Конторщица (СИ) - Фонд А.. Страница 32

— Удостоверение действительно два месяца, — напомнила она, — не затягивайте с оформлением паспорта.

Пообещав выполнить все в срок, я, окрыленная успехом, помчалась назад на работу. У меня, наконец, была легализированная прописка на Ворошилова и две фотографии в придачу, как бонус.

Красота, в общем.

На этом хорошая полоса не закончилась.

Сперва я успела на обед. С удовольствием поглощая овощной суп и яблочно-морковное суфле (сегодня оно не казалось таким уж отвратительным), я машинально стянула берет, так как в столовке было душно.

— Горшкова, — ахнул кто-то за спиной. — Лида!

Я обернулась. На меня с ужасом уставилась Зоя Смирнова:

— Ты что с собой сделала?

Я испугалась и осмотрела себя: вроде все на месте.

— Что такое?

— Что у тебя с волосами? — не унималась Зоя.

— Ах, это… — облегченно засмеялась я. — Прическу новую сделала. Ультра-пикси называется.

— Никогда не слышала, — удивилась Зоя.

— Зоя, ну, ты же понимаешь, — проникновенно заговорила я, глядя в ее глаза, — все эти химии и каскады с локонами — вчерашний день, мещанство. У нас же скоро Олимпиада, нужно выглядеть современно.

— Угу… — задумчиво глядя на меня, согласилась Зоя.

А я с аппетитом вернулась к яблочно-морковному суфле. Вкуснятина!

Рабочий день стремительно близился к концу. В связи с пожаром, всех пострадавших перевели временно работать в крыло к метрологам и инженерам. Мужской коллектив повлиял на наших дам благотворно и скандалить стали меньше.

Мне повезло, что Щука закрысилась на меня и "сослала" подальше с глаз, в самый дальний по коридору небольшой кабинет, где сидели два инструктора по охране труда и технике безопасности.

Первый, Василий Егоров, был веселым и лопоухим. Он отвечал за охрану труда.

Второй, Роман Мунтяну, был донельзя смугл, черноглаз, и интересный той южной цыганской авантажностью, характерной для выходцев с Молдавии и Бессарабии. Зная о своей неотразимости, он был грубоват и, в основном, молчал. Он, соответственно, занимался техникой безопасности.

Мужички пополнение в кабинете в моем лице восприняли категорически в штыки. Мне было указано мое временное рабочее место, на вопросы мне отвечали, в лучшем случае, односложно. Все остальное время попросту игнорировали. Я поначалу опешила, но потом, рассмотрев чуть одутловатые лица, все поняла.

Ну, ничего, вскурощаем, как говорил Карлсон. Тем более опыт общения с Петровым у меня имеется.

Еще одной хорошей новостью было то, что документы в моем кабинете не сгорели. Все личные дела и папки с основными фондами были заперты в несгораемых шкафах, поэтому не пострадали. Сгорели только поточные бумаги с моего стола. И то, не столько сгорели, сколько были утоплены в пожарной пене.

А вот пишущая машинка погибла. Но мне было не жаль. Если повезет — выбью новую.

Взглянув на соседей по кабинету, я хищно осклабилась и приступила к курощанию…

Воспользовавшись послепожарной неразберихой и кутерьмой от с переселения туда-сюда большого количества людей и еще большего количества барахла, я незаметно метнулась в магазин N 11 заводского райпищеторга.

Спустя всего полчаса (благо в рабочий день очереди особо не было) я стала беднее на пять рублей восемьдесят копеек. Зато в моей сумочке появилась бутылка "Старого Таллина", он же ликер классический, он же крепостью 40 %, и который, насколько мне известно, целевая аудитория в лице Петрова категорически одобряла. Мы когда-то с Жоркой такой тоже пробовали. Помню, как девушка-консультант в дьюти-фри расхваливала: "…это "потрясающе вкусный, ароматный ликер на ромовой основе. Цитрусовые масла, корица и ваниль придают ему мягкий, бархатистый ромово-карамельный вкус, а нежная сливочная свежесть и тающий во рту марципан, позволяют прикоснуться к истокам легенд средневековых алхимиков…". Не знаю кому как, а по мне — шмурдяк шмурдяком, обычный подслащенный самогон, хотя, впрочем, я не эксперт.

