Тающий человек - Каннинг Виктор. Страница 17

— Я буду с вами предельно откровенен. Возможно, вы действительно утратили память, а возможно, и нет. Лично я думаю, что нет. Но если по каким-то серьезным причинам личного характера вам так нужно, я ничего не имею против. Но в одном я уверен — вы не сказали правду о вашем пребывании в отеле “Омбремон”. Если бы вы знали, что произойдет после вашего отъезда из отеля, то вы, конечно, были бы более... ну, скажем, осмотрительны.

— Я не понимаю, о чем вы...

— Понимаете. Я говорю о номере 16.

— Я была в номере 15.

— Но вы звонили Денфорду в Англию из номера 16.

— Конечно, нет. — Какой бы большой и замороженной она не была, здесь не требовалось ни опытного глаза, ни столь же опытного уха, чтобы понять, что она сдерживает что-то внутри себя, вероятно, страстное желание заорать на меня, чтобы я убирался с яхты прямо к черту. И мне не слишком приятно было осознавать это. Совершенно неожиданно мне стало жаль ее.

Я покачал головой.

— В вашем счете не было оплаты за телефонный разговор. Зато она была внесена в счет за номер 16. И человек, проживавший в этом номере, — мужчина — отдал деньги без разговоров. Итак, куда это нас ведет?

Она пошла обратно к столу и остановилась рядом со мной.

— Это никуда нас не ведет, мистер Карвер. Я ничего не знаю о номере 16. Если в отеле что-то перепутали и кто-то оплатил мой телефонный разговор, потому что слишком спешил, чтобы проверять правильность счета, меня это ни капли не интересует. Единственное, что меня интересует, — это чтобы вы поскорее ушли и оставили меня в покое. Возвращайтесь к моему отчиму и посоветуйте ему забыть о машине. — Она замолчала, и я заметил, как по всему ее телу прошла легкая дрожь, выдающая большое напряжение, которое она с трудом удерживала внутри себя. Я понял, что достаточно небольшого толчка с моей стороны, упоминания об Анзермо, или о белом пуделе, или о том, как она, смеющаяся и счастливая, отъезжала утром от отеля, и все выплеснется наружу. Я бы со спокойной душой подтолкнул многих людей. Но не ее. Джулия была здесь ни при чем. Во мне самом был какой-то барьер, который не позволил мне сделать это. Все, что я хотел узнать у нее, мне придется узнавать в другом месте. Моя работа заставляет смотреть на людей как на мозаичные головоломки — ты вынужден собирать их, не думая о том, что в итоге может получиться мерзкая и порочная картина. Но с ней я так поступить не мог. Она была большой и прочной как айсберг, но теплое течение отнесло ее слишком далеко на юг, и она уже была готова рассыпаться на куски. Я не хотел наносить ей последний удар. Но теперь мне во что бы то ни стало нужно было найти Анзермо. О, да, я жаждал встречи с ним.

Я направился к двери.

— Хорошо. Забудьте, что я был у вас. — Я дружелюбно улыбнулся ей. — Но если у вас когда-нибудь возникнет желание уткнуться кому-то в плечо и выплакаться, дайте мне знать.

Она опустила руку, взяла один из свободных кусочков и, не глядя на меня, сказала:

— Спасибо, мистер Карвер.

У двери я сказал:

— Это все ерунда. Но все же помните, что у меня хорошие, широкие плечи. — Это была правда. Мои плечи были почти такими же широкими, как и ее. Я вышел, думая о словах Роберта Бернса о пользе сбрасывания бремени греха и вреде сокрытия. Я не знаю, удавалось ли когда-либо ранее женщине заморозить все у себя внутри, парализовав свои чувства, но Зелии это удалось сделать после отъезда из отеля “Омбремон”. И я намеревался узнать почему.

Но сначала я должен был проскользнуть мимо особы с серебристо-пурпурными волосами и в красных шортах. Особой надежды у меня не было, а в конце я даже обрадовался этому, так как то, на что я рассчитывал у меня не получилось с Зелией, зато это мне легко удалось с Мирабелль Хайзенбахер, урожденной Райт, сценический псевдоним — Мирабелль Лэндерс, тридцати восьми лет, дружелюбно настроенной, изнывающей от скуки и уже полностью готовой выйти замуж за О'Дауду после получения развода с мистером Хайзенбахером — “чертовым лысым обувщиком” (ее слова).

