Князь вампиров - Калогридис Джинн. Страница 23

– Мальчик мой, ты кричал во сне.

За последние месяцы мама забыла голландский язык и разговаривала на своем родном английском. Я взял ее тоненькую, холодную руку и сжал в своих теплых ладонях.

– Все в порядке, мама, – по-английски ответил я. – Просто дурной сон приснился.

Мамино лицо вдруг свело судорогой боли. Она корчилась, кусала губы, чтобы не закричать, но стон все же вырвался наружу. Я вдруг сообразил, что меня разбудил не мой, а ее крик. Чувствовалось, мое душевное состояние волнует ее сильнее, нежели собственные телесные недуги.

Я всего час назад вводил маме морфий, и еще один укол за столь короткий срок был бы опасен. В таких случаях я полагался на древнюю медицинскую заповедь относительно престарелых и умирающих: если сомневаешься в причинах боли, проверь состояние кишечника и мочевого пузыря. Этим я и занялся, благодарный тому, что болезнь и снотворное оттеснили чувство стыдливости, по крайней мере у меня (маме было уже не до того). Одно дело, когда осматриваешь какую-нибудь занедужившую старуху, и совсем другое, когда пациенткой оказывается собственная мать.

Результаты осмотра оказались именно такими, каких я и ожидал, но теперь, чтобы помочь маме, вначале я должен был причинить ей дополнительные страдания.

– Мама, – осторожно начал я, – мне придется снова тебя потревожить. Скопившиеся под тобой испражнения разъедают кожу в местах пролежней, от этого и боль. Сейчас я их уберу, и тебе будет легче.

Мама вздохнула и сделала отчаянную попытку повернуться на бок.

– Делай, что нужно.

Я достал подкладное судно, мазь и помог маме перевернуться, сознавая, ценой каких мучений ей это дается. Потом я занялся тем, что требуется в таких случаях, одновременно молясь, чтобы Бог (или тот, в чьей это власти) уподобил мои толстые пальцы тонким и проворным пальчикам Кати. Мама душераздирающе кричала и делала слабые попытки меня оттолкнуть. Сдерживая слезы, я пробормотал:

– Мама, прости, что я причиняю тебе столько боли, но если не вычистить из-под тебя весь кал и не обработать пролежни, они начнут гноиться. Разовьется обширное заражение, и тогда будет еще хуже.

– Нет, Брам, не надо! – из последних сил крикнула мама. – Я боюсь, что ты упадешь в обморок.

Я опешил и закусил губу, чтобы не рассмеяться от мрачного комизма положения, в котором мы оба оказались.

– Не волнуйся, не упаду. Испражнения уже утратили прежнюю свежесть, – в тон маминому юмору ответил я.

Похоже, это ее успокоило. Мама стоически перенесла всю процедуру и вскрикнула только один или два раза. Вскоре я сделал все, что было нужно, отважившись-таки ввести маме дополнительную дозу морфия (естественно, совсем крошечную). Мама быстро заснула. По ее дыханию и выражению лица я убедился, что боль отступила.

Я сходил проведать Герду (никаких перемен) и вернулся к маме. Она по-прежнему дышала глубоко и ровно. Я вновь уселся в кресло-качалку. Слушая негромкий мамин храп – столь привычный для меня звук, – я знал, что очень скоро он навсегда исчезнет из нашего дома. Мне вдруг показалось, что я давным-давно сижу у маминого изголовья и еще очень долго буду сидеть, а ее страдания так и не кончатся.

Я прогнал эту мысль и стал думать о другом. Вскоре мне придется отправиться в Лондон, взяв с собой Герду. Я должен быть там и ждать появления вампиров. Им нельзя позволить бесчинствовать в Англии. Я вздрогнул, представив, сколько англичан могут оказаться их жертвами, прежде чем власти спохватятся и примут меры. Но к тому времени вампиры наводнят всю страну! Моя ответственность за судьбу Англии перевешивает остальные мои обязательства вплоть до необходимости заботиться о своих близких. Умом я это понимаю, но сердце считает преступным оставлять умирающую мать на попечение чужих людей.

"Золотая" Элизабет, кто же ты?

И каковы мои шансы победить столь могущественного противника, если Арминий не придет мне на помощь?

