла поставил Нэнси «эф» только за то, что она мулатка, — угрюмо промолвил он.

— А… тебе? — опасливо спросила мать.

— Мне он поставил «би»: придрался к пятнышку на тетради.

Чарли ни слова не сказал о насмешках Фэйни — мать, наверно, огорчилась бы еще больше.

— Зато у Ричи, знаешь, я заработал за сочинение «эй», и он просил передать тебе, что очень мной доволен.