Одержимость мастера (СИ) - Холин Алиса. Страница 6

Саквояж больно оттягивал руку, но какая теперь уже разница?

Несколько острых капель задели лицо.

Только промокнуть еще не хватало, но ветер подул, и дождь, не успев начаться, прекратился.

Хоть в чем-то повезло.

Взгляд сам собой цеплялся за совершенно ненужные мелочи: вот мимо проплыла дородная девица в зеленом платье с глубоким декольте, на согнутом локте висит розовая сумочка. У мамы такого оттенка был летний костюм, из которого она сшила мне платье на первое в моей жизни представление биомагов. Как будто впервые я увидела забитые бессмысленными безделушками витрины: шляпки, блюдца, шкатулки, фарфоровые фигурки. Кому это все нужно?

Я вдруг подумала, как бы хорошо было найти способ попасть в папину мастерскую и забрать роликовые коньки с моторчиком или хотя бы очки-консервы из темного стекла — папин подарок перед моим отъездом в колледж. Такими очками пользуются картографы и следопыты в песчаных карьерах. Папе очки достались от следопыта, которому он починил кульман, вернее, его усовершенствовал. Если бы разрешали за пределами колледжа пользоваться магией, то я без труда бы открыла замок на папиной мастерской. А если бы отчислили меня не с первого, а со второго курса, то такой преграды, как замок, для меня вообще не существовало бы — я любой замок могла бы рассеивать словно дым. Что ни говори, после отчисления и до конца своей жизни в биомагии я останусь полной невеждой.

Почему мне не дали проститься с родителями?

Враги империи.

Кто только выдумал эту чушь! И тут я ясно ощутила, что попала в разряд людей с каким-то иным качеством. В один день я перестала быть самой собой и превратилась в призрака, бесцельно слоняющегося по городу.

Когда я спустилась к набережной Алура, начинало темнеть.

Заметно похолодало.

Подошвами моих летних и почти сношенных ботильонов ощущала холодный камень вымощенной дороги. Тонкие нейлоновые колготки остужали ноги. С утра не имея ни глотка воды, я уже находилась на грани изнеможения. Мне с трудом удавалось идти и тащить нелегкий саквояж. В его глубинах упрятаны книги, которые я покупала на свою стипендию, пара комплектов нижнего белья, чулки и письмо из Комитета безопасности. Всю одежду и обувь, которую выдавали в колледже, пришлось сдать.

Ни пожаловаться никому, ни поныть и попроситься назад…

Я глубоко вздохнула.

Перехватила саквояж в левую руку и, наскоро размяв онемевшие пальцы правой руки, прибавила шаг.

Свернула на Тополиную улицу, где живет тетушка и ее маленький сынишка, уже как несколько месяцев. До комендантского часа успела. В девять вечера начинают вылазки вездесущие жандармы. На моих часах, где на обратной стороне гравировка «Время свершений!», — половина девятого. Маленькие круглые часики с бронзовыми стрелочками на белом циферблате — тоже подарок отца. На прошлый день рождения мы в мастерской часовщика вместе заказывали эту надпись. А потом папа торжественно застегнул кожаный ремешок на моем запястье.

К слову сказать, Тополиной улицу прозвали не оттого, что зеленела она пирамидальными кронами, а потому, что тут, до того как провести очистительную реформу по всему городу, впервые запустили пилотные испытания. Днем власти запрещали выливать из окон отхожую воду, поэтому, чуть зайдет солнце, жители старого Москинска начинали активно опустошать накопленные за день ведра. Потоки грязной воды журчали повсюду. Бороться с этой напастью было бесполезно, и на улицах были посажены железные тополя — технодеревья, гибрид живого растения с механической очистной системой, метров под двадцать высотой. С виду обычные деревья, с ветками и листвой. Тополя вбуравливались в землю могучими металлическими корнями, похожими на узловатые канаты, и мощными насосами выкачивали накопившиеся за ночь нечистоты. Запах от этого никуда не девался, зато днем можно было ходить, не боясь утонуть в зловонных лужах и канавах.

