Время перемен (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 20

– Да знаю я, – не особо смутился бородач. – Я тут уже сорок лет отработал, еще самого Милютина застал, все знаю. И деды-прадеды мои с Уломы, они и болотную руду ковали, и уральскую. Знамо дело, что уральская лучше. Но если уральской нет, то может и наша сойдет? Мы же когда-то пароходы делали, баржи, туеры. А тут, ровно и не рабочие, а невесть кто – плуги клепаем, да бороны из металлолома. Тьфу.

– Степан Степанович, вы уж поверьте – плуги да бороны – лучше, чем ничего, – вздохнул я. – Ваш завод среди сплошной разрухи – яркое пятно на сером фоне. Завод Михельсона нынче примусы делает. Я даже товарищу Ленину вас приведу в пример.

– Ну хоть баржи-то мы бы могли делать, а? Не из металла, так деревянные? – не унимался старый рабочий. – Вон, трезвомольцы наши предлагают. Днище да борта деревянные, а болтов, чтобы бревна скреплять, уж как-нибудь да наделаем.

– Кто предлагает? – не понял я.

– Владимир Иванович, я тебе все потом объясню, – вмешался Тимохин. Посмотрев на директора, сказал. – Давайте-ка, товарищ Красильников, займитесь своими делами, а нам с Владимиром Ивановичем еще много куда съездить нужно.

Сквозь «свиту» вдруг протиснулась молодая женщина. Насмешливо посмотрев на меня, перевела взгляд на председателя губисполкома:

– Товарищ Тимохин, а чего вы сразу Владимира Ивановича увезти хотите? Может, он хочет посмотреть, как живут молодые рабочие завода?

М-да… Полина. Вот уж кого я не ожидал здесь встретить, так это мою бывшую подругу. Хотя, она же писала в жалобе, что вернулась в Череповец. Но я бы не удивился, если бы она, с ее-то буйной энергией, сумела обменять комнату в Череповце на комнату в Москве, поближе к Лубянке.

– Капитолина, а может, Владимир Иванович и не хочет? – поморщился товарищ Тимохин.

И что, Полина опять стала Капитолиной? Ну, она могла. И чего вдруг Иван Васильевич морщится? Неужели рабочие настолько плохо живут, что страшно показывать? Так я разное видел, испугать трудно.

– Нет уж, товарищ Тимохин, пусть Владимир Иванович сам посмотрит, и товарищу Ленину с товарищем Троцким расскажет, как должны жить молодые рабочие.

– Трезвомольцы, – хмыкнул Степан Степанович, но съежившись под пронзительным взглядом мой бывшей подруги, примирительно сказал. – А я чё, чё-то плохое сказал? Я ж говорю – ребята дельные.

Мне стало любопытно, что за «трезвомольцы» такие? Я кивнул, а Тимохин только руками развел – мол, хозяин-барин.

От завода до двухэтажного барака, где проживали «трезвомольцы», можно пройти пешком. Введя нас внутрь, Полина-Капитолина принялась комментировать:

– Вот, здесь, на первом этаже, семейные ребята живут, а на втором мы.

Мы поднялись на второй этаж, где имелось восемь дверей, но пользоваться можно было только одной- остальные отчего-то заколочены.

– Вот здесь вот наша коммуна и живет, – гордо сказала Капитолина-Полина, показывая на длинный ряд кроватей, аккуратно заправленных одеялами. – Всего десять девушек, и двадцать мальчиков.

Здесь же находилось два шкафа и длинный стол, на середине которого стояло штук десять мисок, кружки и груда деревянных ложек. Тут же сидели молодой человек и девушка, читавшие газеты. Увидев нас, они встали и сдержанно поклонились.

– Это наши дежурные – Маша и Петя. Пока остальные товарищи на работе, они следят за порядком, полы моют, готовят обед и ужин, – сообщила Капитолина-Полина. – Дежурные вечером политинформацию проводят.

Значит, двадцать мальчиков и десять девочек? Ну и ну. А я-то думал, что после смерти Аглаи идея свободной любви в Череповце исчезла. Вон, Тимохин опять поморщился, словно лимон съел. Но я, как оказалось, плохо подумал, а здешняя коммуна еще интереснее. Правда, слегка напоминает казарму. Троцкому бы понравилось.

