Невеста Борджа - Калогридис Джинн. Страница 39

— Отец, — произнес Чезаре твердо и спокойно, как будто он будил старика ото сна, а не мешал ему совершить изнасилование.

Сбитый с толку Родриго развернулся к сыну, все еще готовый к бою. Он ударил, но Чезаре, явно значительно превосходивший отца силой, перехватил руку и засмеялся, как будто все это было отличной шуткой.

— Отец! Ты слишком много выпил. Ты же знаешь, что если тебе хочется поколотить меня, то это куда удобнее делать на трезвую голову. Пойдем, Джулия спрашивала о тебе.

— Джулия?

Папа с сомнением оглянулся на меня. Пока он приставал ко мне, то казался целиком и полностью уверенным в себе. Но внезапно он сделался всего лишь сбитым с толку стариком.

Чезаре небрежно кивнул в мою сторону.

— Она тебе совершенно не нужна. А вот Джулия примется ревновать, если ты не придешь к ней как можно скорее.

Папа хмуро взглянул на меня, потом развернулся и вразвалку зашагал прочь. Чезаре несколько мгновений наблюдал за ним, а потом, убедившись, что его отец идет своей дорогой, поспешно опустился на колени рядом со мной.

— Мадонна Санча, вы не пострадали? — с тревогой спросил он.

Я покачала головой. У меня болели плечи и ребра, а на руках проступали синяки, но никаких серьезных травм я не получила.

— Я пойду прослежу, чтобы его святейшество добрался по назначению. Я вынужден попросить прощения за него, мадонна: он пьян. — Чезаре протянул руки и помог мне подняться. — С вашего позволения, я вскоре вернусь, чтобы извиниться как следует. А теперь мне нужно приглядеть за ним.

И он исчез.

Я отыскала стилет на мраморном полу и вернула на место. Подарок моего брата еще раз доказал свою ценность. Когда я вошла в свои покои, служанки молча уставились на меня широко раскрытыми глазами. Лишь взглянув в зеркало, я сообразила, что моя грудь почти выскользнула из корсажа, юбка разорвана, а волосы наполовину выбились из золотой сеточки и упали на плечи.

Чезаре сдержал свое обещание. Через считанные минуты — служанки даже не успели снять сеточку и хоть как-то причесать мои растрепанные волосы — в дверь моих покоев осторожно постучали.

Я поправила корсаж, отослала служанок в их комнату и сама подошла к двери. Меня все еще трясло от физического напряжения, которое потребовала от меня борьба, и этот факт меня раздражал.

За дверью стоял Чезаре, сдержанный, но обеспокоенный, хотя он очень хорошо держал себя в руках. Я пригласила его войти, но он отклонил предложение присесть и остался стоять.

— Мадонна Санча, вы совершенно уверены, что с вами все в порядке?

— Уверена.

Я старалась держаться так же сдержанно и достойно, как он. То, что подумает обо мне Чезаре, волновало меня куда сильнее, чем насилие против моей особы, только что учиненное его отцом.

— Я молю вас о прощении, — сказал Чезаре, и в его обычно сдержанном тоне проскользнула нотка гнева. — Его святейшество слишком часто пытается забыть о тяжком грузе государственных забот, топя их в вине. Он уже уснул. Думаю, к утру он полностью позабудет об этом происшествии.

«И вы предлагаете мне тоже позабыть о нем», — хотела сказать я, но это было бы невежливо. В конце концов, у меня все равно не было другого выхода. Папа мог распоряжаться моей судьбой, как пожелает. Он мог, если захочет, заточить меня в замке Сант-Анджело по вымышленному обвинению в измене. Он мог даже напустить на меня кого-нибудь из своих приспешников и велеть меня убить. Я была благодарна Чезаре за его заботу, поскольку это означало, что в доме Борджа у меня есть и другой союзник помимо совершенно бесполезного Джофре.

Поэтому я лишь произнесла:

— Но остались физические доказательства. Я ударила его… стилетом. У него ранена рука.

— Наверняка эта рана несерьезна, — сказал Чезаре. — Я даже не заметил ее, а он не пожаловался.

— Несерьезна. И тем не менее след остался.

