Клетка - Каннинг Виктор. Страница 2

Монахиня поднялась и начала медленно раздеваться. Пес проснулся и, рассчитывая на игру, побегал немножко взад и вперед, а потом разочарованно заскулил. Следуя многолетней привычке, сестра Луиза аккуратно складывала одежду на ровный валун. Платье было не ее, принадлежало монастырю. Не желая познать собственную наготу, она осталась в ночной рубашке и грубых шерстяных чулках. Придавила стопку одежды на валуне тяжелыми черными башмаками. Наконец отстегнула тугие резинки чепца, сложила его и сунула в башмак. И с непривычкой ощутила, как прохладный ночной воздух ласкает коротко подстриженные волосы.

Она подошла к самому морю. Пес ковылял за ней по пятам. Без колебаний она вошла в воду, почти не чувствуя холода. Вскоре остановилась, ощутила, как ее начинает тащить отлив, и опустила руки — теперь и они соприкасались с прохладой моря. Пес лаял и скулил, бегал из стороны в сторону вдоль кромки воды. Глубина была ей уже по пояс, монахиня присела — плечи скрылись — и поплыла брассом, неспешно, без труда превозмогая вес намокших ночной рубашки и чулок, что тянули на дно. Проплыв несколько сотен ярдов, она обернулась на берег. Там, вдали, на фоне неба мелькнули фары автомобиля. К востоку от них в ночи мерцали огни летних домиков. Над пляжем, где она разделась, одиноко сияло окно виллы, наполовину заслоненное черным стволом миндального дерева. По мерному повороту его силуэта на фоне окна монахиня догадалась, что отлив сносит ее к западу, прочь от берега. Ее вполне устраивало плыть по течению, ждать, когда верх возьмут холод и усталость. Потом она почувствовала, что с ноги съезжает чулок и, не раздумывая, сбросила его. Отлив все скорее уносил ее в открытое море. Вскоре она освободилась и от второго чулка.

Пес вернулся к винной лавке и устроился на запорошенной песком деревянной ступеньке. А трое рыбаков по-прежнему пили местное вино, закусывали жареным тунцом, косяки которого теперь шли вдоль побережья в поисках устьев рек для нерестилищ. Никто из рыбаков о монахине и не вспомнил. У голой лампочки — она висела над заросшей плющом верандой — вились комары. Один из рыбаков отрыгнул, ощутил во рту кислый привкус вина и бросил псу объедки со своей тарелки.

Крыса, что рылась среди выброшенного прибоем хлама, унюхала нечто новое, покрутила головой и углядела на валуне стопку прилежно сложенной одежды. Пожевав краешек накрахмаленного чепца, она вернулась к морю, а высоко в небе с едва слышным гулом, с едва заметными огнями пролетел «Боинг-707» компании ТАП рейсом на Рио-де-Жанейро.

Когда огни «Боинга» исчезли в ночи, сестра Луиза, урожденная Сара Брантон, дочь полковника Джона Брантона и его жены Джин, беременная уже три месяца, ощутила: холод и усталость овладели ею настолько, что хотелось одного — забыться. Подняв руки над головой, она позволила себе погрузиться под воду. Но тут оказалось, что тело — этот великий предатель души — живет в постоянной вражде со смертью. В подводной тьме Сара поняла: тело вновь побеждает душу; руки и ноги словно сами по себе вынесли ее, захлебывавшуюся, на поверхность, забили по воде. Она отдышалась и еще долго помогала себе держаться на плаву медленными, слабыми движениями.

Ричард Фарли сидел, вытянув ноги, прислонив каблуки к каменному порожку камина, где желтыми, голубыми и зелеными огоньками переливались старые сосновые шишки — потрескивали, разбрасывали искры. Когда он поднес к губам рюмку с бренди, оказалось, спиртное согрелось теплом рук. Ричард был сорокалетним мужчиной с темными волосами и глазами, загрубевшим смуглым лицом, почти неприятным, со следами жизненных неурядиц. Он носил голубую рубашку свободного покроя с заплатой на плече и без двух пуговиц. На его светлых военного образца брюках запеклись старые масляные и смоляные пятна. Словом, человек он был неприметный, знал об этом и давно с этим смирился. Он слышал, как Герман Рагге поднимается по лестнице, шум воды в ванной, а потом знакомые вздохи, с которыми заполнялся бачок старинного туалета виллы. Он отпил бренди, откинулся на спинку кресла и задремал, положив на колени руку с рюмкой. Вскоре его разбудил Герман, отняв эту рюмку.

