Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 (СИ) - Каминский Борис Иванович. Страница 81

— «Варвары» не самая удачное произведение, «На дне» глубже, а вы как думаете? — Федотов упорно возвращал вопросы, что не могло не раздражать следователя.

— Моя оценка вам вряд ли понравится, — с ленцой ответил следак, — а что вы скажете по этому поводу? — на стол плюхнулась брошюра «Может ли власть поделиться властью».

В этом мире нелегальная литература живо обсуждалась во всех салонах, а степень интереса была пропорциональна новизне или скандальности. Ловить Федотова на слове Чернышев не собирался, да это бы ничего не дало. Ему было важно понять, кто перед ним, поэтому он терпел издевку, звучавшую в словах наглого нувориша.

— Вот! — не стал разочаровывать собеседника «нувориш». — Не в пример вам, господин полковник, Железный Дровосек ничего не боится и показывает подлинных врагов империи. Пояснить? — Федотов с интересом ждал ответа «сатрапа».

— Будьте так любезны, — прозвучало с сарказмом.

— Да запросто, откройте на двадцатой странице, — Борис щелчком отправил затертую брошюру к Чернышеву, — там об этом кренделе очень, знаете ли, доходчиво изложено.

Главу о «титанической деятельности» министра просвещения, графе Дмитрии Андреевиче Толстом, писал Федотов. Стараясь остановить разрастание «опасных» идей, этот дебилоид (с выражениями переселенец не стеснялся) сократил объем часов точных наук, засрав головы гимназистов латинским и греческим языками. В результате Россия недополучила технарей, зато наплодила гигантское количество гуманитариев-революционеров, старательно подтаивающих монархию.

— Папочка у вас на меня тонкая, — деланно вздохнув, Федотов кивнул на досье, — а вы так и не поняли, в чем ошибался господин Горький.

Казалось бы, какая может быть связь между размерами досье и ошибками писателя? Да никакой, зато звучит издевательски и реакция не замедлила себя ждать:

— Вы забываетесь! — тон полковника не предвещал ничего хорошего, а сам он решительно пересел за свой стол.

Если хочешь вывести клиента из равновесия, сопоставляй несопоставимое, это аксиома, но успех надо было закреплять:

— Зашибись! Я забываюсь, — подследственный взорвался «искренним» гневом, — ваши дебилоиды плодят революционеров, а виноваты в этом такие, как мы!

— Молчать! — в бешенстве рявкнул полковник. — Против вас имеются неопровержимые показания.

— Угу, а вот вам еще один персонаж, — встав, Федотов начал торжественно читать из Евангелия от Марка:

«Когда выходил Он в путь, подбежал некто. Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: Одного тебе недостает: пойди, всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах».

Эти строфы любил повторять спившийся поп-расстрига из родного времени Федотова. Сейчас они пригодилась.

— Иван Иванович, и чем Иисус Христос не социалист? Может быть, вы и Его арестуете, и упечете ко мне в камеру?

Слова из писания всегда действуют успокаивающе. И не важно, веришь ты или вынужденно слушаешь. В этом заключается магия слов и отработанные тысячелетиями интонации. Чернышев не был религиозным фанатиком, но торжественный стиль заставил внутренне собраться и по-новому посмотреть на проигранную схватку.

Это дело полковнику не понравилось с самого начала. В словах руководства скрывалась какая-то недосказанность, да и материалов явно недоставало. Не случайно Московский генерал-губернатор ордера на арест так и не выдал, как не выдал ордер на обыск в заводском кабинете директора: «Вы, господин полковник, — выговаривал Джунковский, — требуете совершенно невозможного. На заводе проводятся секретные работы для нужд флота Его Императорского Величества, и рисковать я не собираюсь. Людьми помогу, ордер на обыск в доме Федотова я, так и быть, выдам. Все остальное по результатам. А на завод можете попытаться попасть, но прошу вас, сильно не усердствуйте».

Оглядываясь назад, Чернышев видел, что его высокопревосходительство, господин Джунковский, как в воду смотрел — на завод его людей так и не пустили, и вся надежда оставалась на сегодняшний обыск.

