Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн. Страница 3

Чтобы обеспечить семью, Барончелли был вынужден улыбаться, когда оба Пацци — и мессер Якопо, и юный Франческо — оскорбляли его и обращались с ним как с простолюдином, хотя на самом деле он не уступал им в знатности. Поэтому, когда возникла мысль о заговоре, Барончелли оказался перед выбором: рискнуть головой и признаться во всем семейству Медичи или позволить семейству Пацци сделать из него соучастника и добиться тем самым места в новом правительстве.

Сейчас, когда он просил у Бога прощения, он ощущал правым плечом теплое дыхание такого же заговорщика, как он. Человек, молившийся за его спиной, был одет в джутовую робу кающегося грешника.

Слева от Барончелли беспокойно ерзал Франческо и все бросал взгляды вправо, мимо своего работника. Барончелли проследил за его взглядом: оказалось, что Франческо все время смотрел на Лоренцо де Медичи, который в свои двадцать девять лет и был фактическим правителем Флоренции. Номинально Флоренцией правила синьория, совет из восьми приоров и главы городского магистрата, гонфалоньера справедливости [3]; всех этих людей выбирали среди знатных семейств Флоренции. Предположительно выборы проходили справедливо, но что любопытно — большинство избранных неизменно проявляли лояльность к Лоренцо, а гонфалоньер находился в полном его подчинении.

Франческо де Пацци был некрасив, но Лоренцо превзошел его в уродстве. Облик высокого и мускулистого человека, заметного в толпе, портило редкое по своей непривлекательности лицо. Длинный заостренный нос заканчивался вздернутым и свернутым набок кончиком, плоская переносица заставляла Лоренцо заметно гундосить. Нижняя челюсть так сильно выпирала, что, когда он входил в комнату, подбородок его опережал. Это отталкивающее лицо обрамляли темные волосы, закрывавшие уши.

Лоренцо стоял в ожидании мессы; рядом с ним находился его верный друг и работник Франческо Нори, а по другую руку — архиепископ Пизы, Франческо Сальвиати. Несмотря на недостатки внешности, Лоренцо излучал достоинство и самообладание. В темных, слегка навыкате глазах угадывалась необычайная проницательность. Даже в окружении врагов Лоренцо казался спокойным. Сальвиати, родственник Пацци, не был для Лоренцо другом, хотя здоровались они приветливо; старший брат Медичи яростно возражал против назначения Сальвиати архиепископом Пизы и просил у Папы Сикста назначить вместо него ставленника Медичи. Папа не обратил внимания на просьбу Лоренцо, а затем, вопреки традиции, просуществовавшей несколько поколений, отказался от услуг Медичи в качестве банкиров и начал вести дела с Пацци, чем нанес жестокое оскорбление Лоренцо.

Тем не менее, сегодня Лоренцо принял единственного племянника Папы, семнадцатилетнего кардинала Риарио, как почетного гостя. После мессы в главном соборе Лоренцо собирался сопроводить молодого кардинала на пир, устроенный во дворце Медичи, а затем продемонстрировать ему собранную Медичи знаменитую коллекцию произведений искусства. А пока он стоял рядом с Сальвиати и Риарио и время от времени кивал в ответ на их редкие, произнесенные шепотом фразы.

«Улыбаются, а сами затачивают мечи», — подумал Барончелли.

Неброско одетый в простую тунику из серо-голубого шелка, Лоренцо и не подозревал, что через два ряда за его спиной стоят двое священников, облаченных в черные сутаны. Один из них был домашний учитель семейства Пацци, юноша, которого Барончелли знал только по имени — Стефано; рядом с ним стоял мужчина постарше, Антонио да Вольтерра. Барончелли успел перехватить взгляд Вольтерры, когда эти двое только входили в церковь, и тут же отвел глаза; во взоре священника кипела та же ярость, которую Барончелли подметил у кающегося грешника. Вольтерра, присутствовавший на всех тайных встречах, тоже горячо обличал любовь Медичи «ко всему языческому», говоря, что семейство «погубило город» своим растленным искусством.

