Жемчужина фейри. Книга 1 (СИ) - Чередий Галина. Страница 9
– Еще совсем недавно я бы и сам не то что два, а и один раз бы не подумал, а сразу избавился бы от Илвы, – недовольно скривился архонт, – но просто исчезнуть ей не вариант. Эдна мне всю душу вымотает, требуя перевернуть оба мира. Убивать девку – опять же Эдна горевать будет, вбила себе в голову, что они сестры почти. Да и не дура моя жена, догадается, откуда ноги растут. Надо придумать что-то потоньше. Как бы внушить им обеим желание вернуться в мир Старших и больше и не помышлять о длительных визитах сюда?
– Я хорошо знаю, как внушать женщинам желания того порядка, который нам тут не поможет, – с прискорбием констатировал я. – Нужно подумать. Дай больше времени, Грегордиан. Что-то должно найтись.
ГЛАВА 7
– Никогда не понимал, почему ты продолжаешь ездить к этим, – проворчал Кокс, помогая мне загружать коробки с провизией в багажник моей машины. её мы уже на всякий случай выставили на продажу, готовясь к возможной экстренной эвакуации, хотя были у нас моменты, когда транспорт, купленный по очередным фальшивым документам, приходилось просто бросать, благо заработки позволяли купить новый, не особо напрягаясь.
– Снежка, хочешь я с тобой поеду? – наморщил лоб друг, и на его лице прекрасно читалось насколько он «горит желанием» проехаться к пункту моего сегодняшнего назначения, так что я уверенно покачала головой. – Если эти опять тебя раздергают, приступ может долбануть же!
«Этими» Кокс называл мою мать и младшую сестру, живущих на данный момент в деревне в двухстах километрах от города, где мы квартировались пока. Родители самого Кокса были из соседней пырловки, одного района, поэтому в свое время мы попали и в единственный существовавший там центр социальной защиты детства, или как он там звался, и в детдом позже. «Сироты при живых родителях» – вот как принято называть таких, как мы. Между прочим, самая нелюбимая категория для других детдомовцев, по крайней мере там, где мы жили. Мы среди них считались вроде как ненастоящими сиротами, у нас же где-то все же были родители, а выходит, и постоянная надежда, что однажды они «одумаются и возьмутся за ум» и решат побороться за право вернуть нас домой. Только мы одни и ведали, что бухло и собственное беспроблемное существование нашим, с позволения сказать, родственникам, были гораздо дороже, чем какие-то дети, которые у них зачем-то рождались, мешая им ужасно. Что бы там ни думали о нас другие ребята, сами мы знали, что никто не придет забрать нас, и в отличие от них, у нас даже не было шанса на фантазию, что где-то там есть потерянные близкие, что однажды явятся и скажут, что мы любимы ими и необходимы больше всего на свете. Нет, реальность для нас всегда была неприглядна – никаких иллюзий. Поэтому мечтали мы о иных невозможных вещах: вырасти, заработать кучу бабла, стать успешными и свободными, и никогда больше ни в ком и ни в чем не нуждаться. Ни в средствах, ни в красивых дорогих вещах, ни в любви. Это нас с Коксом изначально и сблизило.
– Обещай мне, что если хоть чуть накрывать начнет, ты остановишься и позвонишь мне, – напутствовал меня друг. – Не вздумай терпеть или продолжать вести в таком состоянии. Поняла? Я серьезно, Снежка, лучше сам тебе башку откручу, чем позволю ею рисковать! Не кивай мне, словами говори!
– Да, мамочка, обещаю остановиться, даже если покажется просто, что плохеет, и вызвать моего героя-спасителя. Доволен?
– Не доволен! Была бы моя воля, я бы тебя вообще туда не пустил! – огрызнулся Кокс, и я, махнув ему напоследок, тронулась. Он к своим не ездил никогда. И не писал. Совершенно не интересовался жизнью людей, променявших его на водку.
А я вот так не смогла. При любой возможности моталась к матери, к которой после детдома вернулась жить моя младшая сестра, возила коробками и ящиками жратву, хотя и не давала ни копейки, как бы они ни просили и ни проклинали после многочисленных отказов. Каждый раз обещала себе больше не возвращаться, не в силах смотреть на этих двух опустившихся, всегда нетрезвых женщин, связанных со мной одной кровью, вечно сменяющихся такого же сорта мужиков в некогда родном доме, но все равно через время опять собиралась в путь. Что же, если в ближайшее время нам с Коксом не повезет с жирным заказом, то это, скорее всего, мой последний выматывающий душу визит.