Чезаре ненадолго задумался. Его лицо напомнило мне поверхность озера с совершенно неподвижной водой. Наконец он предложил:

— Тогда, если мой отец позабудет о самом происшествии, мы с вами договоримся считать и утверждать, что эта рана стала результатом стычки с одной из куртизанок. Я скажу ему, что сам был свидетелем и что эта женщина была сурово наказана.

Я кивнула.

Чезаре кивнул в ответ, скрепляя наш договор, потом поклонился.

— В таком случае позвольте откланяться, мадонна. Он повернулся, чтобы уйти, потом приостановился и взглянул на меня через плечо. И снова от внимательного взгляда этих темных глаз мне сделалось не по себе — и в то же время меня объял трепет.

— Вы — единственная известная мне женщина, которая отказала ему, мадонна. Для этого нужно изрядное мужество и твердые убеждения.

Я потупилась.

— Я замужем за его сыном.

Я не просто отвечала Чезаре. Мне нужно было напомнить самой себе об этом факте.

Чезаре немного помолчал, потом сказал:

— Жаль, мадонна, что младшего сына вы встретили раньше, чем старшего.

Он снова взглянул на меня, и на этот раз я храбро встретила его взгляд.

— Жаль, — сказала я.

Чезаре едва заметно улыбнулся и вышел.

Глава 13

Донна Эсмеральда и прочие мои фрейлины выждали требуемые приличиями полчаса, прежде чем вернуться с празднества в наши покои. За это время служанки раздели меня до сорочки и сняли с головы золотую сеточку. Они разобрали некогда тщательно уложенные локоны и как раз закончили причесывать меня к возвращению Эсмеральды, но мне кажется, я все еще дрожала, и вид у меня был загнанный. Конечно же, по моему смятению и изорванному платью служанки поняли, что произошло нечто тревожное, но они были достаточно сообразительны, чтобы видеть, что я не в духе, и потому помалкивали.

По прищуру увидевшей меня Эсмеральды я сообразила, что она все поняла, но и она тоже не стала задавать никаких вопросов. Сообщать ей о произошедшем не было смысла: она лишь стала бы, не таясь, демонстрировать свое неодобрительное отношение к Папе и веру в Савонаролу, а это были опасные для жизни в Ватикане воззрения. Кроме того, она и без того должна была вскоре обо всем узнать, с ее-то талантом собирать сведения.

На то время, пока моим домом стал дворец Святой Марии, я больше не была Санчей Арагонской, принцессой и побочной дочерью короля неаполитанского. Я больше не правила своими владениями, от моих слов теперь можно было отмахнуться, не боясь кары, я больше не вольна была поступать по своему усмотрению. Я была просто донной Санчей, женой самого младшего и наименее ценимого незаконного сына Папы, и я могла жить и дышать лишь до тех пор, пока на то будет соизволение его святейшества.

Я ничего не сказала своим женщинам, а просто позволила уложить себя на свою роскошную новую кровать; моя голова утонула в мягком пухе подушек.

Но в голове этой не было покоя. Если Папа все-таки вспомнит о нашей стычке, гнев его не будет знать границ. Чезаре сказал, что еще ни одна женщина ему не отказывала.

Но я постаралась одернуть себя. «Тебе нечего бояться за свою жизнь. Вполне возможно, что Родриго способен на убийство ради политической выгоды. Но я — его невестка, и он знает, что Джофре любит меня. Кроме того, он никогда не причинял вреда женщине».

На одной чаше весов было беспокойство из-за возможной реакции Папы, а на другой — непрестанно возвращающееся воспоминание о последних словах Чезаре и едва заметной улыбке, промелькнувшей на его губах.

«Жаль, мадонна, что младшего сына вы встретили раньше, чем старшего».

Это воспоминание наполняло меня радостной дрожью. Я поняла, что не одинока в своих чувствах. Чезаре был так же околдован, как и я.

На следующее утро, в Троицын день, я встала рано.

Если накануне я оделась скромно и сдержанно, памятуя о Лукреции, то сегодня меня обуял какой-то странный азарт. Я приказала моим дамам принести одно из лучших моих платьев, восхитительный наряд из блестящего зеленого атласа с зеленым, словно лес, бархатным корсажем, отделанным золотыми кружевами. Привязные рукава были из такого же бархата — широкие, словно крылья, и под ними нижние, узкие рукава из более светлого атласа.