Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 (СИ) - Каминский Борис Иванович. Страница 115

— Господин Федотов, я вас не узнаю.

— Я сам себя не узнаю, — буркнул Борис, — впрочем, чего нам терять кроме собственных цепей.

— В манифесте писалось о пролетариате, — тут же ввернул шпильку собеседник.

— Можно подумать, что я не пашу, как негр на плантации. И зарабатываю я вряд ли много больше вашего, так что, присвоение прибавочного продукта это, знаете ли, — Федотов замысловато покрутил в воздухе рукой, то ли намекая на слабость собственного рассудка, то ли относя это к теории товарища Маркса, — в определенной степени лукавство! Присвоение конечно есть, — тут же пошел на попятную эксплуататор трудового народа, — но почему в теории не отмечен факт, что аккумулируя средства, проклятый капиталист пускает их на создание благ, которыми пользуются все? Что это, как не процесс обобществления капитала? А ведь таких упущений в теории до черта. В результате марксизм скорее является упрощенной схемой, нежели математически выверенной теорией развития социума.

Эта встреча на «конспиративной» квартире была не первой, и критика в адрес марксизма звучала не единожды. Серьезными эти разговоры назвать было трудно, скорее они являлись своеобразной гимнастикой для ума. Зато можно было высказывать самые нетривиальные суждения. А основания для критики марксизма были. Чего только стоило отсутствие в марксизме признаков надвигающейся революции. Если отбросить слова, о величии классиков и их теории, то приходилось констатировать — начало обеих русских революций прохрюкали все. И марксисты, и социалисты-народники, и, тем более, анархисты. И ни одна революционная партия не почесалась закрыть лакуны в своих теориях, зато все продолжали самозабвенно презирать царский режим.

Нести пургу о февральской революции, ясен пень, Федотов благоразумно воздержался. Засмеют и заклюют, зато на примере революции пятого года с вожделением принялся топтаться на костях ныне живущих.

— Черт с ними, с нашими соцнародниками-огородниками, — разорялся Борис, — те еще мозгоклюи, но почему ни один марксист не взялся править пробелы в теории?

Признавая определенную справедливость упреков, Красин не сдавался:

— Марксизм диалектически рассматривает процессы исторического развития, вызванного противоречием между трудом и капиталом. В этом его безусловная ценность и революционность.

Дальше шли слова, типа, да, конечно, недоработочка вышла, но согласитесь, магистральная теория это одно, а тактика и сопутствующие атрибуты это совсем иное. В подтексте звучало — не царское это дело творцам думать о пустяках.

— Ага, щазз! — жег глаголом Федотов. — Революционность и отсутствие критериев назревающей революции. И это вы называете передовой теорией, указывающей человечеству путь в светлое будущее? Если это так, то я конь педальный и дед Мазай в одном стакане.

Причем тут конь и дед Мазай, Федотов не уточнял, а Красин морщился, но не спрашивал.

— Отсутствие критериев, уважаемый Леонид Борисович, говорит о просчетах в основах теории, и кто сказал, что эта неточность единственная? Кто моделировал развитие событий, на манер, как это делается на штабных учениях? Никто! Почему не вызван на допрос главный подозреваемый — пролетариат? Опять непонятно. Почему уважаемый Владимир Ильич дятлом стучит о недопустимости ревизии?

Не все разговоры протекали в таком стиле. О серьезных проблемах в марксизме говорили обстоятельно, пытаясь найти решение. Иначе и быть не могло. Оба инженеры и оба управленцы. Красин сильнее, как управленец, Федотов, как инженер. Считай квиты, а делить нечего, отсюда незамутненная взаимная симпатия.

Любопытно, но, не сговариваясь, Красин и Федотов опасались реализации принципа «каждому по потребностям». Устроенный классиками шабаш с вечным ням-ням, трах-трах, и отсутствием противоречий, являлся концом истории человечества. По поводу этого бреда, Федотов вспомнил анекдот про Чапая и квадратный трехчлен. «Квадратный, Петька, я еще как-то понимаю, но чтобы трехчлен…?!» Здесь, в роли Чапая выступил Горемыкин.