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

16 мая

Давно не писала. Дни проходят в приятном однообразии, которое от этого не перестает быть однообразием. Пока светит солнце, время целиком принадлежит нам с Элизабет. Сначала мы отправляемся в комнату мистера Харкера, чтобы избавить его от некоторых излишков крови (Элизабет остроумно называет это "поклевать зернышек"). Там же мы предаемся любви. Затем мы возвращаемся в покои Элизабет, она открывает один из своих многочисленных чемоданов, достает из него очередной наряд и, если он мне нравится, приказывает Дорке подогнать его по моей фигуре. Иногда Дорка предпринимает героические усилия сделать мне модную прическу, но мои кудри упорно не поддаются завивке. Элизабет учит меня пользоваться духами, пудрой, помадой и прочим косметическим премудростям. Никогда бы не подумала, что эти дурацкие мелочи способны усилить мою бессмертную красоту, но результаты налицо. Теперь я не только выгляжу прекраснее, чем прежде, я стала настоящей new woman – женщиной новой эпохи, как говорят англичане: модной, лишенной предрассудков, придерживающейся современных воззрений. Скоро, надеюсь, к этим эпитетам добавится еще один – я стану независимой.

После полудня мы укладываемся в роскошную постель Элизабет и на несколько часов погружаемся в сон. Просыпаемся мы под вечер. Элизабет послушно отправляется с "визитом" к Владу. Ему нужно быть уверенным, что она почти не видится со мною (хотя иногда "визит" Элизабет заканчивается рано, и она возвращается среди ночи). "Дядюшка" боится, что Элизабет расскажет мне слишком много правды. Знал бы он, что правду мы узнали и без него!

Ночи по-прежнему остаются для меня самым тяжелым временем, когда я вынуждена оставаться наедине со скукой и с бедняжкой Дуней, которая так и не восстановила свои прежние силы. Она все так же целыми сутками спит и страдает от голода. Но каждый раз, стоит мне только заговорить об этом, Элизабет отвечает, что не стоит тревожить Дуню. Пусть себе отдыхает, пока мы не покинем замок. Вероятно, есть причина упорного нежелания Элизабет помочь Дуне. Возможно, у нее не столько сил, как мне думалось поначалу, и она не торопится растрачивать их на чужую горничную. Странно, ведь Элизабет постоянно твердит мне о своем всемогуществе.

Но если моя возлюбленная столь могущественна, почему мы не покидаем замок? Какая пытка – сидеть в этой ветхой и пустой каменной громадине, зная, что существует Лондон с его блеском и великолепием! Каждое утро я подхожу к открытому окну и протягиваю руку навстречу нежным солнечным лучам.

Сколько еще мне предстоит ждать?

Я вздыхаю, откладываю перо и поворачиваю голову. Элизабет и Дуня по-прежнему спят, свободно раскинувшись на громадной кровати. Я снова вздыхаю и крупными буквами вывожу: довольно! Только еще мне не хватает сойти с ума из-за постоянных раздумий о плене! Дневник очень помогает унять беспокойство.

Вчера я проснулась с первыми лучами солнца (мне до сих пор странно писать эти слова, ведь я была лишена подобной радости на протяжении стольких лет). Я лежала в объятиях Элизабет и смотрела, как к холодноватым серым утренним тонам добавляются теплые оттенки розового (накануне нам не удалось вздремнуть днем, и потому мы не торопились вставать). Через какое-то время моя любимая шевельнулась, открыла глаза и одарила меня сонной улыбкой. Ее золотистые волосы живописно разметались по плечам и груди. Утро было прохладным, а тепло ее тела – приятным и манящим. Я прижалась к Элизабет, и мы завели неспешный разговор о всяких пустяках, нежась под одеялом. В который уже раз я спросила ее: "Когда?", она в который раз ответила: "Скоро. Очень скоро".

Потом наш разговор перекинулся на Влада, и Элизабет заметно оживилась. Она вдруг села на постели и, словно не замечая утренней прохлады, откинула одеяло. Подтянув колени к подбородку, она обхватила их своими длинными изящными руками и с нескрываемым интересом осведомилась:

– Помнишь, ты рассказывала мне о договоре, который Влад заключил со своей семьей и с крестьянами? Но я слышала, что еще один договор у него был заключен с Владыкой Мрака. Ты что-нибудь знаешь о нем?