Тающий человек - Каннинг Виктор. Страница 27

— Вы уже составили список людей, которые находились здесь в момент отъезда мисс Зелии? — спросил я.

— Я еще работаю над ним.

Я подумал, что вряд ли этот список требовал такой долгой работы, но не стал это комментировать, так как я видел, что он явно не в настроении для выслушивания моих замечаний.

Я слишком затянул процесс потребления своего кофе, поэтому он встал, извинился и направился к двери. Но у двери он исполнил Уилкинз, повернувшись и сообщив мне:

— Мне кажется, я должен предупредить вас, что мистер О'Дауда находится сегодня в особом настроении.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вы не могли бы объяснить по подробнее?

— Нет. — Он открыл дверь. — Но я подумал, что мне стоит предупредить вас. Его люди уже привыкли к этому, а вот посторонние иногда приходят в замешательство.

Я задумался, и через какое-то время мне пришло в голову, что он не был таким уж недружелюбным по отношению ко мне, как это казалось из его разговора и поведения. Если бы он меня действительно не любил, он был бы только рад столкнуть меня с плохим настроением О'Дауды.

Через полчаса лакей в зеленой ливрее с серебряными пуговицами и с лицом профессионального плакальщика зашел за мной, чтобы проводить меня к О'Дауде. Наверное, с полкилометра мы шли по коридорам, картинным галереям и лестницам, прежде чем оказались перед высокими дверями, обтянутыми красной кожей с медными кнопками.

Из стенной ниши рядом с дверями лакей вытащил микрофон и объявил:

— Мистер Карвер, сэр.

Почти тут же двери открылись, и он кивнул мне, чтобы я входил, с таким видом, словно читал про себя реквием по мою душу.

Я вошел, услышал шипение закрывающейся за мной двери, и оказался в длинной комнате, полной людей, ни один из которых не обратил на меня ни малейшего внимания.

Это была огромная комната, изначально предназначавшаяся для светских балов, раутов, собраний, малых коронаций или, может быть, рыцарских турниров. Одна стена имела несколько высоких окон, закрытых тяжелыми портьерами из красного бархата. С цилиндрических сводов потолка свисали три венецианские стеклянные люстры. Пол был выполнен из полированного мрамора, а на противоположной окнам стене висели четыре портрета кисти Веласкеса.

Хотя вокруг было полно людей, они не издавали ни единого звука. Их было человек пятьдесят — мужчины и женщины, больше мужчин, чем женщин, некоторые — черные, большинство белых и несколько желтых. Их одежда являла собой все от вечерних платьев до национальных костюмов: дворцовые туалеты, грубые рабочие одежды, рубашки с короткими рукавами и джинсы, и военные формы. Некоторые из них сидели, другие стояли, а одна фигура даже преклонила колено, выражая высшее почтение, но все они смотрели в дальний конец комнаты. Ни один их мускул не двигался, потому что они все были сделаны из воска. Ближе всего ко мне находилась женщина в вечернем платье с глубоким вырезом, плечи которой уже изрядно запылились.

В дальнем конце комнаты находилось возвышение, огибаемое по обоим краям мраморной балюстрадой. Три низкие ступеньки вели к еще одному, последнему возвышению, на котором стоял огромный трон, украшенный золотой лепкой, спинка которого уходила высоко наверх и скрывалась под неким подобием балдахина, с которого ниспадали золотые и серебряные занавески. По обеим сторонам трона стояло по подсвечнику на семь свечей, все свечи были зажжены. На троне сидела в два раза превышающая натуральную величину фигура О'Дауды. Большая голова была увенчана лавровым венком, громадное тело закутано в пурпурную тогу, а на огромных ступнях — золотые сандалии. Одна толстая рука держала серебряный кубок для вина, другая — пергаментный свиток. Убери свиток и вложи в руку лиру, и вот тебе уже не Цезарь, а Нерон — можно варьировать в зависимости от настроения.