Кроме железных тополей, в этом районе никакой другой растительности не было. У стен, чудом не осыпающихся, возвышались кучи мусора. В воздухе пахло гнилью. Помню, отец писал жалобу в муниципальную службу. Ответ пришел короткий: мусор вывозится регулярно, но, сколько себя помню, высота мусорных гор никогда не снижалась. С другой стороны, если бы его не вывозили вовсе, на тротуарах не осталось бы места для пешеходов.

Тетушкин дом с черной цифрой на серой стене «119» тянулся к небу. Но величественного в нем не было ровным счетом ничего. Черные дыры подъездов, из люков шипят зловонные пары, вдоль обшарпанных стен валяется какой-то хлам и мусор. Стекла в окнах черны от копоти, а на двух нижних этажах закрыты металлическими решетками.

Квартира располагалась на последнем, тринадцатом, этаже, с выходом на чердак. В такие двухъярусные квартиры селили семьи с детьми-амфибиями, в них предусмотрены социальные камеры-аквариумы, работающие на осколках благотурина. Старые аквариумы сменили не одно поколение детей, но все же иметь такой за счет муниципалитета — большая поддержка. У тетушки никогда не хватило бы денег на покупку нового аквариума, не говоря о благотурине, даже самом малюсеньком его осколке.

Если бы, как утверждает Комитет безопасности, папа изобрел искусственный кристалл, первым делом он помог бы своей сестре и племяннику!

Куда смотрел суд, когда родителям выносили приговор?

Неужели не видно, что все шито белыми нитками?!

*Эйри — денежная единица Симберской империи. Одно эйри содержит в себе 50 долей.

Глава 7

В нос ударил кисловатый запах. Тусклый свет газовых светильников отражался в серых выщербленных стенах. Я переступила через лужу сомнительного происхождения и подошла к лифту.

В колледже даже ржавых труб не встречалось. За порядком и ремонтом следили специальные хозяйственные роботы. Наверное, проще поддерживать чистоту и уют в закрытом городке, где от силы человек сто пятьдесят наберется. А тут, в промышленных районах, немудрено, что на социальную жизнь города власти закрывают глаза. Говорят, на обеих сторонах Алура, в Северном и Южном Москинске, проживает около двух миллионов человек! Из них в Южном Москинске, по словам папы, наберется от силы пара тысяч жителей. Вот и получается: нам приходится буквально выживать, а те, кто за мостом — в колыбели магического прогресса, — живут в роскоши. Еще и без специального пропуска к ним не попасть.

На кнопку вызова лифта я нажала костяшкой указательного пальца. Кабина дернулась и замерла, но двери так и не открылись.

Стоило ожидать.

Что ж, очередное испытание на выносливость — подъем на тринадцатый этаж с полным саквояжем после пятичасового пути. Я шмыгнула носом, сжала покрепче костяную ручку саквояжа и, стараясь дышать через раз, начала суровое восхождение. Вытянутые колбой лампы встречались на лестничных пролетах через раз. Минуя третий погруженный во мрак пролет, попала ногой в выбоину на лестничном марше и едва не расшибла лоб.

Слезы заволокли глаза.

Стало обидно, и не столько за себя, сколько за тетю Ойле. Каждое новое жилище, куда ее с сынишкой переселяют социальные службы, вернее отдел попечительства над детьми-амфибиями, выглядит все обшарпаннее и страшнее. И чем только они руководствуются при «улучшении условий жизни и удовлетворении необходимых потребностей»? Исчерканные стены, выщербленные и стертые ступени словно созданы для того, чтобы по ночам привлекать шпану и бездомных. Я ухватилась за деревянные перила и тут же отдернула руку. На ладони остался след сажи.

Скрипнула зубами.

Все это мелочи!

Вот доберусь до кровати и усну, как спящая красавица, на сто лет — не меньше. И ни одна живая душа не сможет меня пробудить, пока сама не встану, если, конечно, сил хватит подняться.

Перехватила саквояж в левую руку и через не могу, почти не останавливаясь, добралась до тринадцатого этажа.

Подслеповатая лампочка над дверью отбрасывала тусклое пятно света на грязный потолок. Дверь тети Ойле сильно выделялась в общем антураже подъезда. Выложенная деревянными планками цвета темной соломы, она казалась верхом уюта на фоне отбитых и изрисованных стен и до жалкого перештопанных дверей. Я придавила подушечкой пальца звонок. За дверью послышались шаги, и меднокрылая ручка опустилась.