Дети вампира - Калогридис Джинн. Страница 22

Кем бы я был без него? Ведь он искренне восхищался старшим братом и учил меня любить щедро и бескорыстно. Наверное, сумей я как следует усвоить его уроки, я бы не потерял Герду.

Лилли оказалась права. Дьявол пришел в наш дом, и первой его жертвой стало мое сердце.

Глава 5

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

20 ноября 1871 года

За минувшие сутки весь мир словно сошел с ума. Людей, которым я безоговорочно доверял, как будто охватила эпидемия безумия. Мне кажется, я уже и самому себе не верю.

Знаю только, что мой несчастный брат для меня потерян, и уже не имеет значения, чья это вина – его собственная или кого-нибудь еще.

Проще всего было бы попытаться убедить себя, что непотребная сцена в гостиной – просто кошмарный сон, посетивший меня после изнурительного дня. Но я не мог обмануть собственный разум. Эта сцена не давала мне покоя. Она стояла у меня перед глазами. Наконец я не выдержал и, поднявшись ни свет ни заря, раньше обычного отправился в больницу. Увидеть лицо Стефана, лицо Герды – это было выше моих сил.

Я с головой погрузился в работу и почувствовал некоторое облегчение. Рядом с чужими страданиями собственные теряют остроту, в особенности когда приходится иметь дело с больными из неимущих слоев. Имею ли я право сравнивать свои мучения с теми, что выпали на долю нищего старика? Избыток сахара в крови уже отнял у него зрение и теперь угрожает лишить ноги. А каково двенадцатилетней девочке-сироте, умирающей от чахотки?

Незаметно наступил полдень, и настало время возвращаться домой, поскольку помимо работы в больнице я занимаюсь частной практикой и принимаю больных в специально оборудованном для этих целей кабинете на первом этаже. Меня подмывало задержаться в больнице, а потом сослаться на несуществующую чрезвычайную ситуацию. Пациентов мог бы принять и Стефан – когда требовалось, мы подменяли друг друга.

Но лгун из меня никудышный. И потом, рано или поздно мне все равно придется встретиться и с братом, и с женой. Не в пример моему настроению, день был ясным и солнечным, хотя довольно холодным. Я отправился пешком и, как всегда, около часу дня уже был дома.

Обычно я сразу же шел на кухню, однако сегодня изменил своей привычке. Судя по звону посуды и характерному стуку каблуков (жена даже дома любила ходить в красивых туфлях), Герда заканчивала приготовление обеда. Я чувствовал, что не в состоянии оказаться наедине с нею, а потому миновал приемную, где собирались наши пациенты, и вошел в кабинет. Там сидел Стефан. Его окружали анатомические атласы, аптечные склянки с притертыми пробками и муляж человеческого скелета – свидетели сорокалетней врачебной деятельности нашего отца.

Брат сидел за отцовским письменным столом, уперев локти в полированную крышку цвета старого красного дерева. Голова его была опущена, а пальцы беспокойно теребили темные волосы. Я сразу понял, насколько ему тяжело, и все мои тяготы отошли на задний план. Я смотрел на Стефана без неприязни, испытывая если не желание простить, то во всяком случае искреннюю жалость. Я не сразу решился заговорить, опасаясь, что голос может выдать мое состояние. И удивительно: вместо холодной ярости в моих негромких словах звучало искреннее беспокойство.

– Стефан, ты что, неважно себя чувствуешь? – спросил я.

Брат вскинул голову. Он гораздо лучше, чем я, умеет притворяться, но даже ему не удалось скрыть снедающее его чувство вины. Стефан отвел глаза.

– У тебя усталый вид, – добавил я.

Честно говоря, мне показалось, что брат постарел на целых десять лет. Сейчас он выглядел намного старше того любовника, который в сумраке гостиной...

Я мгновенно подавил болезненную мысль, но все же она отразилась на моем лице, ибо Стефан, бросив на меня косой взгляд, почти шепотом ответил:

– И у тебя не лучше.

Наконец наши глаза встретились, и очень многое стало понятно без слов. Не сомневаюсь, он почувствовал, что я знаю о вчерашнем. Однако мы оба оказались достаточно трусливыми, чтобы говорить без обиняков.

Потянулись минуты. Молчание становилось все более тягостным, и оно непостижимым образом делало меня невольным соучастником вчерашнего прелюбодеяния. Если у Стефана не хватает духу, придется начать мне. Но не успел я открыть рот, как в дверь позвонили. Вот и первый пациент.