Все не заладилось с того момента, как я только открыла дверцу, высматривая, как бы не врюхаться в лужу по колено, выбираясь из машины.
– О, дефективная опять приперлась, мам! – послышался слишком громкий голос мой сестры Катьки из-за низкого, чудом стоявшего еще забора, зияющего массой прорех. – Слышь, ты, благодетельница, если ты опять только жрачку привезла, а не деньги, можешь сразу поворачивать отсюда! Нам твои подачки с барского плеча не нужны! Не голодаем, небось!
Конечно, это было наглым враньем, как и всегда. О еде здесь вспоминали в последнюю очередь, даже холодильник, купленный мною, давно пропили, и поэтому я больше не привозила ничего скоропортящегося.
– И тебе здравствуй, Катя, – спокойно ответила я. – Не поможешь багажник разгрузить?
– Если у тебя там нет беленькой или пива на опохмел – то сама и корячься! – презрительно фыркнула сестра и, шатаясь, скрылась в стареньком доме.
Ладно, я ведь не ожидала, что мне хотя бы улыбнутся или спросят, как мои дела, правда? Этого не было никогда. Большую часть времени моя мать меня вообще игнорировала, ровно до того времени, как не доходила до определенной кондиции и у нее не начиналось «время воспоминаний». Точнее будет сказать, время припоминаний, каким уродом и козлом, был мой отец, обрюхативший её и бросивший, и какой дрянью оказалась я, не пожелавшая как-то испариться из её утробы и тем самым пустившая под откос всю её жизнь. При всем этом, по сей день я так и не знала даже имени донора спермы, зачавшего меня, всего-то и информации – был он красавчиком, каких больше нет, и разбил бедное сердце матери, которое она с тех пор только бухлом и склеивала.
Выгрузив все до единой коробки из багажника на обочину, я спрятала под сиденье сумку с кошельком и картами, не оставив в карманах даже мелочи, закрыла все двери и заблокировала их. Плавали, знаем. Сама потащила первую партию в дом и привычно скривилась от царившей там вонищи какой-то кислятиной и дешевым табаком. Раньше я еще и субботники тут себе устраивала, стремясь отдраить все, что можно успеть за день. Но потом забила.
– Ма-а-ам! – позвала, в дверном проеме.
– Денег привезла? – Родительница сидела за заваленным плесневелыми объедками и окурками столом и потягивала мятую сигарету с видом как минимум императрица в изгнании. В который уже раз всмотрелась в её некогда редкой красоты лицо и уже мутные от вечного дурмана светло-голубые глаза, и сердце заболело.
– Я консервы привезла. Много. Меня, скорее всего, теперь долго еще не будет. – Может уже никогда.
Пожалуйста, спроси, хоть раз в жизни, спроси, в порядке ли я! Как же я хочу знать, как это –поделиться своей болью и страхом со своей матерью! Поплакать на её плече, чтобы все самое страшное таким больше не казалось!
– Дались мне твои жестянки! Сама, небось, такой гадостью не питаешься, а мать с сестрой – нате, жрите! Дрянь не благодарная! Зачем только тебя, мучилась рожала! Чего в роддоме не бросила, уродину дефективную, погань бесцветную!
Слушать такое мне приходилось с малых лет, давно и обижать перестало, но сегодня вскипело.
– Не бросила, потому что надеялась, что мой долбаный папаша одумается и вернется, а тут ты меня ему и предъявишь! А он весь такой проникнется и замуж тебя, страдалицу возьмет и будет тебе жизнь в шоколаде! – выпалила на одном дыхании и тут же пожалела. Словно полыни полный рот набила. Зачем эта злость? Кому от нее легче.
– В общем так, коробки с продуктами на обочине перед двором! – отчеканила, давая себе обещание, что больше сюда ни ногой. Как бы там ни пошло, хватит с меня. – Захотите – сами заберете. Нет – пусть местные растащат, все хоть кому-то пользой обернется!