Как бы там ни было, но поломав для приличия головы, оба решили оставить эту проблему на откуп мыслителям будущего. Если таковые найдутся. А Федотов рассказал большевику еще один анекдот:

«На повестке дня колхозного партсобрания два вопроса: строительство сарая и строительство коммунизма. Ввиду отсутствия досок сразу перешли ко второму вопросу».

Как не пыжился Борис на пальцах объяснить, что такое колхоз и почему партийцы решили строить коммунизм, юмора Красин не понял, но немного обиделся. Объяснять надо было толково, а лучше не нести такую чушь.

Камнем преткновения стал пролетариат. Аргументы о причинах его деградации Красин в целом принял, но это не снимало основного тезиса марксизма — противоречие между трудом и капиталом должно быть разрешено.

Да, должно быть разрешено, и законов мироздания Федотов нарушать не собирался. В этой части марксизм был безупречно точен. Правда, из курса философии Федотов смутно помнил, что противоречия якобы не снимаются полностью, и снятие одного может породить другое, а может это трепанул о Гегеле заглянувший в их комнату препод по научному коммунизму. Он временно проживал на втором этаже. Получался эдакие принцип неопределенности, но чтобы не вляпаться в ересь, эти «тайные знания» Борис решил оставить при себе. Зато выдвинул идею, что противоречия могут разрешаться самым причудливым образом, например, буквально полной ликвидацией рабочего класса с появлением искусственных мозгов.

Искусственные мозги Красину не приглянулись. Мало ли что еще в запале придумает чокнутый радист. Если даже такие когда-нибудь вырастут, к тому времени революция пройдет по планете победным маршем и поэтому напирал на воспитание. Федотов возражал с позиции генетики. Термин генетика не звучал, но существо аргументов от этого не страдало, зато иерихоновой трубой звучал закон нормального распределения. «Вот вам гауссиана, и вот вам четверть абсолютно внушаемых, или, если хотите, воспитуемых. Вот такая же четверть не внушаемых. Оставшуюся половину всего множества можно убедить пойти на приступ, но для этого надо очень сильно постараться. Присовокупите сюда склонных к стяжательству и мечтающих о власти. Есть, наконец, просто трусливые и ленивые. Дай бог, если вам удастся наскрести четверть сторонников от общего числа рабочих».

Леонид Борисович слушал, отбрехивался, и снова слушал. В итоге инженер-Красин согласился, что половина рабочих за ним не пойдет, но Красин-революционер это утверждение посчитал сомнительным, ему надо было больше.

Так работает человеческая психика. И это при том, что Красин-управленец прекрасно осознавал проблемы с интеллектом у существенной части рабочих.

Федотову было проще, но больнее — он знал, что эксперимент с гегемонией рабочего класса провалился, а Советский Союз накрылся медным тазом.

Поведал Федотов и о встрече с Лениным. Рассказал не все — кому приятно обсасывать подробности собственной глупости, но суть передал точно.

Позже, когда он анализировал свой разговор с вождем мирового пролетариата, до Федотова дошло, что изначально Ильич принял его за полицейскую ищейку. Потом решил подыграть. Дело обычное — великим тоже надо развлечься.

Переселенцу, затронувшему тему деградации рабочего класса, и в голову не приходило, что он задел самые основы марксизма. Странно и недальновидно? Да, странно, но так легкомысленно рассуждало большинство российской интеллигенции в его времени: не получается с пролетариатом, на его место назначим техническую интеллигенцию. Раз-два, и в дамках, и чо оне там мудрят?!

Жителям грядущих веков всегда было свойственно пинать авторитеты прошлого. Как же: «Мы из просвещенного века, — чавкают такие просвещенные, — нам все ведомо, — чаф-чаф, раздается из корыта». Зазорным это не считалось, а осмыслить масштабы собственного невежества кому-то не хватало такта, но большинству мозгов. Таким пинателем, Федотов, по сути, и оказался. Видимо, что-то рациональное в сумбурном вопросе Федотова прозвучало и вместо того чтобы отшить придурка, Ленин четко обозначил границы предстоящего обмена мнениями: