Невеста Борджа - Калогридис Джинн. Страница 21

Федерико нахмурился.

— Наши финансы в скверном состоянии. Их едва хватает на собственную армию — после того, сколько Альфонсо потратил на перестройку дворцов и покупку всех этих ненужных произведений искусства…

— У нас нет выбора, — настаивал Франческо. — Либо наемники, либо Франция нас сокрушит. А после войны мы вполне можем занять денег в Испании.

Федерико продолжал хмуриться. Он уже открыл было рот для ответа — и закрыл, услышав чей-то настойчивый стук.

— Войдите! — велел он.

Я узнала появившегося в дверях седого человека с ястребиным носом. Это был сенешаль, управляющий королевским имуществом, куда входили королевские драгоценности и финансы. Вид у него был потрясенный. Едва лишь взглянув на сенешаля, Федерико кинулся к нему, позабыв обо всех требованиях этикета, и склонил голову, чтобы старик мог шептать ему на ухо.

Пока Федерико слушал сенешаля, глаза его сначала округлились, потом сделались ошеломленными. В конце концов сенешаль удалился, и дверь снова закрылась. Мой дядя, пошатываясь, сделал несколько шагов и тяжело опустился в кресло, опустил голову и схватился за сердце. У него вырвался сдавленный возглас.

На один ужасный миг мне показалось, будто он умирает.

Дядя Франческо вскочил и метнулся к брату. Он опустился на колени и схватил его за руку.

— Федерико! Федерико, что случилось?

— Он их забрал, — выдохнул Федерико. — Сокровища короны. Все без остатка…

Сокровища короны составляли большую часть богатства Неаполя.

Мне потребовалось несколько мгновений, прежде чем я поняла, что речь идет о моем отце.

Я всегда думала, что мое возвращение домой и встреча с братом будут одним из самых счастливых моментов в моей жизни, но следующие несколько дней в Кастель Нуово превратились в сущий кошмар. Мы с мужем проводили время в обществе Альфонсо, но время это сложно было назвать счастливым; зло, которое причинил королевству мой отец, ошеломило нас и ввергло в уныние. Мы ничего не могли сделать — лишь ждать и надеяться, что Феррандино со своей армией доберется до Неаполя раньше французов.

Еще большую боль принесла мне весть о том, что моя мать тоже исчезла. Это просто не укладывалось в голове. «Ты унаследовала верное сердце своей матери», — сказал дядя Федерико, но я не могла смириться с тем, что для Трузии верность возлюбленному оказалась важнее верности Неаполю и собственным детям. Мысль об этом была столь ужасна, что мы с братом не в силах были говорить о ней и ни единым словом не упоминали о предательстве матери.

На следующее утро после нашего приезда в замок донна Эсмеральда впустила в мои покои Альфонсо. Я слабо улыбнулась ему, но брат не ответил на мою улыбку. У него в руках был деревянный ящик длиной примерно с мою руку, и брат протянул его мне, как протягивают подарок.

— Это для твоей защиты, — сказал он очень серьезно. — Мы не знаем, что может произойти, и я не успокоюсь, пока не буду уверен, что ты в состоянии защитить себя.

Я рассмеялась — отчасти из-за нежелания говорить на эту тему.

— Не смейся, — настойчиво произнес Альфонсо. — Это не шутка. Французы движутся к Неаполю. Открой его.

Я неохотно повиновалась. В коробке, обтянутой изнутри черным бархатом, лежал тонкий длинный кинжал с серебряным эфесом.

— Стилет, — сказал брат, когда я извлекла кинжал из ножен.

Рукоять была довольно короткой; большую часть оружия составлял треугольный в сечении клинок из отличной отполированной стали. Я даже не решилась прикоснуться к кончику, чтобы проверить его остроту, так как знала, что тут же порежусь.

— Я выбрал его потому, что его легко спрятать под платьем, — сказал Альфонсо. — У нас есть швея, которая может немедленно приняться за работу. Я пришел сейчас, потому что мы не можем терять время. Я буду учить тебя пользоваться им.

Я скептически прищелкнула языком.

— Ценю твою заботу, братец, но таким кинжалом вряд ли можно сражаться против меча.

