Цвет бедра испуганной нимфы - Островская Екатерина. Страница 9

– Осужденная Воронина, спой мне про ковбоя, я тебе и одеялко, и хавку приготовила. Только спой. Я без этой песни жить не могу.

Зачем отказывать, когда так просят. Мне не жалко, ну я и начинаю…

Потом пою «Элизабет», арию из «Вестсайдской истории»… Не для нее только, а для себя тоже. А за стенкой, в соседней камере, другая девчонка плачет над своей дерьмовой жизнью.

Женщина вздохнула и вспомнила:

– Так за что тебя на цугундер кинули?

– Будто бы за убийство.

– И ты не знаешь, за какое?

– Убили моего начальника, труп положили в багажник, а я потом на этой машине поехала к нему. Он меня сам по телефону вызвал на встречу с каким-то своим инвестором. А когда и как его в багажник засунули, представить не могу. Я от машины отошла всего минут на десять.

– За десять минут можно в багажник не одного начальника упаковать, но еще дюжину таких же. Завтра тебя на допросе трясти будут. Отказывайся говорить без адвоката.

– А где я его найду? У меня нет знакомых адвокатов.

– Тогда тебе сразу будут предлагать государственного, но ты не соглашайся – государственные пройдохи еще те: начнут тебе советовать, чтобы ты признала вину до суда, и тогда предложат рассмотрение твоего дела в особом порядке, якобы за сделку с правосудием срок скостят. Не верь этим гадам! Как бы ни убеждали, как бы ни уговаривали – не верь. Они с ментами заодно. Другого адвоката порекомендовала бы, но сейчас не знаю никого. Был один решала, который за большие бабки смог бы договориться, но его лет восемь назад грохнули…

– И что мне сейчас делать?

– Погоди… Могу предложить подходящий вариант: имеется одно агентство – типа по розыску… Они могут и адвоката подтянуть, если знать будут, что ты и в самом деле чистая. Там всем Вера Бережная заправляет. Она хоть и сама ментовка бывшая, но правильная ментовка и дело свое знает. Она многим помогла… Телефона ее у меня нет. Но агентство ее так и называется «ВЕРА». Ты можешь попросить следака, который тебя колет, чтобы он с ней связался и трубочку тебе передал… Хотя вряд ли так какой-нибудь следователь сделает. Но, с другой стороны, моли бога, чтобы тебя до суда под подписку выпустили. А как выпустят, то сразу беги к Бережной. Конечно, тебя вряд ли отпустят, если против тебя что-то есть… Что у них против тебя может быть?

Марфина пожала плечами. Не хотелось ни говорить об этом, ни думать; хотелось только одного – скорее бы все нормализовалось, чтобы можно было вернуться домой и смыть с себя все это.

Женщина наклонилась и заглянула ей в глаза.

– Ладно, ложись спи – третий час ночи поди, а будят здесь рано. Завтрак только в восемь приносят, так что время поговорить у нас еще будет. А вообще: добро пожаловать в другую реальность, в иную жизнь, где все не такое, как ты знала в прошлом. Здесь тебя от сладкого воротит, а там шоколадка в радость будет, да и ту разделить придется.

Нина легла на жесткий матрас, накрылась колючим одеялом; в камере было не холодно, но очень душно, и от этого выступил пот на лбу. А, может, и не от духоты, а от того, что не давала спать одна противная и мерзкая мысль, что, может, и права эта женщина со странным прозвищем Дин Рид: теперь придется жить в другом мире – душном и страшном.

Она стала вспоминать весь вчерашний вечер, разговор с Леней, как взяла ключи и папку с документами, села в машину, включила навигатор и отправилась в неизвестный ей ресторанчик, злясь от того, что вечер уже потерян, потому что придется ждать, когда освободится генеральный директор, чтобы потом везти его домой и сдавать на руки Жанне…

Она ехала по узкой грунтовке сквозь небольшой темный лес, который обогнули новостройки. На лобовое стекло падали раскрывшиеся от жарких дней сосновые шишки, и они же хрустели под колесами автомобиля. Наконец за деревьями появился свет, стеклянные стены пустой ресторанной веранды, на площадке стоял человек и, закинув голову вверх, смотрел на бледные звезды. Это был Марушкин. Когда «Мерседес» остановился рядом с ним, он опустил голову, обернулся к Нине и широко улыбнулся.

