1000 Первая дочь (СИ) - Соловьева Елена. Страница 22

— Вы научили меня испытывать неземное блаженство, — согласилась она. — И собираетесь научить меня любить? В этом вам тоже нет равных?

Я закашлялся. Вообще-то, не совсем это имелось в виду. Вернее, совсем не это. Как бы объяснить это малышке, что для того, чтобы влюбить кого-то, не обязательно самому испытывать подобное чувство.

Майлин же, как, наверное, все юные девы, жила в каком-то ином, совершенно другом мире. Мире девичьих грез и розовых мечтаний. Но я не собирался разубеждать ее.

— Мы, кажется, договорились, что наедине ты можешь говорить мне «ты», — вспомнил я в эту минуту. Будто это было важно.

На самом же деле жестокая правда заключалась в ином: я не знал, что ответить на ее вопрос. И слегка опасался ответов. Я — седьмой сын короля, не самый любимый. Даже не так: самый нелюбимый. После моего рождения моя мать умерла, и, осознанно или нет, но в том была и моя вина.

Роды пошли не так, как хотелось бы врачам. Даже опытные лекари не смогли помочь. Все, что они сумели, так это дать отцу выбор: сохранить жизнь ребенка или его матери. Отец выбрал первое, и женщина, прожившая с ним без малого десять лет, умерла. Возможно, сказалось слишком частое рождение детей, ведь разница у нас с братьями была чуть больше года. Но лекари заверяли, что все дело в моем даре. Перемещение в пространстве забирает слишком много сил, а их не было на тот момент ни у новорожденного меня, ни у ослабшей матери. Неосознанно поняв, что мне не выбраться из утробы естественным путем, я переместился в соседнюю комнату. Забрав при этом последние силы моей матери.

Лекари не вмешались — магия перемещения слишком сильная и опасная штука. Они пытались подпитать мать амулетами и заклинаниями, но ничего не смогли сделать.

Всю свою сознательную жизнь я считал себя виновным в ее смерти. Хотя и понимал при этом, что, будучи ребенком, я не мог контролировать прущую из меня магию. И до сих пор я редко использую этот дар. Почти не развиваю его…

А еще слежу за тем, чтобы ни одна из моих любовниц не забеременела. Дар перемещения в пространстве передается от отца к ребенку. Мой — гораздо слабее того, что был у нашего с братьями отца. Но только я унаследовал его. И не хотел повторения.

— Хорошо, Алексис… — Майлин произнесла мое имя с таким придыханием. Так чувственно, что во мне вновь разгорелось желание. И я прижался к ее губам, чувствуя, как кровь начинает закипать. Но поцелуй этот был легким, скорее успокаивающим. Для Майлин это первый раз, я хорошо помнил об этом. И не хотел причинять ей боль.

Подтянул ее к себе ближе, и она уютно разместилась на моей груди. Я сосем не чувствовал тяжести, зато ощущал ее нежный аромат. Ее дыхание согревало мне сердце.

— Ты спишь? — спросила она шепотом. — Я так и не получила ответа.

Мне ничего не оставалось, как притвориться спящим. Не мог я рассказать ей, что совершенно не умею любить. Даже не пытался ни разу. У меня есть преданные друзья, верный конь и клинок, не знающий поражения в бою. Что же касается женщин, я привык брать и отдавать взамен — страсть, не любовь. До встречи с Майлин никто не западал мне так сильно в душу. Не до такой степени, чтобы задуматься над самим понятием «любовь».

— Алексис?.. — снова позвала Майлин.

Ее тонкие пальчики шевельнулись на моей груди. Но других попыток меня разбудить она не предприняла, и я был ей за это благодарен. Она разбередила во мне такие чувства, о существовании которых я почти забыл. Сейчас я чувствовал себя уязвимым. Совсем как в детстве, пока не научился контролировать собственный дар. Что-то произошло во мне, будто прорвалась плотина и выпустила чувства, которые я так долго и тщательно пытался скрыть.

Не привязываться — вот было мое главное правило по отношению к женщинам. Я легко покорял их и так же легко расставался с ними, утратив интерес после нескольких ночей. Щедро платил за их внимание, но и только.

Так было до тех пор, пока в жизнь мою солнечным вихрем не ворвалась Майлин…

Майлин

Я поняла, что практически ничего не знаю об этом человеке. А он… Он готов сближаться, но только физически. В момент страсти мы вдруг словно стали единым целым, одним организмом, который невозможно разделить.