— Ты льешь на штаны. — Герман подошел к буфету, налил бренди себе, наполнил рюмку Ричарда. Вернулся, отдал ему выпивку и спросил: — Опять гости?

— Похоже на то. — Фарли закурил. — Кому-то, видимо, вечно нужен от меня или приют, или поддержка, или милостыня. На ловца, как говорится, и зверь бежит. Или все от того, что я так и не научился отказывать даже дурным людям? Впрочем, на этот раз выбора не было.

— Почему ты вызвал именно меня?

Фарли оглядел Германа. Тот был крупным мужчиной с грубыми чертами лица, младше его лет на десять, с львиной гривой волос, большим, вечно смеющимся ртом. На такого можно положиться. По вечерам он играл на гитаре в оркестре отеля «Паломарес», а днем работал в саду — он владел несколькими гектарами оливковых и лимонных деревьев. Герман выучился в Берлине на врача, но всерьез медициной не занимался — из-за гитары и склонности к беззаботной жизни. Ричард и Герман любили друг друга и понимали с полуслова.

— Чует мое сердце, она не захочет, чтобы я сообщал о ней властям. Позови я обычного доктора, и тому пришлось бы докладывать в полицию. К тому же Марсокс пригнал шаланду прямо к вилле, вот мы женщину сюда и принесли — а ты оказался под рукой. Врачу бы пришлось часа два ко мне добираться. Как она?

— Я сделал ей укол успокоительного и растер губкой. Если она проспит целые сутки — ничего страшного.

— Как может женщина в таком виде упасть с корабля незамеченной? Или ее столкнули?

— Далеко ли от берега вы ее увидели?

— Милях в двух — рыба только-только стала появляться.

Герман снял с шеи стетоскоп, сунул его в карман пиджака и сказал: «Она могла и с берега приплыть — ее отлив вынес».

— Не рановато ли еще купаться? Да в ночной рубашке! И почему она так коротко подстрижена?

— Ее спроси, когда очнется. — Герман улыбнулся. — Она красивая женщина с хорошей фигурой. По-моему, ей нет еще и тридцати. Может, собиралась покончить с собой?

— Если так, то вовремя передумала. Когда мы заметили ее, она кричала во все горло, а потом чуть не разорвала меня, когда я ее вытаскивал. Смотри, — Фарли распахнул рубашку, показал глубокие царапины на груди, — мне даже пришлось ударить ее, чтобы утихомирить, иначе нам бы ее не спасти.

— Хочешь, замажу царапины йодом?

— Нет, спасибо. Я уже смазал их чем-то из аптечки Холдернов, когда переодевался. — Ричард Фарли вздохнул. — Была минута, я подумал — все, нам обоим крышка, но тут подоспел Марсокс, втащил ее на шаланду, где она потеряла сознание и, — он вдруг улыбнулся, — лежала почти такая же голая, как те тунцы, что мы поймали.

— Ладно, Ричард. — Герман встал. — Завтра вечером я к ней загляну. Но если понадоблюсь раньше — звони.

— Спасибо, Герман. — Фарли проводил его до двери. — Она тебе что-нибудь сказала?

— Нет. Хотя, по-моему, была в сознании, когда я делал укол. Видимо, она в шоке… а может, просто не хотела пока ни с кем разговаривать. Ну, до завтра.

Фарли встал у двери, посмотрел, как Герман садится в машину. Зажглись фары. В их бледном свете оливы и олеандры казались подбитыми инеем. Автомобиль уехал, а Фарли еще немного постоял у порога.

Прежде чем лечь спать, он заглянул к спасенной. Герман оставил дверь открытой, ночник — включенным. Женщина лежала лицом к стене, укрытая одеялом до самого подбородка, тяжело дышала. Плед Марсокса, который он всегда брал на рыбалку — в него они и завернули спасенную, — лежал на полу у занавешенного окна. Фарли поднял его, почувствовав, какой он тяжелый, мокрый. На крючке висела женская ночная рубашка из грубой белой ткани, в бледных пятнах замытой крови. Его крови. Когда он доплыл до женщины, она вцепилась в него как дикая кошка, царапалась и рвалась, и они вместе ушли под воду…

Он покинул комнату, прихватив и плед, и рубашку, дверь не закрыл, ночник не выключил. Зашел в ванную, включил электрический полотенцесушитель, повесил на него мокрое. Дверь своей спальни он тоже не закрыл, чтобы услышать, если женщина проснется, попросит помощи, хотя и сомневался, что так может случиться. Герман дал ей явно сильнодействующее лекарство. Фарли переоделся в пижаму и через десять минут уже спал.