Химера, дитя Феникса (СИ) - Кузиев Эд. Страница 1

Химера, дитя Феникса

Глава1. Становление храмовника

— Даже не знаю, с чего начать. Я родился и жил в большой семье. В нашем контейнере проживало, помимо меня, два моих старших брата Грот и Марик, мать с отцом, дед Тит и сестра Кошья. Бабушку Агату сожгла лихорадка, когда мне не было еще и пяти лет от роду, — переминаясь с ноги на ногу, произнес Я, худой с болезненным румянцем на щеках, босоногий мальчик двенадцати лет. Одежда на мне висела, как мешок, и сразу видно, что она с чужого плеча. Куртка размера на четыре больше и светилась крупными прорехами, штаны из мешковины перевязаны на голенях и поясе травяной верёвкой.

— Представься для начала, — снисходительно улыбнулся старший Септорий Дознания.

— Простите моё невежество, господин Старший Септорий [1]. Имя, данное мне при рождении, Босик. Я родился в третью луну 217 года после Исхода. Третий сын четы охотника и мастерицы, мастера Богарда и Стеллы, — потупив взор, тихим голосом Я произнес ответ.

Септории потеряли ко мне интерес и начали активно перешёптываться. Пользуясь случаем, Я поднял глаза и оглядел помещение, в которое меня запихал отец. Запах перегара от дешевой сивухи и лучной смрад от родителя до сих пор жгли маленький нос. А посмотреть было на что. Вокруг непозволительная роскошь, деревянные полы, крепко сбитые и накрашенные соком черных ягод, были начисто вымыты, даже страшно стоять на них чёрными ногами. Натянутый пластиковый пакет на оконной раме давал много света и причудливым образом менял цветовую гамму помещения. На стенах развешано много фотокарточек разных людей и красивых мест с Земли до Исхода. Да за одну такую фотографию можно безбедно жить и питаться в корчме целую луну, а если ещё она и цветная, то и пить очищенную воду. Сами Септории заседали за большим столом из Старого дерева, скорее всего, что-то из твёрдого и ярко-жёлтого цвета, но не ядовитого. Цвет благородный, затертый до блеска от многочисленного использования. Чем-то белым были расписаны стены, скорее всего, или известь, или толченные кости зверья, смешенные с соком хватай-дерева. На Храмовниках чистые сутаны черного цвета с красной лентой на правом предплечье. На повязке вышит глаз в треугольнике — святой знак нашей церкви.

— Расскажи нам о Таинстве Посвящения, на котором у тебя обнаружили Талант, да поподробнее, — внезапно отвлек меня от созерцания деталей помещения голос Септория.

Пришлось крепко задуматься. У меня крутились в голове сотни мыслей и рассказов других ребят, не всегда приятных, отношение к Таинству отца и собственные ощущения. Мрак, сын водовода — из тех, что тянут воду зеленого цвета из болот, затем фильтруют и продают большими кадками, — рассказывал, что на каждом Таинстве его ощупывают, порой больно, хватают за причинные места и смеются. Девушка Марта, дочь учительницы грамматики и основам счета, смущённо закатывала глаза, но каждый раз после обряда уходила домой с туеском, полным снеди. Папенька матом крыл церковников, говоря о том, что требования каждую луну проводить обряд, это просто другая форма подати; попробуй не прийти, тебя плетьми погонят, да ещё и виру повесят на человека. Благо, хоть Старшие братья уже получили знаки следопыта и охотника. Сестра слаба здоровьем, так что ходить приходилось лишь со мной. Папенька меня недолюбливает за то, что Я хилый и не горжусь на охоту ходить, и лишь возможность зайти после Таинства в корчму и жахнуть бражки перед дорогой домой, немного его успокаивала. Папенька Богард на ласку скуп, но хоть побои редки, не чаще двух раз в седмицу, и то радость. Маменька настояла мне ходить в учительскую комнату и постигать цифру и буквицу, а также появилась возможность читать святые тексты с картинками. Сам обряд не бесплатный, хошь не хошь, а чешуйку отдай или товар неси на ту же сумму, да не абы какой, а лучший. Но это говорить нельзя. Нужно своими мыслями и пониманием ответить.

