Одиссея капитана Флинта, или Остров без сокровищ-2 - Точинов Виктор Павлович. Страница 25

Защитить корабль от паразитов можно на этапе постройки, пустив на доски внешней обшивки деревья ценных пород деревьев, произрастающих в тропиках – очень плотные и твердые, они почти не поддаются гниению и паразитам. Например, тиковое дерево, используемое в судостроении, – его древесина содержит кремний в приличном количестве и не боится древоточцев (не только морских, сухопутные термиты тоже пасуют перед тиком).

Но такие породы деревьев редки и очень дороги, их использовали для кораблей особых, когда долговечность была важна, а с расходами не считались. Для манильских галеонов, например. Или для «Виктории», флагманского корабля Нельсона, сохранившегося до наших дней. Ни рядовым военным кораблям, ни коммерческим или приватирским шхунам и бригам такая роскошь не полагалась, равно как и обшивка корпуса медным листом, к тому же очень утяжелявшая судно.

Можно было бороться с древоточцами пассивными способами уже в ходе эксплуатации. Совершить, например, рейс в северные широты, куда-нибудь к Лабрадору, и в холодных водах паразиты погибнут. По возвращении в теплые края заведутся новые, но срок службы корабля все же увеличится. Можно подняться вверх по течению реки, подальше от устья, заливаемого приливом, постоять там на якоре недельку-другую, и корабельные черви, чувствительные к солености, передохнут. Можно завести судно в сухой док, хорошенько просушить корпус, затем пропитать доски обшивки креозотом.

Способы были. Но колониальные арматоры ими практически не пользовались. Они шли другим путем: заказывали у корабелов суда в эконом-варианте, без излишеств. И эксплуатировали в самом интенсивном режиме, стремясь отбить затраты и получить прибыль до того, как днище и борта превратятся в дуршлаг.

В 1760-х годах было проведено масштабное статистическое исследование. Специалисты Адмиралтейства дотошно перетрясли архивы, изучая срок и район службы судов и материалы, из которых они были построены (фиксировали все, вплоть до стран, где выросли пошедшие на постройку деревья, и даже регионов в странах больших, таких, как Россия, – материалы для обновления своего громадного флота англичане закупали по всей Европе). Среди итоговых цифр привлекают внимание две. Средний срок службы без капремонта составлял для всех британских судов одиннадцать с половиной лет. Но если выделить суда лишь колониальные, эта характеристика падала до трех с половиной лет. Причем не учитывались суда, погибшие от штормов, пиратов, пожаров и т. д., изучался лишь естественный износ.

То есть какой-нибудь торговый шлюп мог бодро плавать по Северному морю, даже разменяв третий десяток. А его систер-шип, спущенный в том же году, после трех-четырех лет службы в колониях отправлялся на капремонт, на полную замену обшивки (на т. н. тимберовку). Но на тимберовку – это в лучшем случае, если корабельные черви не добрались до шпангоутов, иначе с судна снимали все пригодное для дальнейшей эксплуатации и буксировали в дровяную гавань, на слом. Больше одной тимберовки колониальные корабли не выдерживали, ибо до шпангоутов паразиты рано или поздно добирались.

Ниже приведены конкретные сроки службы реально существовавших колониальных судов, и это не выборка, названия и цифры взяты подряд.

HMS Cydnus – 3 года 2 месяца.

HMS Eurotas – 3 года 8 месяцев.

HMS Niger – 3 года.

HMS Meander – 3 года 4 месяца.

HMS Pactolus – 3 года 11 месяцев.

HMS Tiber – 4 года 10 месяцев.

HMS Araxes – 2 года 8 месяцев.

Ну и как бы выглядел в этом ряду придуманный Делдерфилдом вечный «Морж»? Несколько нелепо, правда?

Тут и «Арабелла» капитана Блада смотрелась бы не очень, захватил ее капитан не новенькой, не на верфи, и отплавал пять лет, днище было как решето, наверное… Но к помпам никто из пиратов Блада не встал, не царское это дело.

