Наши предки - Кальвино Итало. Страница 92

— Да, да, я была уверена! — восклицает Брадаманта, не открывая глаз. — Всегда была уверена, что это возможно! — И она прижимается к нему. Они сливаются, и пыл у обоих равен. — Да, да, я была уверена!

Теперь, когда все совершилось, настал миг посмотреть друг другу в глаза.

«Она увидит меня, — думает Рамбальд, и в нем вспыхивают гордость и надежда, — и поймет все, поймет, как все было прекрасно и справедливо, и полюбит на всю жизнь!»

Брадаманта открывает глаза.

— Ты?!

Она вскакивает, отталкивает Рамбальда.

— Ты! Ты! — кричит она полным ярости голосом, а из глаз брызжут слезы. — Ты! Подлец!

Она уже встала на ноги и потрясает мечом, замахивается им на Рамбальда, опускает клинок ему на голову, но плашмя, оглушает его, так что он, подняв безоружные руки — то ли для того, чтобы защищаться, то ли чтобы обнять ее, — успевает только проговорить:

— Но скажи, скажи, разве не было хорошо? Потом он валится без чувств и лишь смутно слышит топот коня — это она скачет прочь.

Если несчастлив влюбленный, который только воображает поцелуи, не зная их вкуса, то в тысячу раз несчастнее отведавший их вкус и тотчас же от них отлученный. Рамбальд по-прежнему живет жизнью неустрашимого воина, его копье прокладывает дорогу там, где схватка всего гуще. Когда среди мелькания клинков он замечает темно-синий отсвет, то бросается к нему с криком: «Брадаманта!» — но всегда тщетно.

Единственный, кому он хотел бы поведать о своих муках, исчез. Иной раз, когда Рамбальд кружит по лагерю, особенно прямая осанка каких-нибудь лат или резкий жест поднимаемого налокотника заставляют его вздрогнуть, потому что напоминают Агилульфа. Что, если рыцарь не растворился, что, если нашел себе другие доспехи? Рамбальд подходит и говорит:

— Не сочтите за обиду, сударь, но не могу ли я просить вас поднять забрало.

Каждый раз он надеется, что перед ним предстанет пустота, но всегда появляется нос, а под ним — завитые усы. Сказав: «Простите», Рамбальд уходит прочь.

И еще один человек ищет Агилульфа. Это Гурдулу, который всякий раз при виде пустого горшка, или трубы, или бадьи останавливается и кричит:

— Господин! Приказывайте, мой господин!

Однажды, сидя на лугу у обочины дороги, он произносил длинную речь в горлышко бутылки, но вдруг кто-то прервал его, спросив:

— Кого ты в ней ищешь, Гурдулу?

То был Турризмунд, который, торжественно отпраздновав в присутствии Карла Великого свадьбу с Софронией, ехал теперь с женой и пышной свитой в Курвальдию, ибо получил от императора титул графа Курвальдского.

— Ищу хозяина, вот кого, — говорит Гурдулу.

— В этой бутылке?

— Его ведь никогда не было, моего хозяина, значит, его так же может не быть в броне, как и в бутылке.

— Да твой хозяин растворился в воздухе!

— Значит, я теперь оруженосец воздуха?

— Поедем со мной, будешь моим оруженосцем.

Они прибыли в Курвальдию. Страну нельзя было узнать. На месте деревень поднялись города с каменными дворцами, каналами, водяными мельницами.

— Ну вот, добрые люди, я вернулся, чтобы остаться с вами!

— Ура! Здорово! Да здравствует Турризмунд! Да здравствует его супруга!

— Подождите ликовать, пока сообщу вам, с чем приехал: император Карл Великий, пред чьим священным именем вы будете преклоняться отныне и впредь, пожаловал меня титулом графа Курвальдского...

— А-а... М-да... Карл Великий? Вот оно что...

— Вы не понимаете? Теперь у вас есть граф. Я буду снова защищать вас от притеснений, чинимых рыцарями Грааля!

— О, этих-то мы уж давно выгнали изо всей Курвальдии. Знаете, мы так долго подчинялись и подчинялись... А теперь увидели, что отлично можно жить и ничего не платить ни рыцарям, ни графам... Возделываем землю, заводим ремесленные мастерские, мельницы, сами стараемся добиться, чтобы все чтили наши законы, защищаем наши границы — словом, дела идут, грех жаловаться... Вы юноша благородный, и мы не забудем, что вы сделали для нас... Мы вам рады, живите здесь, только на равных...

— На равных? Так вы не хотите признать меня вашим графом? Но ведь это приказ императора, не понимаете, что ли? Не исполнить его невозможно!

