Договор с вампиром - Калогридис Джинн. Страница 4

Отче, от нас уходить не спеши,

Встань же и слезы нам осуши.

Еще не пробил час смертный твой —

Молви нам слово, очи открой.

Все христианские атрибуты часовни: иконы, статуи и кресты – давным-давно были удалены из алтаря, но остались на стенах в виде ярких мозаичных изображений святых, выполненных в древних византийских канонах. Купол, в центре которого крепилась цепь массивной люстры, также был мозаичным. Христос-Спаситель бесстрастно взирал с вышины на человеческую суету. Войдя, я сразу же увидел изображения, которые очень любил разглядывать в детстве: великомученик Стефан [6](его я всегда отождествлял со своим братом), Люцифер, падающий с небес, и доблестный святой Георгий, убивающий ненасытного дракона.

Здание часовни утратило свое первоначальное назначение и из места молитв превратилось в место уединенных размышлений. Тем не менее, здесь все равно сохранялась атмосфера благоговейного покоя. Несколько лет подряд (тяжелых лет), пока не начала рубцеваться рана, нанесенная отцу гибелью Стефана, он часами просиживал здесь.

Мы тихо прошли к задней стене часовни. Она служила усыпальницей. На золотых табличках были выгравированы имена наших предков, обретших здесь последнее пристанище. В часовне уже давно никого не хоронили, ибо полтора века назад на полпути между домом и замком воздвигли новую усыпальницу. Я шел мимо умерших предков, чувствуя на себе их взгляды. В шелесте нашей одежды мне слышался их одобрительный шепот. Меня охватило весьма странное чувство – предельно обостренное чувство времени. Подобное чувство возникало у меня, когда я путешествовал. Только сейчас я двигался не назад, в минувшие эпохи, а вперед. Я двигался быстро, почти бегом (как тогда бежали Стефан и Пастух), навстречу настоящему. Навстречу судьбе.

Отец лежал близ алтаря, в гробу, сделанном из отполированного вишневого дерева (мне сразу вспомнился Стефан, лежавший в своем детском гробике). Сам алтарь был затянут черной материей и уставлен зажженными свечами. Рядом с изголовьем и ногами покойного горело по толстой погребальной свече в бронзовом подсвечнике. По обе стороны от изголовья стояли женщины в черном, исполнявшие бочете. Они напоминали отцу обо всех, кого он покинул, будто и в самом деле верили, что отец повременит уходить в мир иной и откроет глаза. Я застыл в нескольких футах от гроба. Мне не хотелось приближаться, чтобы плакальщицы видели мое горе.

– Оставь меня, Жужа, – попросил я сестру. – Пойди отдохни. Ты и так заботилась об отце все эти годы. Теперь я о нем позабочусь.

Последние слова наверняка показались бы моей жене достаточно странными, однако у нас существует обычай: не оставлять на ночь покойника одного. Полагаю, этот обычай, как и большинство остальных, обусловлен крестьянскими суевериями и невежеством. Считается, что в ночные часы нужно оберегать душу усопшего от всех злых сил, которые попытаются ее похитить. Представляю, как бы это не понравилось моему отцу, всегда восстававшему против крестьянских суеверий. Мне же хотелось не столько соблюсти традицию, сколько выказать свое уважение отцу. К сожалению, я приехал слишком поздно и уже ничем иным не мог ему помочь. Пусть хоть так я отдам ему дань памяти. Мой отец был добрым и терпимым человеком. Думаю, он понял бы, что движет мною, и не стал бы противиться.

В горе ведешь себя вопреки здравому смыслу. Я вдруг почувствовал, что меня раздражают плакальщицы. Как странно: получалось, сам я имел право соблюсти старинный обычай (который, повторяю, никогда не нравился моему отцу), а плакальщицам в этом праве отказывал. Объяснение нашлось почти сразу же: я был сыном покойного и хотел остаться с отцом наедине, без присутствия кого бы то ни было.

Жужанна не стала мне возражать. Прежде чем уйти, сестра сказала:

– Вечером приходил слуга из замка. Принес мне письмо от дяди. Прочти.

Она достала из-за пояса письмо и подала мне. Я развернул лист и узнал мелкий, как бисер, почерк дяди. Вот перевод этого письма (в той мере, в какой я сумел запомнить содержание):

Милая моя Жужанна!