– Я сам приму больного. Я уже поел. Иди обедать, Брам.

– Ты уверен, что справишься?

Вместо ответа он пошел к двери.

Я задержался в коридоре и увидел, как Стефан ведет в кабинет посетительницу. Я лишь мельком увидел эту женщину, но отметил, что она молода и недурна собой. Только зачем она так вырядилась, собираясь на прием к врачу? Парча, меха, бриллианты. Одна рука пациентки все еще была засунута в соболью муфту, а на голове красовалась шапочка из того же меха. На плечи ниспадал каскад рыжих вьющихся волос. Женщина была достаточно рослой, почти вровень со Стефаном. Небесно-голубые глаза, подведенные краской для век, и накрашенные темно-красные губы подсказали мне, что она – актриса, скорее всего, певица.

Брат о чем-то спросил ее, и она ответила глубоким, чувственным голосом. Акцент выдавал в ней француженку. "Шансонетка", – подумал я. Обычная гастролирующая шансонетка. Должно быть, перенапрягла голос, вот и решила обратиться к врачу.

Оставив эту мадемуазель на попечение брата, я пошел на кухню. Герда расставляла тарелки. Маленький Ян восседал на своем высоком стуле. Увидев меня, сын радостно закричал и потянулся ко мне, чуть не упав со стула Герда стояла ко мне спиной, будто не слыша, что я вошел.

Благодарный малышу за столь теплую встречу, я поднял его на руки. Ян засмеялся и начал дергать меня за бороду, громко пища от восторга. Какое счастье, что хоть его сердечко осталось постоянным в этом меняющемся мире! Малютка не хитрил и не лукавил, он действительно был рад меня видеть. Его смех стал целительным бальзамом для моей измученной души.

– Папа, летать! – потребовал Ян. – Папа, летать!

Мы оба любили эту игру. Я поднимал малыша все выше и выше, пока он не оказался у меня над головой.

– Ян, ты ангел? – как обычно, спросил я. – Папин ангелочек?

– Папа, летать! – уже настойчивее повторил Ян.

– Ну так лети же! – сказал я и подбросил его к потолку.

Ян огласил кухню новыми восторженными криками и принялся махать в воздухе пухлыми ручками и ножками.

– Летай, ангелочек! Летай! – повторял я, ловя и подбрасывая его снова.

Герда никогда не одобряла нашей игры и всякий раз предостерегала: "Осторожней, Абрахам! Так недолго и ребенка уронить!" Однако сегодня она лишь следила за нами, улыбаясь уголками губ, а когда я взглянул на нее, быстро повернулась и отошла к плите.

– А где мама? – спросил я под аккомпанемент криков малыша, требовавшего продолжения ангельских полетов.

Герда сделала вид, что следит за кипящей кастрюлей. Не поворачиваясь ко мне, она коротко ответила:

– Отдыхает. Сказала, что будет обедать позже.

Я оставил дальнейшие попытки завести разговор, понимая всю их тщетность. У Герды и раньше бывали дни, когда она замыкалась в себе. Я научился спокойно пережидать эти моменты. Не будь я свидетелем вчерашней сцены, я бы нашел вполне правдоподобное объяснение – скорее всего, решил бы, что она по-своему переживает смерть Яна-старшего. Но я знал: причина совсем в другом, и это не давало мне покоя.

Герда наполнила мою тарелку, но я не мог проглотить ни куска. Она тоже села к столу и принялась кормить малыша. Сын превратился в щит, защищающий нас друг от друга. Я был даже рад, что непоседливый Ян целиком завладел вниманием Герды, поскольку при одном взгляде на жену мне хотелось плакать.

Сегодня она была удивительно красивой и казалась совсем юной. Ее каштановые волосы, стянутые на затылке лентой, причудливыми волнами ниспадали ей на спину, кончиками прядей почти касаясь талии. Ее сердце было таким же чистым и бесхитростным, как у маленького Яна. Она не умела хитрить и притворяться, и сейчас ее сердце переполняли неутихающие страдания. Герда ощущала мою боль так, словно моя душевная рана была ее собственной. Мне захотелось взять ее за руку и спросить напрямую: может, она любит Стефана больше, чем меня, и наш брак тяготит ее? Может, она мечтает о свободе?