Книга о верных и неверных женах - Канбу Инаятуллах. Страница 5

Попугай смеется над хвастовством Мехрпарвар, и на горизонте восходит солнце любви к Бахравар-Бану

Поскольку исполнители воли судьбы всегда стоят на страже решений рока, следят, чтобы они осуществились вовремя и без промедления, то по установившимся порядкам в мире неизбежно возникает сначала повод, который помогает событиям осуществиться без препятствий.

И вот однажды Джахандар уединился в гареме с прекрасной наложницей Мехрпарвар. Он был очень к ней привязан и любил беседовать с ней о том о сем, наслаждаясь ее несравненной красотой. Шахзаде беспрерывно пил из сверкавшей, как месяц, чаши чистое вино за арки ее бровей над подобным луне лицом. В разгар наслаждений и веселия Мехрпарвар, опьяненная вином, вдруг увидела в зеркале свое отражение. В плену самообольщения — а ведь оно неходкий товар! — она восхитилась своей красотой, преисполнилась гордостью и, забыв скромность, заговорила:

— О шахзаде! Пусть это дерзко, нескромно и невоспитанно, но я хочу, чтобы ты на некоторое время отложил государственные дела, рассудил по справедливости и сказал бы мне: нарисовал ли когда-нибудь художник-творец в книге бытия хоть одно столь же прекрасное и изящное изображение с таким пленительным лицом?

Шахзаде не успел еще раскрыть уста, как попугай расхохотался. Та свежая роза из сада красоты сразу увяла, на челе ее обозначились морщинки, и она настойчиво подступила к шахзаде:

— Я должна знать, над чем смеется попугай, а не то — жить не хочу.

Шахзаде стал умолять попугая открыть причину смеха, но тот не отвечал ни слова в ответ, был нем, как истукан. Однако шахзаде не отставал, и попугай, наконец, промолвил:

— О хатун, ведь если я раскрою тайну, тебе это пользы не принесет! Не принуждай меня лучше.

Но поскольку упрямство присуще природе женщин, поскольку в этих безрассудных и глупых созданиях укоренились неразумные желания, то наложница стала настаивать еще упорнее, и мудрая птица поневоле сломала волшебную печать молчания на кладе слов и стала сыпать жемчуга красноречия в полу шахзаде и хатун, обольщенной собственной красой.

— Причина моего смеха, — начал попугай, — кроется в самообольщении хатун, которая считает, что она среди других людей красотой подобна стройному кипарису, что она превзошла всех красавиц великолепием. Она не знает, что совершенство этого божьего дома зависит не от одного существа, что блеск в саду творения не ограничен одним цветком. Под сводами этого золоченого дворца есть много цветников, а в каждом цветнике еще больше благоуханных и ярких цветов. Есть неподалеку страна, которая своими размерами и богатством в сто раз превосходит вашу. А у правителя той страны есть дочь Бахравар-бану, на лицо которой, если она сбросит покрывало, не сможет смотреть само лучезарное солнце, дающее свет всему миру. Розы от восторга перед ней разорвали на себе ворот [18], нарцисс, вдохнув аромат ее красоты, весь обратился в зрение, чтобы видеть ее. Если бы, к примеру, наша хатун села рядом с ней, то Бахравар-бану затмила бы ее, словно солнце звезду, и хатун была бы пред ней все равно что обыкновенная травка перед розой.

Услышав эти речи, наложница пришла в такое смущение, что даже на лбу у нее от стыда проступила испарина. А Джахандар-султан, ни разу не видев Бахравар-бану, влюбился в нее. Он потерял власть над своим сердцем, шея его попала в аркан ее локонов. Словно Меджнун, который в надежде на свидание с любимой скитался по пустыне, он стал мечтать о возлюбленной. Он расстался сердцем с родными и друзьями и чувствовал влечение к одной лишь Бахравар-бану. Он так погнал коня страсти по арене любви к ней, что ускакал далеко от всех других.