– Неохота уходить отсюда, – произнес Леня, – здесь так тихо. Документы не потребовались, и так все решили. Большое дело начинаем: скоро вся земля здесь моей будет… Только все это суета сует…

Он открыл дверь автомобиля, наклонился, чтобы сесть в салон, но, очевидно, передумав, выпрямился…

– Здесь останусь… Хорошо тут, воздух свежий и никакой духоты. Потому что я и сам теперь воздух…

Марушкин улыбнулся и начал отдаляться, шагая беззвучно и плавно в сторону ресторанчика. Он бледнел, гас и, не доходя темной стеклянной стены, растворился в ярком электрическом свете…

Разбудили их в семь утра и по одной выводили в туалет. Вода в умывальнике была холодной и едко пахла хлоркой. В восемь принесли завтрак, от которого девчонки отказались. Увидев тарелку с пшенной кашей, смоченной подсолнечным маслом, они сморщились. Дин Рид умяла их порции и два вареных яйца, которые девчонки тоже не стали есть. Марфина свой завтрак кое-как осилила, потому что в последний раз едва перекусила накануне во время обеденного перерыва. Но тогда она взяла в кафе салат-коктейль с креветками, чашку кофе и круассан. Это произошло очень давно и далеко – там, где не было колючего одеяла и страха, в том мире, куда не вернуться уже никогда. Она ни в чем не виновата, но ей не поверили, отправили в камеру и вряд ли выпустят…

В девять утра за Ниной пришел полицейский и отвел в кабинет Летягина. Теперь он был там не один, а в компании пожилого мужчины в гражданском костюме. Тот оказался экспертом и снял с пальцев Марфиной отпечатки. Потом эксперт попросил Нину снять пиджачок.

– Это обязательно? – удивилась она.

– Полностью раздеваться не надо, – ответил не эксперт, а следователь и с ухмылкой добавил: – Пока не надо.

Эксперт взял ее пиджак и осмотрел рукава.

– На первый невооруженный взгляд следов пороха нет, – произнес он, – а должны быть, потому что оба выстрела произведены с близкого расстояния.

Он достал складную лупу и продолжил исследование ткани.

– Материальчик дорогой, – сказал он, – шелк, а значит, следы должны были остаться. Не потому, конечно, что материал дорогой, а потому, что частицы порохового заряда шелк прожигают. Остаются такие микроскопические дырочки, которые глазу могут быть не видны, а через лупу очень даже заметны.

Он отложил пиджак в сторону и попросил Марфину показать ему руки. И тоже осмотрел их через увеличительное стекло.

– Вроде чисто, – произнес он.

– Что значит «вроде»? – не поверил следователь. – Должно что-то быть. Ты возьми пиджак и проверь на своем микроскопе.

– Уверяю тебя, – покачал головой эксперт, – что и стереоскопический микроскоп ничего не покажет. И просвечивание мягкими рентгеновскими лучами ничего не даст, и инфракрасное исследование ткани костюма или кожных поверхностей рук… Только время зря терять. Поверь моему опыту. Сейчас к себе спущусь: составлю официальное заключение и тебе пришлю.

– Погоди! – попытался удержать его Летягин. – Ты куда спешишь? Я целую ночь отдежурил, мне положено домой идти и отсыпаться, но я здесь торчу, во все вникаю.

– А кто тебя здесь держит? – ответил эксперт, поднимаясь со стула. – Все равно у тебя это дело городское управление заберет. Или ты хочешь на себя оформить раскрытие преступления?

Эксперт поднялся и посмотрел на Марфину.

– Кстати, вы знаете, как цвет вашего костюмчика называется?

– Знаю.

– Это хорошо, – кивнул эксперт, – а цвет ныне редкий: не просто бледно-розовый, а цвет бедра испуганной нимфы, или, как говорили галантные французы, куассе де нимфе эмю. Российский император Павел, которого, кстати, англичане заказали, чтобы он им на Мальте не мешал, избрал именно этот цвет для подкладки офицерских мундиров. Остроумные суворовские солдаты называли такой розовый «цвет ляжки испуганной Машки»…