Поцелуй через стекло (СИ) - Воронина Алина. Страница 16

Не то чтобы Лука страшится перспективы остаться ни с чем. На самом деле он не ведает — каково это. Надо полагать, что и особого негатива по поводу банкротства не испытывает. Досаду вызывают лишь участившиеся визиты на верх Софии с её опасениями по поводу душевного состояния ребёнка. Как следствие ему приходится имитировать творческий процесс, то есть писать. Поскольку никакого стоящего материала «Красные кирпичики» не предоставляют, он принимается за истории, рассказанные бывшей помощницей по хозяйству. «Само-знамо»(подслушанное у неё выражение) они касаются постояльцев «Божьей коровки».

Откопав в недрах письменного стола блокнот, Лука излагает факты. Первый заголовок — «Жизнеописание Марины Кудреватой».

Девочка появилась на свет в северной глухомани и с ранних лет была склонна к бродяжничеству. «Поиски другого места»- так объясняет девочка свою тягу. Большую часть детства Марина проводит в интернате для умственно-отсталых детей в Двинске Архангельской области, а своё совершеннолетие встречает в «Божьей коровке». Марина входит в транс посредством верчения на месте, которое напоминает танец дервишей. Утверждает, что «умеет сниться».

В этом месте ручка повествователя застывает на месте. «Шишки-едришки!» — выражение, заимствованное у бывшего личного водителя Дамировых. Мирра не озаботилась пояснить, что это значит — «уметь сниться».

А если спросить у Альки? Удобно ли? После некоторых колебаний он берётся за мобильный.

Судя по радостным интонациям, «бывшая» успела заскучать на карантине и не прочь потрепаться.

— Видишь ли, друг мой Лёнька! — (Будучи в духе, Алька склонна величать молодого человека именно так — в память об одноимённой книжке, которой зачитывалась в детстве). -Интересующая тебя персона — любимый объект доктора Шехтмана. А у него, помимо неврологии, имеется что-то типа хобби. Всякая там эзотерика.

— Но если всё так, то у девушки должна быть какая-то предрасположенность. Я прав?

— Видишь ли, психиатры — это особая каста в медицинском сообществе. Они все немножко того…

— А что конкретно про эти сны тебе известно?

Немного. А если по чесноку, то ничего.

— Жаль! — не смог скрыть разочарования молодой человек.

— Про это тебе может рассказать Мирра. Ну та самая. Из города Мирного.

— Она тоже умеет сниться?

— Про это не знаю. Но в каких-то экспериментах участвовала.

— А что представляют эти экс…

— Сознательное управление сном. Это всё, что мне известно.

Оживлённый диалог «бывших» на этом прервался. Пауза затянулась, так что на одном конце провода даже встревожились:

— Чего ты приуныл? Если требуется забойный сюжет, то Федька — в самый раз будет.

— Какой ещё Федька?

— Лилипут.

— Их называют маленькими людьми.

— Иди на фиг со своим гуманизмом! — взбеленилась Алька, несколько подуставшая от разговора.

— Окей, а что ещё интересного можно о Фёдоре сказать?

— Парень родился без рук. Но при этом рисует и выжигает по дереву.

— Как это?

— Ногами! — На том конце хохотнули. Звук получился такой, словно полоскали горло тёплой водой. — Твоя наивность меня умиляет!

— Спасибо, Аль! Ты мне очень помогла. — Поддал ответного сарказму Лука.

— Погодь, не убегай. Имеется ещё и душещипательная история. Слышь?

«Как девушка всё-таки опростилась в этом своё заведении!» — подумал Лука, но оставил своё мнение при себе.

— Да, Аля, я слушаю.

— Наведалась как-то в нашу богадельню одна журналисточка. И очень нашим Федей впечатлилась.

— Как человеком?

— Дурень! — В трубке снова сполоснули горло. — Как проектом. Сварганили целый сценарий. Люблю — не могу. Хочу спасти! Ну всякая лабутень.

— Ну почему же сразу лабутень?