Как и остальные заговорщики, Барончелли знал, что ни пиру, ни осмотру коллекции не суждено состояться. Грядущее событие должно было навсегда изменить политическое лицо Флоренции.

За его спиной кающийся грешник начал переминаться с ноги на ногу, а затем со вздохом произнес то, что было понятно только Барончелли. Слова грешника заглушал капюшон, надвинутый на лицо, чтобы скрыть его. Барончелли с самого начала был против участия этого человека в убийстве — с какой стати они должны ему доверять? Чем меньше участников, тем лучше… Но Франческо, как всегда, отмахнулся от его мнения.

— Где Джулиано? — раздался шепот из-под капюшона.

Джулиано де Медичи, младший брат, был настолько же красив, насколько уродлив Лоренцо. Его прозвали любимцем Флоренции — такой он был красавчик; говорили, что вслед ему вздыхали не только женщины, но и мужчины. Заговорщики не могли довольствоваться только одним братом, явившимся в собор. Им нужны были оба — иначе пришлось бы все отменить.

Барончелли бросил взгляд через плечо на скрытое капюшоном лицо сообщника и ничего не сказал. Не нравился ему кающийся грешник; этот тип исподволь вносил во все действо столько праведного религиозного фанатизма, причем такого заразительного, что даже сугубо приземленный Франческо начал верить, что сегодня они совершат дело, угодное Богу.

Но Барончелли-то знал, что Бог здесь ни при чем; это был акт, порожденный ревностью и амбициями.

По другую его руку шипел Франческо де Пацци:

— Что такое? Что он сказал?

Барончелли нагнулся и прошептал в миниатюрное ухо своего благодетеля:

— Где Джулиано?

По лицу Франческо он заметил, как тот пытается подавить страх. Барончелли разделял его опасения. Теперь, когда Лоренцо со своим гостем кардиналом заняли предназначенные им места, вот-вот должна была начаться месса; если Джулиано не появится в ближайшие минуты, весь план рухнет. Слишком высока была ставка, слишком велик риск; слишком большое количество людей вовлечено в заговор, слишком много языков могло развязаться и вызвать толки. Уже сейчас мессер Якопо во главе небольшого отряда из пятидесяти перуджианцев-наемников поджидает, когда прозвучит сигнал церковного колокола. С первым звоном он должен захватить правительственный дворец и поднять народ против Лоренцо.

Кающийся грешник протолкнулся вперед и остановился почти вровень с Барончелли, после чего задрал голову и уставился вверх, туда, где прямо над огромным алтарем завис на головокружительной высоте массивный купол. Капюшон из мешковины немного соскользнул назад, открыв профиль. На мгновение лицо грешника исказила гримаса такой ненависти и отвращения, что Барончелли невольно отшатнулся.

Постепенно взгляд грешника смягчился, по лицу его разлился блаженный экстаз, словно он видел самого Господа, а не обшитый гладким мрамором скругленный свод. Франческо тоже обратил внимание на прихожанина в мешковине и теперь взирал на него, как на оракула, готового произнести первое слово. И оно последовало.

— Он все еще в постели.

Тут заговорщик пришел в себя и тщательно надвинул обратно капюшон, вновь скрыв свое лицо.

Франческо вцепился в локоть Барончелли и опять зашипел:

— Мы немедленно должны отправиться во дворец Медичи!

Улыбаясь, Франческо потащил Барончелли за собой, уводя в сторону от растерянного Лоренцо де Медичи и немногочисленной флорентийской знати, составлявшей первый ряд молящихся. Они не воспользовались ближайшим северным порталом, выходившим на виа де Серви, так как их уход, скорее всего, привлек бы внимание Лоренцо.

Вместо этого парочка двинулась по крайнему нефу, проходившему по всей длине огромного храма — мимо коричневых каменных колонн шириной в четыре человеческих корпуса, связанных высокими белыми арками, обрамлявшими огромные витражи. Франческо напустил на себя благожелательный вид, минуя одного знакомого за другим в первых нескольких рядах и кивая каждому в знак приветствия. Барончелли, двигавшийся как в тумане, тоже старался бормотать приветствия тем, кого знал, но Франческо тащил его за собой с такой скоростью, что он едва успевал переводить дыхание.