Я Распутинъ. Книга вторая (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 13

– Ученые там, ходят, циферки в бумажках черкают, не от мира сего. Сторож один, да и тот ночью дрыхнет.

– Матрас куда положили?

– Директору занесли, там диван большой, на него постелили.

Порешили так – совсем под вечер засесть в еще одном духане неподалеку, а как закроется, разойтись в разные стороны и встретится потом в саду обсерватории. А пока отправили Дрюню в аптеку прикупить хлороформа – если сторож действительно спит, то мы ему немножко поможем. А если нет, то придется оглушить.

Самое тонкое место во всем плане – принести эти чертовы бомбы. И чего я их из Питера потащил, без них, что ли, обойтись невозможно? А тут – вечер, в городе шухер, неровен час, спросит городовой – а что у вас, ребята, в рюкзаках? Ну, то есть в саквояжах. И привет. Может, ну его совсем? А потом их куда девать? нет уж, решили так решили.

На удивление, бомбы мы вынесли и доставили до места без происшествий. На всякий случай, пользуясь сумерками, спрятали их в саду обсерватории, прямо над берегом Куры, изобразив прогуливающуюся компания, и отправились дальше, в духан.

Лишние пять рублей – и нас со всем почтением, хоть и на ломаном русском, препроводили в отдельную комнатку – «Пагаварыть? Прашу, батоно! Никто не беспакоит!»

Весь в мыслях о предстоящей акции, я попросил накрыть нам ужин на вкус хозяина заведения. Что это ошибка, я понял, когда на стол конвейером посыпались блюда под комментарии духанщика:

– Лобиани! Свежи! Пхали! Вкусни! Бариджани! Остри! Калмахи джонджоли! Час назад паймали! Кушайте, батоно!

А потом еще мцнили, чоги, аджапсандали, чанахи… из всего великолепия я знал только сулугуни и сразу вспомнил, как мой однокурсник-грузин говорил «У нас все на „и“. Даже Джемси Бонди нули-нули-шмиди».

Два часа за столом превратились в пытку – вкусно умопомрачительно, а наедаться нельзя. Вина сколько хочешь, а тоже нельзя. Аронов и Распопов прямо изнывали, да и я тоже с удовольствием бы выпил кипианевского. Один Дрюня посмеивался над нами и наворачивал, как не в себя. Вот куда в него столько помещается?

Во мраке южной, да еще и горной ночи ориентироваться было непросто, хорошо хоть мы заранее вызнали место. Рядом, через улицу спало военное училище, но у двух ворот мерно расхаживали часовые. Оставили часового и мы – Дрюню, чтобы в случае чего подать сигнал свистом, и прошли в сад, за крестообразное здание обсерватории.

– Директорская вон в том доме, я туда, ждите, – Аронов показал вглубь и скрылся в темноте.

На фоне не сильно звездного неба дом смотрелся сплошной черной массой, и лишь в одном из окон слабо-слабо отсвечивала лампадка.

– Спит сторож, – вернулся к нам Илья, – храпит так, что стекла дрожат. Но дверь запер, аспидово отродье.

На наше счастье, эти самые «не от мира сего» оставили открытым окно во втором этаже, правда. мне пришлось несколько минут вглядываться, чтобы понять, куда указывает Николай. Илья разулся, вдвоем мы легко закинули его вверх и остались ждать.

В тишине, нарушаемой лишь пением цикад, щелчок замка прозвучал как выстрел и я подпрыгнул на месте.

– Заходи, – шепнул Аронов.

Мимо сторожа, накрытого тряпкой с хлороформом, мы проследовали за Ильей в комнаты директора. Диван и впрямь был обширен – видимо, директор или его сотрудники оставались тут, когда нужны были ночные наблюдения. Хорошо хоть сегодня никого не было.

Я ощупал матрас – есть!

– Потрошим, перекладываем в саквояжи, а бомбы из них – в матрас.

– А не рванут? – усомнился Распопов.

– Не боись, они без запалов, что я, совсем бешеный, что ли?

Минут десять мы, сосредоточенно сопя, выгребали содержимое – пачки и комки денег, и еще столько же пихали внурь бомбы, стараясь равномерно распределить их по всей поверхности.

Обратно вышли так же – Илья запер дверь, снял тряпку с лица сторожа и вылез через окно. Три саквояжа приятно оттягивали руки.