Но так продолжалось недолго.

Утолив страсть, Алексис снова стал отстраненным и строгим. Он не отвечал не вопросы, не говорил о будущем. И я понятия не имела, что меня ждет. Где-то глубоко в мозгу появился страх: вдруг ему не понравилось? Или он насытился мной, и теперь ничто не удержит его от того, чтобы продать меня следующему господину.

А потом следующему…

И так до тех пор, пока от моей красоты и молодости не останутся жалкие лохмотья. Одна из гетер, что часто квартировалась у тетки, в дни, когда не было клиентов, напивалась дешевого вина. Ее тянуло на откровенности. Она рассказывала о причудах своих клиентов, о забавных историях, случившихся с ней или ее товарками. Но потом наступал какой-то переломный момент, и из веселой хохотушки она вдруг превращалась в дряхлую старуху. Четче обозначались морщины вокруг глаз, глубже становились скорбные складки у уголков рта.

И этот взгляд…

От одного воспоминания у меня мороз по коже. То был взгляд затравленной, изможденной женщины. У которой не осталось веры в хорошее и надежды на будущее.

Сейчас я боялась испытать на себе то же самое. Стать такой же: униженной и обреченной. Алексис не давал никаких обещаний. Ни одной гарантии. Для него я была просто рабыней — именно так я думала, лежа на его широкой груди. Он добился своего, а у меня, по сути, не осталось выбора. Как скоро я ему надоем? Боюсь, этого не знал даже он сам…

Мне действительно было важно знать о его женщине — жене или невесте. Даже в нашей глуши были частыми случаи, когда супруга отравляла или душила любимую рабыню мужа подушкой. И ей за это не было ничего. Небольшой штраф в казну даже наказанием назвать сложно. Раб — это что-то среднее между комнатной собачкой и сервизом — дорогим или нет, в зависимости от силы и способностей. А если случайно разобьешься, хозяин легко купит новый.

Он разрешил называть его по имени. Наверное, уже этим достижением можно было гордиться. Но он так и не сказал, что научит любить. И женщины…

В столице у него, должно быть, много женщин. Прекрасных, хорошо образованных, знатных. Алексис слишком лакомый кусочек даже для аристократки. Принять всерьез рабыню он не мог — я была в этом больше чем уверена.

И отдавала себе отчет в том, что отныне мое будущее целиком и полностью зависит от этого гордого и прекрасного мужчины. Захочет — подарит свободу и даже любовь. Или же сделает мою жизнь совершенно невыносимой.

Он обещал, что в церковных книгах появится запись о моем рождении. Я отчаянно цеплялась за эту мысль, как утопающий за проплывающий мимо сук. А еще боялась того чувства, что раздирало грудь. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Не знаю, как мужчины реагируют на близость, но для меня это было чем-то большим, чем влечение плоти. Вспомнив свой бурный оргазм, я краснела, кажется, до кончиков волос. И все же я ощущала некоторую незавершенность, недосказанность.

Мне вдруг стало холодно, и я теснее прижалась к Алексису. Его ровное, размеренное дыхание успокаивало. И почему меня так ранила мысль, что он никогда не полюбит рабыню? Я никогда не заблуждалась на свой счет и не ждала от судьбы особых подарков. Он получил то, что так желал: мою девственность, мое тело в свое полное распоряжение. Но, кажется, я подарила ему нечто большее. То, чему не находила названия.

Любовь?

Я действительно не знала, что это такое. Но то, что творилось со мной, когда он был рядом, так близко — можно назвать разве что сумасшествием.

Но он никогда не ответит взаимностью, в этом я была уверена. Для Алексиса стало вопросом чести уложить меня в постель. Ведь я ранила его гордость, задела самолюбие. Для него это стало своеобразной охотой, укрощением строптивой.

Я закрыла глаза, стараясь сдержать слезы. Эйфория сближения сменилась болезненным похмельем. Мне нечего было ждать. Соглашаясь лечь с ним в постель, я понимала, что он никогда не ответит взаимностью. Так, может быть, и мне стоит скрывать свои настоящие чувства? Инстинкт охотника очень силен в Алексисе. Он будет гнаться за добычей до тех пор, пока та убегает.