Джахандар-Султан отправляет Биназира в страну Мину-Савад, чтобы тот привез портрет Бахравар-бану

Когда Джахандар услышал из уст попугая описание красоты той горной куропатки, то, не взглянув на нее ни разу, он стал пленником вьющихся локонов периликой красавицы, а птица любви свила себе гнездо на ветвях его помыслов. Чтобы устранить всякое сомнение и убедиться в совершенстве возлюбленной, он вызвал к себе чародея-художника Биназира. Этот волшебный живописец изображал на белых, как жасмин, листах очертания земной поверхности, горы и долы так искусно, что человек мог, не утруждая себя тяготами и трудностями пути, одним взглядом пройтись по всем странам земли, мог видеть перед собой, словно в зеркале, достопримечательности мира и места неприметные, цветущие страны и разоренные края. На фисташковой скорлупе он рисовал сборы на войну, гороподобных слонов, бесчисленные рати, полчища бойцов, ряды воинов, тесноту ратного поля так ярко и отчетливо, что можно было разглядеть боевое волнение воинов с сердцем Рустама, схватки отважных бойцов и отступление храбрецов [19]. Время еще не видывало под этим лазоревым сводом такого волшебного художника, а старый мир не слыхивал о таком чудесном мастере на этом коврике сандалового цвета [20]. Он рисовал с таким искусством и так чудесно, что на его картинах птицы, словно живые, готовы были защебетать, а нарисованные его волшебной кистью травы, казалось, начнут расти. Можно сказать без преувеличения, что если бы Мани со своим Аржангом вдруг ожил, то стал бы плясать от восторга перед каждым штрихом кисти того волшебника. Дабир-судьба в божественном диване написала грамоту о высшем мастерстве на имя того волшебника. В облике этого выдающегося художника-чародея глаза и душа зрячего могли воочию видеть бесконечную мудрость творца, который созидает без орудий.

Джахандар приказал одеть Биназира в платье купца, дал ему всяких драгоценностей и диковинок для подарков и повелел отправиться в ту благословенную страну, запечатлеть на бумаге и привезти портрет той периликой, которая ограбила его душу, совершила внезапный набег на его сердце.

Биназир приготовился в душе к дальней поездке и двинулся в путь, переходя от одной стоянки к другой. Он передвигался быстро, словно ветер, и после многих тягот и трудностей прибыл, наконец, в ту страну, которая была подобна раю, в город Мину-Савад — в столицу отца той подобной гурии красавицы.

Биназир остановился перед дворцовым садом, в котором часто гуляла Бахравар-бану, снял с верблюдов груз, развязал тюки и отправился с богатыми дарами во дворец шаха, чтобы приветствовать его как подобает. Падишах, увидев ценные дары, очень обрадовался и, по обычаю земных владык, оказал милостивый прием путешественникам. Он одарил и обласкал их, а потом стал подробно расспрашивать, из какой страны они прибыли, где произведены те диковинные дары, равных которым не привозил ему ни один купец. Биназир, мешая правду с выдумкой, повел речь о своей стране и ее справедливом правителе, так что падишах удивился больше прежнего. Когда он покинул шахский дворец и вернулся к себе, то молва о приезжем купце и его редкостных товарах распространилась по городу, разошлась по всем кварталам и улицам. Слухи о нем дошли и до невольниц Бахравар-бану. Они же передали то, что слышали, тем, кто имел право докладывать солнцеподобной принцессе. Из высочайшего дворца дан был приказ привести Биназира. Но он сказался больным, притворился усталым с дороги и попросил передать царевне:

«Товары, которые привез ваш преданный раб, более подходят слугам царской дочери. Я их привез, преодолевая опасности на дальних дорогах, только для того, чтобы подарить тем, кто удостоится приема у приближенных ее шахского высочества. Страстно желая поцеловать прах у порога царевны, я не счел за трудность тяготы пути, и, слава Аллаху, мечта моя исполнилась, а благодаря искренности моих помыслов мне удалось благополучно миновать опасные места и нелегкие дороги и благополучно прибыть во дворец самой величавой царевны нашего времени. Однако сейчас я не в силах развязать тюки и доставить дорогие подарки в высочайший дворец. Есть еще у меня, жалкого раба, одно желание, дерзкое и нескромное. Если бы прекраснейшая царевна нашего времени соизволила оказать мне милость, обласкать странника и осчастливить меня завтра приемом в своем саду, которому завидует рай, то это было бы для меня благословенным предзнаменованием, всех нас она порадовала бы возможностью лицезреть себя, иными словами, мы увидели бы на лужайке розу в окружении базиликов. А она смогла бы осмотреть те диковинки, которые отобраны из самых редкостных вещей всей земли, чем вознесла бы своего скромного раба до самого неба. И что бы прекрасная царевна ни повелела, мне не остается ничего, как повиноваться той, которая есть счастье обоих миров».