Позволь мне высказать в этом письме свои самые искренние соболезнования. Я целиком разделяю твое горе и скорблю вместе с тобой. Ты наверняка знаешь, что во всем мире не было для меня человека ближе и дороже, чем твой отец. Если б не его блестящее и разумное управление хозяйством, я бы давно разорился и погиб. Но деловые отношения были лишь малой частью того, что нас связывало. Хотя Петру приходился мне племянником, я любил его, как брата, а тебя с Аркадием – как своих детей. Верь мне: пока я дышу, вы оба не будете ни в чем нуждаться. Пока я жив, вам нечего бояться. Ведь вы – последние в роду Цепешей, гордость нашей династии и надежда на будущее. Дорогая, если сейчас тебе что-либо нужно или же есть нечто, что тебе просто хотелось бы иметь, окажи мне честь и позволь исполнить твое желание.

Передай от меня привет нашему дорогому Аркадию (он ведь должен сегодня приехать) и его жене, а также мои искренние соболезнования. Надеюсь, они добирались сюда с максимальными удобствами и ничем не рисковали. Жаль, что кончина Петру омрачит им радость приезда.

Я нанял плакальщиц, они будут петь бочете по твоему отцу. Пожалуйста, не тревожься насчет устройства похорон. Все хлопоты я возьму на себя. С твоего позволения, сегодня я навещу часовню, дабы провести некоторое время рядом с покойным. Поскольку это будет поздно ночью, я не хочу никого тревожить и всего лишь прошу не запирать ее дверь.

Твой любящий дядя В.

Я кивнул Жужанне, показывая, что дочитал письмо. Она молча сложила лист и убрала его обратно за пояс. Мы понимающе переглянулись – Жужа предупредила, что мое уединение может оказаться нарушенным. Взглянув с любовью и почтением на отца, сестра приподнялась на цыпочки и нежно поцеловала меня в щеку.

Я стоял, не шевелясь, и слушал причитания плакальщиц и неуверенные, шаркающие шаги Жужанны по холодным каменным плитам. Скрипнули петли тяжелой двери. Жужа ушла.

Я повернулся к плакальщицам и велел:

– Ступайте отсюда.

Плакальщица помоложе испуганно взглянула на меня, но продолжала петь. Вторая опустила глаза и с тем же рабским страхом, что и кучер, везший нас до ущелья Борго, пролепетала:

– Господин, мы не смеем уйти отсюда. Нас ведь наняли петь бочете. Если пение прекратится хоть на минуту, то душа вашего отца не сможет обрести покой!

– Уходите, – повторил я, слишком истерзанный горем, чтобы вступать в спор.

– Господин, как вы не понимаете? Граф очень хорошо нам заплатил. Он разгневается, если мы...

– Я отпускаю вас!

Резко махнув рукой, я указал плакальщицам на дверь. Обе женщины боязливо покосились на меня, не зная, как быть.

– Ступайте отсюда! Если граф рассердится, я все ему объясню.

Черные юбки плакальщиц зашелестели по полу. Женщины послушно направились к двери, успев несколько раз обернуться в мою сторону. Глаза их были полны немого ужаса.

Наконец-то я остался один. Глубоко вздохнув, я подошел к гробу и остановился возле тела моего дорогого, любимого отца. В жизни он был высоким, ладным человеком, но, как и Жужанна, сильно постарел за эти несколько лет. Когда я уезжал, седина только-только начала пробиваться в отцовских волосах. Теперь его шевелюра была почти сплошь седой, да и морщин заметно прибавилось. Кроме гибели Стефана, в отцовской жизни хватало трагедий. Из-за близких браков между боярскими родами в последних поколениях династии Цепешей дети часто либо умирали во младенчестве, либо страдали слабоумием или телесными недостатками. Мой прадед, бабушка и тетка по отцовской линии лишились рассудка, другая тетка и двое дядьев умерли в раннем детстве от чахотки. Из поколения отца только он и его младший брат Раду избежали родового проклятия и дожили до взрослых лет. Но все равно судьба была немилостива к отцу. Жужанна родилась хромой и с искривленным позвоночником, что обрекало ее на одинокую жизнь старой девы. Я был совсем маленьким, когда умерла моя мать, а потом трагически погиб Стефан. Меня охватило жгучее чувство вины, я с грустью осознал, что мой отъезд в Англию явился одной из причин, приведших к преждевременной смерти отца. Он умер, так и не увидев нашего ребенка.