В соседнем магазине "Продукты" получилось без очереди взять пару плавленых сырков с тематически многообещающим названием "Дружба". И вот с таким вот нехитрым набором, я вернулась на работу внедрять пакт о ненападении Егорова-Мунтяну-Горшковой путем искусства пьяного диалога.

Мое новое рабочее место — это отдельная суровая песня. Теперь оно располагалось в столь узком пространстве, что страдающий клаустрофобией человек добровольно туда бы не пошел. Вдобавок весь кабинет был окрашен тускло-синей масляной краской и напоминал то ли самый унылый в мире гроб, то ли подсобку какого-нибудь крайне депрессивного физкультурника в школьном спортзале. Только вместо спортивного инвентаря тут были гроссбухи с инструкциями. Столы и открытые стеллажи были дряхлые, и тоже выкрашены синим. И среди всего этого готического разнообразия кровавым пятном рдел пожарный щит на стене, важность и функциональное значение которого я поняла значительно позже.

В общем, мой бывший кабинет-чуланчик теперь я вспоминала с теплотой и почти с ностальгией.

Уже у дверей кабинета я услышала ссору: Егоров и Мунтяну отчаянно ругались.

Но едва я вошла, как ссора моментально стихла. На меня взглянули мельком и мрачно. Затем подчеркнуто перестали обращать внимание.

Поэтому я вышла на середину кабинета и сказала:

— Уважаемые коллеги! Минуту внимания! Понимаю, что в этом кабинете сложились свои традиции и привычки. Мне жаль, что так вышло и вам теперь приходится делить кабинет с коллегой женского пола. Но раз уж так получилось, и уже ничего не изменить — то поэтому вот! — жестом фокусника я вытащила "Старый Таллин" из сумочки и торжественно водрузила на стол Егорова.

— Ничё-се, — присвистнул Егоров и радостно осклабился. — Это с чего вдруг?

Мунтяну промолчал.

— Ты что, Василий! — возмутилась я, доставая из сумочки сырки "Дружба" и аккуратным ромбиком выкладывая их вокруг "Старого Таллина", — забыл разве, что сегодня — Всемирный день финского языка? Поэтому надо бы поддержать почти братский народ. Им и так нелегко.

Не знаю, что думали Егоров и Мунтяну о финском языке, но мой патриотический призыв поддержали. Я, кстати, пить не стала, сославшись на необходимость посещения милиции. Мужики посочувствовали, но отсутствие необходимости делиться "эликсиром жизни" с третьим лицом восприняли положительно. А Егоров заставил меня клятвенно пообещать, что в следующий раз — обязательно.

Примерно через сорок минут, когда со "Старым Таллином" было покончено, Егоров таинственным голосом сказал "Але-оп!", подошел к пожарному щиту, сунул руку в алое конусное ведро и достал оттуда бутылку портвейна. Мунтяну улыбнулся и вдруг сообщил: "Вот!" (и это было первое и единственное слово за сегодня, которое он сказал мне).

Но и по этому слову я поняла, что лед если еще не тронулся, то уже пошел крупными такими трещинами. Но ничего, через пару дней, вы у меня, мальчики, из рук есть будете…

Тем временем прозвучал гудок, и так, как я не была задействована в мероприятии по спасению барахла после пожара, то с чистой совестью отправилась прямиком в милицию.

Отдел милиции нашего района находился в противоположной стороне от профилактория, и я еще подумала, что если там задержат, то на лекцию о признаках сыпного тифа я точно опоздаю и будет мне кирдык от Симы Васильевны.

Увидев меня капитан Иванов, вздохнул с облегчением:

— Проходите, гражданка Горшкова, присаживайтесь.

Я устроилась напротив капитана.

— Итак, давайте еще раз уточним, когда вы видели Миркину Римму Марковну в последний раз, — капитан положил чистый лист перед собой на стол и приготовился записывать. — Расскажите подробно все, что вспомните.

Ну, я и рассказала:

— Римма Марковна пришла ко мне пить чай вечером шестого апреля, — я говорила медленно, размеренно, с остановками, чтобы капитан успевал записывать, — потом, примерно минут через сорок, она ушла, чтобы не курить у меня в комнате.