Вопрос демонстративно пропустили мимо ушей:

— Ну и, само собой разумеется, всякие там ток-шоу начались. Барышня по ним целый год гастролировала. Много денег огребла. Знамо дело, хотела всё при себе оставить. Но мы не дали. Пригрозили ей разоблачением. Поначалу она отбрыкивалась. Тогда я папку своего подключила. Ну а он человек из 90-ых. Сам знаешь. (Лука, честно говоря, был не в курсе этих биографических подробностей Бондалетова). Короче, прижали к стенке и заставили делиться.

— Раскулачили успешно?

— Вполне. Федька себе комнату в общаге купил. Стал там жить-поживать. Однако свобода и деньги счастья не принесли маленькому человеку. Заразился там «русской болезнью». К слову сказать, напрасно её русской именуют. Англо-саксы побухивают тоже не слабо. Кому как не тебе, обучавшемуся в туманном Альбионе, это знать!

— Не буду с тобой спорить. Дальше что было?

— Хэппи энд! А всё благодаря Мирре. Ну и твоя Алька в стороне не осталась. Короче, вернулся Федька в отчий дом, то бишь в «Божью коровку». А там у Шехтмана не забалуешь. Дис-цип-ли-на! Подъём в семь. Отбой в двадцать два.

— Спасибо, Аля! Правда, спасибо.

— Ну бывай, друг мой Лёнька!

И несостоявшиеся жених и невеста разъединились.

«А всё-таки хорошая девчонка эта Алька!» — подумал Лука. — Хотя и дочь бандита.

«А всё же есть что-то привлекательное в нашем соседе!» — пришло в голову Але. — Хоть и «Кисляй».

Глава 23

Ёлы-палы! Лес густой…

— Послушай, Зулейха!

— Меня зовут Румия! — отрезала мачеха.

— О да, прошу прощения. Я тут немножко запутался.

— Не причиной ли тому алкоголь?

Ударение на первом слоге грешного слова добавляло сарказма.

— Твоего отца (Да будет милостив к нему Аллах) это не обрадовало бы. — Женщина подбирала слова помягче.

— Послушай, Зулей… Румия! Ты хорошая женщина и вообще истинная татарочка, но… — По шее мачехи пошли красные пятна. — Но в жизни выпадают и другие комбинации.

— Гумер, что ты несёшь? Твой отец…

— Ты права, женщина! Я Дамиров.

— Ты позоришь свой род!

— Род? А тебе известна моя родословная? Нет у меня никакой родословной! Хотя, без сомнения, я конкретный поволжский татарин. Рыжий, как лиса. Разрез глаз- покрупнее, чем даже у иных славян. Короче, тот ещё булгар. Но не суть! В душе я русский. Похлеще некоторых русских вместе взятых. А вообще мы все на этой Среднерусской возвышенности так перемешались, что превратились в одну большую крепкую орду. И я горд этим. Потому как только моя русская душа может так петь!

И надтреснутым голосом он завёл:

Допеть ему не дали, вытолкав взашей.

И где тут, скажите на милость, почтение к старшему в роду?

Ничего не оставалось, как отправиться восвояси. А под «восвоясями» подразумевалось не что иное, как старый родительский дом. А поскольку мужчина находился сильно «под мухой», пришлось взять такси. Оно и доставило его в Лопуховку.

…Сквозь причудливо разросшиеся стебли плюща виднелись брёвна, потемневшие от времени, а мутные окна подслеповато щурились.

Гумер резко выдохнул, будто в ноздри попал инородный предмет, и толкнул дощатую дверь. Пахнуло нежилым. Он миновал сени, в которых стояли пустые вёдра. Рядом притулилось коромысло. «Материнское!»

В родительской спальне всё оставалось на прежних местах. Он опустился на стул, сиденье которого было обито набивной тканью. Стул этот, как и его три сородича, сохранили первозданную свежесть, ибо предназначались для гостей. Припомнив это, Гумер отметил детскую цепкость своей памяти. Затем его взгляд упёрся в прикроватный столика, где лежал толстый, но компактный томик в зелёной обложке.

«Коран!» Вот над какими духовными вопросами бился отец- атеист на склоне жизни.

Гумер полистал зелёный томик, отметил карандашные подчёркиванья и вернул на место, после чего прилёг на старую металлическую кровать с блестящими шариками на спинках. Скорее всего на ней он и был зачат. От этой мысли в голове вдруг всплыли строчки английского поэта Джеймса Томсона «В комнате»: