До нескорого, она же (СИ) - Зарецкая Анастасия. Страница 47

Сначала младшая дочь, мечтавшая когда-то вернуться победительницей, но так и не дожившая до этого момента.

Потом старшая, предавшая свою тьму. А вместе с ней — и внучка, одиннадцатилетняя Яна, одним безоблачным летом обнаружившая то, что она теперь одна.

Это была я.

А в маленькой деревеньке, до которой мне пришлось сначала три часа ехать на поезде, а потом около часа трястись в автобусе, жили мои бабушка и дедушка, ведьма и колдун, решившие конец жизни посвятить семье… и ее же потерявшие.

Шесть лет!..

Именно столько мы не виделись.

Бабушка с дедушкой были лишь в моих воспоминаниях — и в сообщениях, пять лет подряд отправляемых мне на день рождения. Я эти сообщения никогда и никому не показывала, но почему-то верила, что это бабушка и дедушка.

«Здравствуй, дорогая! С твоим праздником тебя. Пусть этот день будет солнечным, как и все за ним. Мы тебя любим».

Они так и не получили ни единого ответа.

Возможно, именно поэтому и не поздравили меня с семнадцатилетием.

Или по другой, гораздо более серьезной, причине.

Я не верила, что… понятно, что. Не верила, но лишь до позапрошлой недели, когда одним утром произошло многое, слишком многое.

И теперь я должна была знать.

Я должна была извиниться…

Успеть.

Вот, кто действительно требует извинений. Не я.

Я шла по деревеньке, так похожей на остальные, но все равно другой. Шла, пытаясь вспомнить, где проводила летние месяца одиннадцать лет подряд. Я помнила остановку, на которой сошла сейчас, но всегда проезжала мимо нее на машине, когда мы ещё ездили сюда. Каких-то три минуты, и я должна была увидеть…

Коричневый деревянный дом, уложенную черепицей крышу, низкие ворота и раскинувшийся под окнами садик, который ещё не успели убрать.

Сердце застучало в два раза быстрее.

Шесть лет назад мы с бабушкой посадили куст роз прямо под окном той комнаты, в которой я ночевала, и он стоял там до сих пор. Правда, не цвел, но какой уважающий себя куст будет цвести в октябре?

Окна были завешены белыми шторами, через которые ничто нельзя было увидеть. И непонятно было, есть ли там кто — или нет.

Я вдруг забоялась узнать.

Но страх быстро спал — я теперь смелая — и я подошла к калитке, совсем ничего не скрывающей. Толкнула ее — калитка оказалась не заперта — и вошла внутрь.

Бетонная дорожка. Дровяник. Угол бани, в которую я никогда не любила ходить. И ещё одна калитка, ведущая в огород.

Огород был пустым.

Я дошла до самой двери, поднялась по пологой лестнице и постучалась.

Дверь была приоткрыта, но я все равно постучалась.

Хотя и прекрасно помнила, что дальше — летняя кухня, и бабушка с дедушкой меня не услышат, если даже захотят. Но наглости войти внутрь не хватило.

Минута, две.

Ещё пара ударов — и я уже подумала уйти, но дверь распахнулась шире, и из-за нее выглянула бабушка с пучком седых волос, укрывающаяся шалью. Бабушка, до сих пор не потерявшая своей статности, гордо держащая подборок и не опускающая голубые глаза, когда-то любящие, теперь опустошенные. Она все знала. Все, все, все. Даже больше, чем я.

Моя бабушка.

В моих воспоминаниях она всегда была совсем молодой и веселой.

Мы несколько секунд смотрели друг на друга, пока она не спросила тихо, не веря самой себе:

— Яна?..

— Я должна была вернуться. Давно. — И покорно склонила голову: — Здравствуй, бабушка.

Она мгновенно потеряла всю свою невозмутимость и, выйдя из-за двери, обхватила меня за плечи. Я обняла бабушку в ответ, склонив голову… и впервые в своей жизни услышала, как она плачет.

***

Это очень было похоже на те посиделки, которые мы так любили в детстве. Чай, мед, сладости. Бабушка — и даже дедушка, не проронивший ни слова. Вопросы, улыбки. Бессмысленные и глупые.

Я хотела бы поверить, да не могла.

Слишком широкая пропасть.

Мы просидели до вечера, а потом я проснулась. Попрощалась с бабушкой, кивнула дедушке. И ушла, не обещая вернуться и думая о том, что лучше бы я не возвращалась.

Это был сон, и он забыт.

А я снова одна.

Так я решила.

Я вернулась в город только к утру, половину ночи просидев на вокзале. Вернулась — и отправилась в квартиру, надеясь, как в прежние времена, что не застану там отца. И не застала.

Выпила кофе, покормила хомяка.

И задумалась.

Конечно, я не могла не попрощаться.

Я просто обязана была поставить точку, чтобы разрушить все надежды.

Магпочта, вернувшаяся к своей хозяйке почти сразу, покрылась слоями пыли… и правильно. Сдув верхний слой, я приоткрыла крышку и обнаружила в ней несколько писем. Не прочитав ни одного — неинтересно — отправила их в мусорное ведро. Может быть, отец окажется любопытнее менее и извлечет их оттуда. Может, и нет.

Из худой стопки я вынула лист белой бумаги.

Взяла карандаш.

И чуть отклонила голову назад, чтобы на письмо не упали бегущие из глаз слезы.

«Поверь мне хотя бы однажды.

Если любят, то верят. Или мы не говорили о любви?

Я никому не нужна (вчера окончательно в этом убедилась), и мне это нравится. Поэтому я очень не хочу, чтобы ты вдруг придумал себе что-то в этом духе. Что я в тебе нуждаюсь и тому подобное.

Живи. Дружи. Люби. В мире так много прекрасных белых волшебниц — и простых девушек тоже. Простые девушки даже лучше. Только представь… Твоим детям не суждено будет пройти все те испытания, которым подвергаемся мы. По-моему, это не самый плохой вариант.

Я теперь не играю в «может быть».

И в «если вдруг» тоже.

Но, когда мы встретимся вновь, просто пройди мимо меня, как это сделала я. Договорились? Пусть это будет моей последней просьбой.

Я знаю, что у тебя все получится.

А я многое знаю.

И дружеский совет: меньше верь в людей, потому что они могут ошибаться.

Не жду.

Не люблю.

Не целую.

До нескорого,

она же».

Думаю, Ярослав сам поймет, кто это такая — она.

Быть может, и по той слезе, что я все-таки проронила.

Конец второй части.