Не имей этот Федотов такого авторитета, его бы следовало с месячишко помариновать в одиночке. Судя по кислым физиономиям московских коллег, такого времени у него не было. Пришлось сходу вызывать на допрос.

Тщательно скрываемая неуверенность подозреваемого убедила полковника начать с «доверительной беседы». Этот прием всегда помогал определить суть опасений подследственного. Рассказ об успехах товарищества удивил. Чернышев впервые осознал грандиозность открывающихся перспектив. В какой-то момент он даже почувствовал гордость за поданных Империи.

Во время рассказа директор Русского Радио успокоился, но в этом и заключалась цель. Правда, насторожило утверждение, что объект в декабре пятого года лично обеспечивал переговоры Императора и московского генерал-губернатора, но мало-ли кто и что говорит. Прихвастнуть все горазды, особенно нувориши.

Директор оказался еще тем фруктом. Он ловко переводил вопросы к следователю, а саркастические интонации сбивали с доброжелательного настроя. Особняком стояли словечки в которых слышался замаскированный мат, и в какой-то момент, он сорвался.

А добил его вывод из этой гнусной брошюрки, которую он сам подсунул подозреваемому.

Оставалось неясным, с какой целью подследственный приплел строфы из Евангелия от Марка. Мысль о Христе-социалисте звучала дико и от того тем более казалась оскорбительной. Перед ним сидел враг, жесткий и безжалостный. Теперь Чернышев в этом не сомневался и доказать вину становилось для него вопросом чести, поэтому он с трудом подавил в себе желание вызвать конвойного и отправить подследственного в камеру.

— Не знаю, что вы о себе возомнили, господин Федотов, но у меня есть все основания подозревать вас в антиправительственной деятельности, и я это докажу, но сначала предоставлю вам последний шанс! — проскрипел жандарм.

Чем дольше Федотов наблюдал за Чернышевым, тем очевиднее ему становилось, что перед ним не самый искушенный следователь. Нет, он не слабак, полковников в третьем отделении за просто так не давали, но и сильным следователем назвать его было трудно.

Отсюда напрашивался тревожный вывод: сегодняшний наезд, не более чем дым-завеса и Чернышева, скорее всего, разыгрывают втемную. Оставался «пустячок» — выяснить, кто заказчик. Если это инициатива третьего отделения, то через Бориса пытаются наехать на Зверева с его СПНР. Против этого указывали очевидная слабость следователя и отсутствие ордера на арест. Если это конкуренты, то надо ожидать попытки кражи секретной документации, и это очень плохо. На завод жандармов, скорее всего, не пустят, а если они ворвутся в дом? От этой мысли по спине пробежал холодок. Этот вопрос требовал немедленного разъяснения.

— Ага, флаг вам в руки и барабан на шею! — с издевкой откликнулся Борис. — Только не забудьте получить ордер на обыск.

По тому, как блеснули глаза следка, Федотов понял, что сбываются его самые худшие предположения.

— Не извольте беспокоиться, господин Федотов, нам доподлинно известно, что вы говорили о социализме. Все будет выполнено в ближайшее время, наши люди искать улики умеют.

— Вы еще скажите, что сумеете отличить технические документы от беллетристики.

Выстрел наугад дал свои плоды:

— А как же, такой специалист у нас имеется, и не чета вашим, доморощенным.

Яростную фразу: «Звиздец тебе полковник», заглушила телефонная трель. По тому, с каким нетерпением полковник сдернул с рычага трубку, стало очевидным — он давно ждал этого звонка.

* * *

— Михал Константинович, ну просил же тебя повременить! — Тарханов в сердцах прикрикнул на ввалившегося к нему в кабинет Самотаева, — Нельзя же так, в самом деле. Беда у нас — Бориса Степановича схватили.

— Бригаденфюрер, не падайте в обморок, мы все под колпаком у Мюллера.

— Какой к черту бригадефюрер? — не на шутку взъярился Тарханов и… и с изумлением уставился на Самотаева.

— Не бригадефюрер, а бригаденфюрер. Ты, Федор Егорович, забыл произнести отзыв: «Мне нужно взять отпуск на десять дней».