— Э-э, все говорят «невозможно»... Избавиться от этих служителей Грааля тоже казалось невозможно... А тогда у нас были только ножи да вилы... Мы никому не хотим зла, а вам, господин, менее всего... Вы ведь хоть молодой, да ранний и знаете много такого, что нам и невдомек. Если вы тут останетесь на равных с нами и не будете самоуправствовать, то, может, и станете среди нас первым...

— Турризмунд, я устала от всех превратностей, — сказала Софрония, поднимая покрывало. — Здешние люди выглядят разумными и учтивыми, а город — красивее и богаче многих... Почему бы нам не постараться прийти к согласию?

— А наша свита?

— Они все станут гражданами Курвальдии, — отвечали жители, — и каждый будет получать, сколько заслужит.

— И мне придется считать ровней своего оруженосца, вот этого Гурдулу, который даже не знает, существует он или нет?

— Узнает, научится... Мы тоже не ведали, что мы есть на свете. Существовать тоже нужно учиться.

XII

Книга, вот ты и кончена. Под конец я кинулась писать сломя голову. Переходя от строки к строке, я перескакивала от племени к племени, через моря с материка на материк. Что за неистовство, что за нетерпение обуяло меня? Как будто бы я все время чего-то жду. Но чего ждать сестрам, удалившимся сюда затем, чтобы избегнуть всегда изменчивых случайностей мира? Чего я жду, кроме новых страниц, которые придется исписать, и привычных ударов монастырского колокола?

Но вот я слышу, как вверх по крутой дороге скачет конь, вот он останавливается прямо у ворот монастыря. Рыцарь стучится в них. Из моего окошка его не видно, но я слышу его голос:

— Эй, добрые сестры, эй, послушайте!

Разве это не тот голос — или я ошибаюсь? Нет, тот самый! Голос Рамбальда, который столько раз звучал на этих страницах. Что нужно тут Рамбальду?

— Эй, добрые сестры, сделайте милость, скажите, не нашла ли в вашей обители прибежище знаменитая воительница по имени Брадаманта?

Конечно, разыскивая Брадаманту по всему свету, Рамбальд должен был заехать и сюда.

Я слышу голос сестры-привратницы, она отвечает:

— Нет, рыцарь, тут нет никаких воительниц, есть только бедные набожные женщины, что отмаливают твои грехи!

Теперь моя очередь, я подбегаю к окну и кричу:

— Тут я, Рамбальд, тут, подожди меня, я знала, что ты придешь, сейчас спускаюсь и еду с тобой!

Я срываю с себя чепец, повязки, саржевую сутану, вытаскиваю из сундука мою дымчатую тунику, панцирь, налядвенники, шлем, шпоры, темно-синюю мантию.

— Подожди, Рамбальд, я здесь, я Брадаманта!

Да, книга! Сестра Феодора, рассказчица этой повести, и воительница Брадаманта — одно и то же лицо. Я то во весь опор мчусь по полям битвы, от поединка к поединку, от любви к любви, то на некий срок затворяюсь в монастырях, обдумываю и заношу на листы все случившееся со мной, стараясь понять. Когда я затворилась тут, то была в отчаянии от любви к Агилульфу, а теперь горю любовью к молодому, страстному Рамбальду.

Вот почему настал миг, когда мое перо пустилось вскачь. Оно бежало навстречу ему, знало, что он не замедлит явиться. Каждая страница хороша только тем, что, когда ее перевернешь, за нею окажется жизнь, которая ворошит и путает все листы книги. Перо бежит, движимое тем же наслаждением, которое гонит тебя бегом по дорогам. Глава, за которую принимаешься и не знаешь еще, о чем она будет повествовать, подобна углу, за который свернешь, выйдя из монастыря и не зная, встретишь ли ты там дракона, варварскую орду, заколдованный остров или новую любовь.

Я бегу, Рамбальд. Даже не прощаюсь с настоятельницей. Они меня знают и уверены, что после драк, поцелуев и обманов я снова вернусь в этот приют. Теперь все будет не так... Будет...

От рассказов в прошедшем времени, от настоящего времени, которое попадалось мне под руку в тех кусках, что меня особенно волновали, я пересела на твоего скакуна, будущее! Какие новые знамена вывесишь ты навстречу мне на башнях еще не основанных городов? Какой дым подымешь от опустошаемых замков и садов, любимых мною? Какие непредвиденные золотые века ты готовишь — ты, неподвластное, ты, предвестник сокровищ, оплаченных дорогой ценой, ты, царство, которое мне предстоит завоевать, будущее...