И только мы сунулись на проулок, ведущий к Михайловскому проспекту, как загремели ворота казармы напротив и оттуда вышел ночной патруль, человек пять или шесть, при винтовках.

Пришлось метнутся в тень деревьев и там стоять, унимая сердце, пока разводящий со сменой не обошел весь квартал. А ходили они долгонько – там же оказались, как нам потом рассказали, казармы артиллерийской бригады, стрелкового полка и военное училище, целый городок. И пока они ходили, на каждом углу торчало по часовому.

Мы маялись в саду обсерватории и молились, чтобы развод поскорее закончился, потому как еще надо было дойти с деньгами до гостиницы. Ведь поймай нас с деньгами, это было бы куда опаснее, чем с бомбами. Тьфу, зла не хватает, гений организации, простую операцию «пришел – взял – ушел» нормально продумать не могу.

– А может, я на тот берег переплыву? Там парк городской, спрячу и шито-крыто? – шепотом предложил Дрюня. – Речка-то неширокая, до островка всего саженей пятьдесят, я запросто…

– Ты не дури давай, – пришлось осадить не меру инициативного парня, – река горная, течение быстрое. Снесет тебя, где потом искать? Да и берег крутой, как ты с тремя саквояжами выбираться будешь?

Но все проходит, прошла и смена караулов и мы осторожно двинулись в сторону гостиницы. Впереди, изображая подгулявшего, налегке шел Дрюня, следом мы втроем тащили добычу. На каждом перекрестке наш эсерик осматривал улицы и давал сигнал – и мы выходили из тени, догоняли его и снова прятались в тень. Так и дошли, один саквояж я занес в гостиницу сам, остальные пришлось втихую затаскивать в номер через окно, хорошо хоть длины простыней хватило. Романтика, однако. Но на будущее – хватит в игрушки играться, биржа наше все. В России мне не даст развернуться министр финансов – но ведь есть еще и Европа!

Утром, буквально сидя на деньгах, я ломал голову – ну хорошо, вытащить мы деньги вытащили, а как их вывезти? Можно, конечно, оставить тут Дрюню на месяц-другой, пока все утихнет, но уж больно стремно – одному не устеречь, а в гостинице любопытные горничные, портье, носильщики… Да и разбивать группу неохота. В банк сдать на хранение? Так в жандармском управлении тоже не дураки сидят, небось, всех арендаторов хранилищ плотно отслеживают. Вот ввязались! Чисто чемодан без ручки – и тащить тяжело, и бросить жалко.

Ладно, будет день – будет пища. Тем более, что планы есть, завтра открытие нефтепровода. Я позавчера еще подсуетился, отбил телеграмму Лауницу, тот меня местному полицмейстеру отрекомендовал и вот я в числе приглашенных. А пока – разобраться с местной инициативной группой на тему подростковой колонии.

День канул как в яму, мы осмотрели несколько площадок, но ничего толкового так и не нашли. Вообще, было такое ощущения, что колонию тифлисцы зателяли исключительно, чтоб «не хуже, чем у всех» было, на кондачка и без проработки. На что я им и попенял, и раздал ценных указаний.

Мероприятие проходило несколько в стороне от города (ну какой нормальный человек потянет трубу с нефтью через жилые кварталы?), пришлось выезжать прямо с утра, оставив несметные богатства на попечение Дрюни и Распопова.

Мне досталось место с краешку трибуны для гостей. Но поскольку я был в своем фирменном облачении – черные очки, синий шелковый сюртук, резной кипарисовый крест – то после шепотков среди собравшихся на «правительственной» трибуне, украшенной бело-сине-красными розетками и полотнищами, возникло некое оживление. Вскоре ко мне подошел адъютант и от имени губернатора пригласил перебраться в высшие сферы.

А в сферах было интересно – сам губер, штатский генерал барон фон Траубенсберг, губернский предводитель дворянства князь Багратион-Давыдов, тот самый нефтяной магнат Александр Манташев. Он оказался вполне бодрым армянским дедушкой и с удовольствием рассказывал мне о своем родном городе – Тифлисе. А я ему, пока шли необязательные выступления, успел ввернуть нечто полезное.

– Вот, слыхал я, в Москве есть инженер Шухов…

– Как же, – закивал Александр Иванович, – известный в Баку человек, много построил, знаю лично.