И как раз в тот момент, уже оправившись от шока, вызванного обнаружением второго музея Мадам Тюссо в швейцарском шато, я задал себе вопрос, что за особое настроение было у человека, сидящего на краю возвышения у подножия своей восковой копии. В обычной ситуации отгадать было бы нелегко. Он мог бы быть Цезарем, Нероном, Гитлером, Наполеоном, Карлом Марксом, Сэмом Голдвином или Хрущевым. Но в данной ситуации все было проще. На нем был один из тех голубых маскировочных костюмов, которые любил носить Уинстон Черчилль, в углу рта — сигара, брови нахмурены. В правой руке он держал небольшую трость, которой он тихонько постукивал себя по правой ноге.

Он молча смотрел на меня через разделяющие нас сто метров мраморного пола, ожидая, что я начну первым. Но я знал свое место. С членами королевской семьи начинают говорить только после того, как заговорят они. К тому же я знал и кое-что еще. Несмотря на весь этот спектакль, он не был сумасшедшим. Он даже не был эксцентричным. Все, что он делал, он делал по расчету — холодному, бухгалтерскому расчету. Только неудачники сходят с ума. Это их способ сойти с дистанции.

Он поднялся и медленно пошел в мою сторону. У фигуры лондонского полицейского он остановился и резко ударил тростью по его обтянутому голубой саржей заду.

Затем, подойдя ко мне, он спросил, ни на секунду не забывая о том, что его брови должны быть нахмурены:

— Знаешь, почему я это сделал, Карвер?

Я сказал:

— Думаю, потому что много лет назад именно он поймал вас ночью в тот момент, когда вы выходили из находившейся по соседству бакалейной лавки с карманами, полными мелочи.

О'Дауда ухмыльнулся, но ему все еще как-то удавалось хмурить брови.

— Неудачная попытка. Конечно, перед тем как моя грудь покрылась шерстью, я пару раз набивал свои карманы мелочью. А как иначе, черт возьми, можно было собрать стартовый капитал. Нет, он поймал меня пьяным за рулем. Мне тогда было двадцать два. На полгода были отобраны права, и это означало, что я не могу управлять фургоном. Бизнес капут. Они все такие.

Он обвел тростью всю толпу.

— Вы пригласили меня сюда, чтобы рассказать мне о людях, которые портили вам жизнь?

— Ты очень скоро узнаешь, зачем я тебя сюда пригласил. Да, конечно, это все люди, которые портили или пытались испортить мне жизнь. Я люблю иногда приходить сюда и разговаривать с ними, давая им понять, кто я такой теперь. Ты знаешь, сколько стоит одна такая фигура?

— Нет.

— Их делает Кермод. Замечательный парень, Кермод. Когда-то работал у Тюссо. Он берет с меня двести фунтов.

— Вы можете сэкономить деньги, заказывая их в миниатюре. И хранить их можно будет под стеклом. Так на них не будет оседать пыль. — Я провел пальцем по спине дамы в платье с глубоким вырезом и показал палец ему. — А теперь оставьте свои попытки поразить меня.

— Ты уволен, парень.

— Замечательно.

— Ты собирался испортить мне жизнь.

— Вам следовало бы позволить мне сделать это. Тогда вы смогли бы водрузить меня здесь. Я бы даже прислал вам один из своих старых костюмов для большей натуральности.

— Следи за речью, когда говоришь со мной. Ты — только нанятый мной человек.

— Вы уволили меня несколько секунд назад. Помните? Но в любом случае, нанятый или уволенный, я говорю так, как считаю нужным. Перестаньте темнить, О'Дауда.

На какое-то мгновение мне показалось, что он собирается ударить меня своей тростью. Он стоял, набычив свою большую голову и сверля меня голубыми глазками, на медном ежике его волос играло солнце, а сигара тлела запрещающим красным светом. Затем он развернулся и подошел к фигуре чернокожего человека в тюрбане и сильным ударом трости сшиб тюрбан с его головы.

— А он что сделал? — спросил я. — Продал вам кучу липовых грязных фотографий?

— На самом деле это была куча липовых технических алмазов во время войны. Он всю жизнь сожалел об этом. И не думай, что я пытаюсь поразить тебя. Для меня все это — терапия. Мне нравится обозревать всех их, говорить с ними. После этого я ощущаю себя внутренне чистым и розовым, как младенец. И даже когда меня здесь нет, они все равно вынуждены смотреть на меня. — Он кивнул в сторону увеличенной фигуры Цезаря.