— В тот день солнце трижды появилось на небе, что редкость, и даже успело просушить камень поселения. Мы с отцом, помолившись и как следует натощак, пошли в храм за Таинством, дорогу плохо запомнил через лесолесье, больно скользко все оказалось, да и змей несчитано. На помосте уже набралось много людей, что пришли на праздник. Там, помимо известных мне храмовников, Я увидел нового, с острым лицом и цепким взглядом; у брата церкви не было левой руки и шаг неровный. Все шептались и тыкали в него пальцами. Нервозность передалась всем. Братья Ишум и Брутос в тот день не брали пожертвования, а лишь страшно пузырили глаза. — Моя речь была прервана каркающим смехом Септориев.

— Смотри, малёк-то не промах, даром, что третьей луной взращён. И походку узрел, и мздоимство младших, за солнцем следит, не удивлюсь, что и счёт разумеет, что редкость в его годы, — проскрипел самый противный из септов, с длинным шрамом на лице, что разбил его правую бровь на треть, исковеркал бельмом глаз, посек нос и оттопырил жеванный кусок нижней губы.

— Продолжай, — с теплотой вторил ему Старший.

— Отец Богард сразу подобрался и подмигнул мне, как будто дичь крупную принёс домой, кривонога там или куслицу. Я понял, что он в сильной радости находится. Потом нас разбили парами, мне досталась Марта, она была очень встревоженная и кусала губы. На сей раз все было иначе, речи братья церкви не вели, про стройку тёплого храма не поминали. Тот, кто зашёл, выходили через заднюю длинную дверь, и узнать, что там происходит, не представлялось возможным. Дождавшись очереди, мы с Мартой зашли, нас рывком усадили на скамью причастия. Новый брат наложил длань на лицо Марты, отчего она сразу начала плакать и дрожать. Брат снял с неё руку ополоснул в чане и сказал: — "Сгинь, блудница". Девушка тотчас вскочила и, не разбирая дороги, помчалась прочь. Ко мне однорукий долго примерялся, зажёг лучину об палец и начал кружить ею у носа. Мне стало вдруг тепло и уютно, как на теплом камне после мороза. Я начал засыпать, но всё видел. Я видел топор двухсторонний у брата за спиной и как будто обе его руки, стены в красных пятнах, себя в болячках, хотя, господа, мое тело чистое, Я песком каждый день утираюсь да на костре одежду сушу.

— Тише, тише, малец. Не переживай, говори дальше.

От голоса Старшего Септория становилось легко и уютно, как от редких песен маменьки, когда она сытая и, сидя на теплом камне, гладила меня по голове. Я помню эту песню, про розовое чудовище, которое все обижали, как и меня.

— Продолжай, — каркнул шрамированный, и Я вздрогнул.

— Потом брат взял меня одной рукой и погрузил в купель, мне стало страшно, и я выпустил весь воздух, что держал в груди. Когда он меня вытащил, меня стошнило водой, так как был натощак, и долго кашлял. Однорукий сказал мне: — "Поздравляю, ты — Светоч путеводный". Потом прибежали Брутос и Ишум, вытерли за мной пол и даже не поколотили. Отвели меня к отцу Богарду, сунули ему туесок и кошель, мне же одели Знак и, поклонившись, ушли. Папенька меня долго выспрашивал в сторонке, а как услышал про Светоча, тотчас заплясал, смешно выкидывая коленца, как при рождении сестры. Потом мы пошли в корчму. Отец много говорил, что его с Маменькой заботой родилось чудо Светоча, и Я должен не забывать их и всячески помогать, потому как сестра хворая, а охотников у нас половина поселения. Так же спросил, в какой цвет лучше выкрасить контейнер. Я ответил, что сестричке понравится красно-жёлтый, как солнце. Потом Отец долго хлопал меня по спине всю дороге, как и люди в корчме, кажется, хотели выбить весь дух из моего тела. Богард купил мне чистую воду и солёный корень бодрости. Он горчил, но Я терпел. Отец много пил и хвастался, что и дочка вырастит, как минимум Искусницей, и сможем перебраться в городище, в смысле уже они, меня-то забирают скоро. Уже вечером чета хозяина корчмы покормила меня отрубями и сечкой шкуры кривонога и положила спать на лавке в кухне. Утром Папенька допытывал Краснобая, хозяина корчмы, куда делись все чешуйки из кошеля, и сетовал, что меня нужно было на них одеть и обуть, а теперь стыд как. Потом отобрал у меня корень бодрости и обменял его на бражку, чтоб не помер в дороге.