Когда я стоял у трапа и думал, куда мог пропасть мой парень с яликом, она спустилась с палубы в зеленом шелковом пляжном костюме и, взяв меня за локоть свободной от сигары рукой, сказала:

— Если вы не выпьете со мной, вам придется добираться назад вплавь. Пойдем.

Она провела меня на корму, где под навесом нас ожидали кресла, столы и напитки. Она была по-щенячьи дружелюбна и столь же беспокойна.

— Узнали что-нибудь у Зелии? — спросила она.

— Нет. Она еще находится в сильно замороженном состоянии.

— Я не могу понять, почему О'Дауда напрягает ребенка с этой чертовой машиной. Он так упакован, что ему какая-то машина.

— Он был с ней крут, да?

— Первоначально. Я даже подумала, что он сейчас стартует и выйдет на орбиту. У меня даже возникло секундное сомнение. Такой темперамент. В конце концов, за этого парня мне выходить замуж. Но затем я подумала, какого черта! У всех мужчин есть свои недостатки, а у него, в отличие от большинства, есть миллионы, поэтому нет причин лишать цветок любви ухода и позволить ему вянуть. Почему он так уперся в эту машину?

— Если бы я знал. Вы давно его знаете?

— Три, нет, четыре года. Прекрасный мужик, только после того, как пропала машина, в нем появилось что-то, что мне не нравится. Здесь должно быть что-то большее нежели машина. Вы знаете мою теорию?

— Расскажите.

— Иногда мне кажется, что Зелия нарочно потеряла машину, чтобы досадить ему. Она, должно быть, догадалась, что там есть что-то еще кроме самой машины, и решила похоронить ее, чтобы отомстить ему. Своего рода эмоциональная компенсация за что-то.

— Вы консультировались у психоаналитика.

— Нет. Обычно я провожу время на подушках исключительно ради удовольствия. Но сейчас все по-другому. В эти дни я — исключительно девушка Кэвана О'Дауды.

— Если бы он получил назад свою машину, он был бы приятнее, чем сейчас, да?

— Конечно. А я бы не торчала здесь, приглядывая за Зелией. Терпеть не могу яхты и катера. Она тоже хочет вырваться отсюда. Она уже несколько недель сидит здесь. К чему вы клоните?

— Разве я клоню?

— Бросьте, я знаю, какой взгляд у мужчины, когда он хочет что-то узнать, а у вас сейчас как раз такой взгляд, хотя вы явно собираетесь спросить не о том, о чем обычно спрашивают меня мужчины, и это, черт возьми, не делает мне комплимента.

— Я просто хочу доставить О'Дауде удовлетворение.

— Ну, живее. Итак?

— Есть ли телефонная связь между “Ферокс” и берегом.

— Нет.

— А что происходит с почтой? Например, когда вы пишите О'Дауде?

— Наконец-то мы перешли к делу. Почему не сказать прямо? Вы думаете, что после вашего визита Зелия может написать кому-нибудь?

Я посмотрел на нее поверх большой порции джина с тоником, которой она меня снабдила. Да, она была женщиной, которая знает, куда идет, и знает, как держать себя. Она собирается выйти замуж за О'Дауду. Если она что-то и не знала про мужчин, то это, вероятно, уместилось бы в короткое, в пару строк приложение к объемистому тому личных воспоминаний. Она должна быть такой, потому что я еще ничего не сказал ей, а она уже была со мной. Я подмигнул ей. Она загасила сигарету о стойку кормового ограждения и ответила мне тем же.

— Говорите правду, — сказала она, — и Мирабелль, возможно, поможет... пока это, конечно, работает на то, чтобы вернуть О'Дауде хорошее настроение и вытащить Зелию из депрессии.

— В разговоре с Зелией я упомянул один фактик, который может вызвать у нее желание написать кому-нибудь. Если бы я смог получить имена и адреса всех людей, кому Зелия напишет в следующие двадцать четыре часа, это бы очень помогло. Сложно?

— Нет. Все письма на корабле опускаются в почтовый ящик в кают-компании, а вечером один из стюардов доставляет их на берег. Какое-нибудь конкретное имя или адрес?

— Да нет.

— Лгун. Где вы остановились?

— “Маджестик”.

— Вам нравится ваша работа?

— Я путешествую, встречаюсь с людьми и помогаю некоторым из них.