– Иван Васильевич, я вам уже много раз говорила – наша коммуна социалистическая. У нас все вещи общие, за исключением нижнего белья. – Топнула ногой Капитолина-Полина. Повернувшись ко мне, гордо сказала. – У нас запрещены азартные игры, непристойные песни и пляски. И никакого разврата здесь быть не может! Ежели, кто из ребят полюбят друг друга, то они женятся и уходят жить в отдельное помещение. Вон, скоро дети пойдут, надо детсад организовывать. А самое главное, что все дают клятву вести трезвый образ жизни. Ведь буржуазный класс своим непристойным поведением уничтожил основы здравого смысла и морали, а мы ее восстанавливаем.

На стенах висели книжные полки и два фотографических портрета – товарища Ленина, и бородатого товарища, чем-то напоминавшего Гришку Распутина. Владимир Ильич был снят по пояс, а вот товарищ с бородой, только по плечи. Не удержавшись, посмотрел книги. Нет, все политически выдержанные – Ленин с Марксом, и Троцкий с Бухариным. Еще затесалось несколько книг Максима Горького, и пара брошюрок пролетарских поэтов.

Нет, это не Распутин, но что-то в товарище меня смущало. И такое впечатление, что я где-то и когда-то видел этот снимок, но вспомнить не мог.

– А это товарищ Чуриков, основатель «Трудовой коммуны трезвенников». Я с ним в Петрограде познакомилась. Очень он умный человек и огромное дело для нашей страны делает – простой народ от пьянства излечивает. В Питере уже на трех фабриках его коммуны открыты, а мы чем хуже?

Вспомнил! Это же «братец» Иоанн Чуриков, лечивший пьянство. Он, вроде бы, был кем-то вроде экстрасенса, а еще организовывал коммуны, напоминавшие секты. Мне, в свое время, пришлось немного поработать по воинствующим сектам, представляющим угрозу для государства и, соответственно, изучать и разновидности русских сект, и биографии основателей.

– Товарищ Полина… – начал я, и сбился. – Или Капитолина?

– Капитолина, – поджала губки моя бывшая подруга. И не лень же ей столько раз менять имена и фамилии? Вспоминай теперь.

– Хорошо, – покладисто кивнул я. – Товарищ Капитолина, а почему здесь товарищ Чуриков не в полный рост?

– Так там крест был и книга какая-то, божественная, – пожала плечами Капитолина. – А у нас в коммуне половина ребят комсомольцы, зачем нам фотография с крестом?

Да, действительно. Зачем комсомольцам портрет священника с наперсным крестом, да еще рядом с товарищем Ленина? А что тут сказать? Не настолько хорошо я знаю учение Иоанна Чурикова, чтобы сразу же заявлять, что это противоречит комсомольской этике. «Трезвомол» Иоанна Чурикова просуществует до конца двадцатых годов, а потом все его коммуны прикроют. Может, и зря? Сектанты они, или нет, но Советскую власть поддерживали, и народ от пьянства отучали. А может, потому и прикрыли?

– Владимир Иванович, а где же ваше колечко? – медовым голосом поинтересовалась Капитолина.

– Колечко? – не враз я и понял, потом дошло. Она же имеет в виду обручальное кольцо. И что соврать-то? Хотел сказать, что колечко в Париже оставил, у жены, побоявшись, что украдут в дороге, но зачем кому-то знать, где я обитаю в последнее время? Ответил просто: – Вначале носил, а потом перестал. Все время казалось, что съезжает.

Не знаю, поверила ли товарищ Капитолина-Полина, но я пересказал ей факт из своей реальной жизни – той жизни, которую вел до попадания в тело Аксенова. Я и на самом деле носил обручальное кольцо только первый год, а потом перестал. Впрочем, все равно женщины говорили, что у меня на лбу написано, что женат.

Пожалуй, про «трезвомол» я Владимиру Ильичу расскажу, пусть посмеется. А может и нет, опечалится. Ленин, хотя и терпит секты, но не очень-то жалует сектантство и оккультизм.

– Товарищ Аксенов, а вы где остановились? У тетки? – поинтересовалась Капитолина.

Я только пожал плечами, потому что и сам еще не знал, где остановился. Может, отправлюсь к тетушке, а может губисполком куда-нибудь да пристроит.

– Капитолина, не привязывайся к человеку. Не видишь, он занят, – слегка приструнил мою несостоявшуюся жену товарищ Тимохин, увлекая меня за собой, на выход.

Преследовать нас Капитолина не стала, и мы с Тимохиным благополучно вышли на улицу, уселись в санки и помчались к зданию губисполкома.