— Да, — согласился Альфонсо, — и в этом его преимущество. Любой солдат решит, что ты безоружна, и приблизится к тебе без опаски. А когда враг подойдет, ты застанешь его врасплох. Вот так.

Он взял стилет у меня из рук и показал, как правильно его держать.

— При таком клинке лучше всего бить снизу вверх. — Он показал, как это делается, распоров воображаемого противника от живота до горла, потом вернул стилет мне. — Бери. Попробуй сама.

Я в точности повторила его движение.

— Неплохо, неплохо, — одобрительно пробормотал он. — Ты прирожденный боец.

— Я — дочь Арагонского дома.

Альфонсо наконец-то улыбнулся, чего я и добивалась. Я внимательно изучила стилет.

— Может, он и сгодится против какого-нибудь анжуйца, — заметила я, — но уж вряд ли — против француза в доспехе.

— О, Санча, в этом и кроется его сила. Он достаточно тонкий, чтобы пройти через звенья кольчуги или сочленение доспеха, и при этом достаточно острый и прочный, чтобы при сильном ударе пробить тонкий металл. Я знаю, потому что это мой стилет. — Альфонсо помолчал. — Я лишь молюсь о том, чтобы тебе никогда не пришлось им воспользоваться.

Заботясь о брате, я притворилась, будто не разделяю его страхов.

— Он красивый, — сказал я, подставляя стилет под лучи солнца. — Как драгоценность. Я буду постоянно носить его при себе — как подарок на память.

Но потом, когда на моих платьях среди складок юбки был нашиты потайные карманы, я часто тренировалась в одиночестве: училась быстро выхватывать стилет и наносить удар исподтишка, снова и снова поражая воображаемых врагов.

Прошло два дня, в течение которых братья-принцы постоянно совещались, окончательно уточняя стратегию. На улицах города был зачитан эдикт, гласивший, что король Альфонсо II отрекся от престола в пользу своего сына Феррандино. Мы надеялись, что это поможет успокоить баронов и удержать их от выступления на стороне французов, против короны. Тем временем Джофре написал страстное письмо своему отцу, Папе Александру, с официальной версией истории об отречении и просьбой о помощи. Принц Федерико подправил его и отослал в Рим с тайным гонцом.

Однажды солнечным февральским утром, незадолго до полудня, я обедала с Джофре и Альфонсо, когда нашу спокойную, вялую беседу прервал отдаленный грохот. Мне в голову пришло три мысли одновременно:

«Ничего особенного, где-то гроза».

«Неужто Везувий проснулся?»

«О господи, французы!»

Я уставилась широко раскрытыми глазами сначала на брата, потом на мужа, и тут грохот повторился — на этот раз стало совершенно ясно, что он доносится с северо-запада, — и эхом отразился от Пиццофальконе. Несомненно, последняя мысль посетила всех, потому что мы одновременно подхватились и помчались на верхний этаж — там был балкон, выходящий на запад. Вскоре к нам присоединилась донна Эсмеральда и указала за Везувий, в сторону границы. Я взглянула туда, куда она показывала, и разглядела вдали небольшие клубы темного дыма. Грохот раздался снова.

— Пушки, — уверенно заявила донна Эсмеральда. — Никогда не забуду этот звук. Я слышу его во сне с тех пор, как бароны бунтовали против Ферранте, когда я была еще молодой.

Мы стояли, не в силах оторвать взгляда от горизонта, не в силах вымолвить ни слова, и ожидали ответа на один-единственный вопрос: это возвращается долгожданный Феррандино или французы возвещают о своем приближении?

Я провела рукой по стилету, спрятанному в юбке, проверяя, на месте ли он.

— Смотрите! — воскликнул Джофре столь неожиданно, что я вздрогнула. — Вон там! Солдаты!

На холмах за городом показались небольшие темные фигурки, двигающиеся россыпью. Но с такого расстояния невозможно было разглядеть цвет их мундиров и понять, неаполитанцы это или французы.

Альфонсо сбросил с себя оцепенение.

— Нужно сейчас же известить Федерико! — воскликнул он и заспешил прочь.

Эсмеральда крикнула ему вслед:

— Дон Альфонсо, я думаю, его уже известили!

Она указала на стены дворца, где вооруженные часовые спешно занимали свои места. Но брат все-таки ушел, чтобы удостовериться в этом лично.