Рука-хлыст - Каннинг Виктор. Страница 14

— Может быть, ты что-то о нем знаешь? Он нанял меня. Но не ответил ни на один мой вопрос.

— Доверяет тебе.

— Мне понравилась его улыбка. От нее светлее на душе становится.

— Тебе нужно носить темные очки.

— Он был так щедр, — сказал я, — что отдал свою секретаршу целиком в мое распоряжение — она будет моим компаньоном, гидом, советником и другом. Ее зовут Веритэ Латур-Мезмин.

— Какого года вино?

— Около тридцать пятого года, вкус довольно слабый. Но думаю, после фильтрования станет лучше. Так или иначе, она отправится за Вадарчи вместе со мной.

Казалис состроил гримасу и сказал:

— Не думаю, что нам это понравится.

Я понял, кого он имеет в виду, говоря «нам», но меня это не волновало.

— С этим вы ничего не можете поделать, — сказал я. — И я тоже. А как насчет этой квартиры? Я больше не хочу принимать гостей.

— Полагаю, ты сможешь с ними справиться. Но я бы на твоем месте остерегался. Будь в баре отеля «Георг V» каждый вечер между шестью и половиной седьмого. Начнем с сегодняшнего вечера. Если тебе понадобится что-то сообщить нам, свяжемся там. А здесь меня легко могут застукать.

— Ладно, последи, чтобы за тобой не было хвоста.

— Конечно.

Он помахал мне рукой и ушел.

Уилкинс позвонила в двенадцать. Я сидел у окна за столом, на котором лежало несколько листков, и в правой руке держал большой стакан с коктейлем из виски и кампари.

В общей сложности Уилкинс надиктовала мне три сотни слов, а она, если бы понадобилось, смогла бы в три страницы уложить «Унесенных ветром». Речь шла о суде в пятьдесят седьмом году над Веритэ Латур-Мезмин по обвинению ее в убийстве мужа. Статья из «Ньюс оф зе уорлд». Коробка со старыми вырезками из газет появилась у меня потому, что, когда выпадала свободная минутка, я не упускал случая посидеть на кухне мистера Мелда за парой стаканов «Гинесса» и номером «Ньюс оф зе уорлд». Веритэ была оправдана французскими присяжными в Лиможе, и это действительно было весьма справедливо.

Что касается Малакода, то он занимался международными банками, судоходством, учредил два музейных фонда, благотворительные фонды и научные стипендии, словом, подобные сведения можно найти и относительно таких людей, как Ротшильд, Гулбенкиан, Форд, Наффилд и прочие. Малакод еврей, родился в Гамбурге, не женат. В лондонской «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года было напечатано краткое сообщение, в котором объявлялось о новом научном фонде Малакода, а на второй странице газеты за то же число была небольшая статья, имевшая отношение, как мне показалось, не только к Малакоду.

Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.

Я появился в «Георге V» сразу после шести. В баре мне составил компанию крупный и очень общительный американец, который рассказывал длинную историю о своем друге. Я все ждал, когда же он доберется до сути, но этого так и не случилось. Выпив вторую порцию мартини, я потерял к нему интерес. И когда это произошло, я увидел, что в бар входит Ричард Мэнстон.

Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:

— Рад вас видеть, сэр Альфред.

Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.

Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.

Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.

Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:

"С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.

Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.

Счастливого пути. Ради.".

Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:

«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.

Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.

Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.

Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.

Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.