Многие читатели «Острова Сокровищ» гадают: что за старый брошенный корабль гнил в Северной бухте? Делдерфилд дает ответ: это корабль Ле Бона, подельника Флинта по пиратским налетам. Есть и другие версии, например такая: этот корабль был некогда захвачен пиратами, именно с него сняты сокровища, зарытые на острове.

Но если не вводить лишние сущности, можно объяснить все проще: это предыдущий корабль самого Флинта. Отплавать всю карьеру на «Морже» он мог лишь в бредовых фантазиях господина Делдерфилда.

Письмо пришло из Бристоля, с неизвестного мне адреса, почерк я не узнал, однако первым делом подумал: неужели Ливси вернулся? Последние весточки от доктора приходили именно так, в конвертах, надписанных чужой рукой, с незнакомыми именами отправителей. И лишь внутри лежали страницы, исписанные хорошо знакомым мне почерком. Разумная предосторожность со стороны человека, не желающего, чтобы кто-то разбогател, получив награду за его голову.

Я, впрочем, надеялся, что вскоре жизненные обстоятельства Ливси изменятся к лучшему. Война завершилась еще весной подписанием перемирия, в Ахене шли переговоры о прочном мире, и, поговаривали, что одним из его условий станет распространение амнистии Уэйда на якобитов-эмигрантов.

Очень хотелось вскрыть конверт, не медля. Но я, конечно же, сдержался. Перекинулся несколькими фразами с миссис Везер, вернувшейся с почтовым дилижансом, затем неторопливо, ничем не выдавая радостного нетерпения, пошагал в «Бенбоу». Разумеется, после перестройки бывшего трактира с него исчезла вывеска с именем знаменитого адмирала, но все местные жители по привычке называли мое жилище именно так. И будут называть еще долго, наверное.

Лишь оказавшись в одиночестве в своем кабинете, я сломал печать испанского воска, извлек из конверта единственный наполовину исписанный листок, – и все надежды получить весточку от старого друга развеялись.

Короткое послание, выдержанное в сухом деловом тоне, приглашало меня в будущий четверг, в два часа пополудни, в Трелони-Холл, – на оглашение завещания покойного сквайра. Письмо на бланке бристольской адвокатской конторы «Гэрсли и партнеры» написал какой-то младший клерк с неразборчивой подписью, но рядом приложил руку сам мистер Гэрсли, старший партнер.

Поразмыслив, я небрежно кинул письмо в груду маловажных бумаг и решил никуда не ходить. Ничего хорошего от завещания Трелони ждать не стоило с учетом наших с ним отношений, сложившихся за время злосчастного плавания «Испаньолы». Скорее всего, мне предстояло стать адресатом посмертной издевки: в конце списка облагодетельствованных слуг прозвучит моя фамилия, и я стану счастливым обладателем двух-трех гиней, причем с непременным наказом усердно молиться за упокой души сквайра. Ради такого не стоило терпеть усмешки Трелони-младшего и его дружков, которыми он как-то на удивление быстро обзавелся в наших краях.

К четвергу я успел позабыть и о письме солиситора, и об оглашении завещания. Так и не вспомнил бы, однако рядом с «Бенбоу» в тот день, за час до назначенного срока, остановилась бричка – дорогая, с новомодными берлинскими рессорами, с новеньким кожаным верхом.

К великому моему изумлению, в бричке сидел тот самый бристольский стряпчий, мистер Гэрсли, и изъявил желание самолично доставить меня на оглашение последней воли сквайра.

– Собирайтесь, мистер Хокинс, собирайтесь, – пресек он мои попытки уклониться. – Раскрыть подробности до срока я не вправе, однако же поверьте: присутствие ваше решительно необходимо.

Во время недолгого совместного путешествия в бричке мистер Гэрсли задал мне пару вопросов, показавшихся в тот момент совершенно не важными. Отвечал я машинально, занятый другими мыслями: пытался понять, чем вызван личный визит солиситора и его слова о необходимости моего присутствия.

Похоже, я ошибся и речь не идет о двух-трех гинеях. Неужели сквайр перед смертью раскаялся и попытался в завещании хоть как-то искупить свои темные дела и особенно замыслы? И оставил мне что-то гораздо более серьезное, чем грошовая подачка?