Тень на плетень - Алешина Светлана. Страница 4

— А до коммуны? — снова влезла Маринка, заглаживая свое замечание, прозвучавшее явно невпопад, старавшаяся разговорить Сергея Ивановича и тем самым сделать ему приятное, но получилось еще хуже. — А до коммуны там были луга и поля?

— До коммуны? — задумался Кряжимский. — А вот, если мне память не изменяет… — Сергей Иванович вдруг бросил быстрый взгляд на Маринку и, видимо, хотел промолчать, но, с одной стороны, привычка к законченному повествованию, с другой — наверное, желание поделиться своими знаниями сыграли свою роль, и он нехотя закончил:

— А до коммуны там было очень старое кладбище, Мариночка.

— Коммуна на кладбище! Вот это да! — удивленно протянула Маринка и толкнула меня локтем.

Я едва не облилась кофе, только случайно успела отвести руку. — Кладбищенская коммуна, правда?!

Пожав плечами, я промолчала. Маринка же, увлекшись новой темой, спросила:

— Сергей Иванович, а какое кладбище там было?

— Как вам сказать, Мариночка, — голос Сергея Ивановича стал еще тише, а взгляд еще осторожнее. Я напряглась, ожидая, что же еще такого аппетитного он скажет. Если Сергей Иванович начинает вот так поглядывать на Маринку, значит, он предполагает, что от его информации она может… того… немного понервничать. — Там было кладбище тех людей, которых запрещали хоронить на обычных кладбищах при церквях, — наконец сказал он.

— Самоубийц, что ли? — блеснула Маринка эрудицией.

— И их тоже, — кивнул Сергей Иванович, — да мало ли еще кого, кто умер без покаяния или вообще не был крещен…

Кряжимский замолчал и наклонился над чашкой с кофе, а Маринка начала переваривать полученную информацию. Переваривала она ее так, как ей было удобно и привычно. Вслух то есть.

— «Без покаяния», — фыркнула она, — это значит, что самоубийцы. А те, кого окрестить не успели, это… Это кто же? Кого могли не успеть, если крестили почти сразу после рождения? Младенцев, что ли, хоронили? Ну ни фига себе коммуна! Как же они в таком месте строить начали?

— Ну как вам сказать, Мариночка, — Сергей Иванович уже начал руками разводить, подкрепляя этим последним ораторским приемом свою речь, — время-то было самое атеистическое, нигилистическое, «мы наш, мы новый мир построим…».

Все, связанное с религией, было объявлено глупой старушечьей пропагандой, а заводу нужны были рабочие, а рабочим — хотя бы койка в общежитии.

Тогда на эти вещи смотрели просто.

Кофе закончился, и мы все встали и начали убирать со стола.

Сергей Иванович хотел было уйти к своему компьютеру, но Маринка подловила его последним вопросом.

— А вы не перепутали, Сергей Иванович? — сказала она. — Я же все-таки вспомнила! Точно вспомнила. Когда-то на этом месте, на углу Ленина и Некрасова, базарчик был, вот! Базарчик, и никакой коммуны там не было!

Кряжимский, уже дойдя до двери кабинета, остановился, повернулся и улыбнулся.

— Верно, — сказал, он, — был базарчик.

— Ну вот, — обрадовалась Маринка, поднимая со стола поднос, — а вы тут нам страшилки про кладбища рассказываете. Если не было коммуны, то не было и кладбища. Это где-то в другом месте оно было.

— Да нет, Мариночка, — мягко ответил Сергей Иванович, — поселок коммунаров потом сгорел, и это место долго пустовало, а потом постепенно там стали приторговывать граждане из окрестных районов, ну а пять лет назад решили перенести базарчик в другое место, а здесь построить новый дом.

Вот так-то.

Сказав все это, Кряжимский вышел, и вслед за ним потопала и Маринка, унося поднос с пустыми чашками.

Я взяла кофеварку, но выйти не успела. В кабинет заглянула Маринка.

— Посетитель к тебе. Мужчина. В костюме, — выделяя каждое слово, доложила она.

Я поставила кофеварку на место и кивнула.

— Приглашай, если мужчина. Куда ж деваться.

Маринка, хмыкнув, подхватила кофеварку и вышла, гордо неся ее перед собой, что было не совсем правильно. Неизвестно еще, что за посетитель пришел, а она ему сразу показывает, что главный редактор не работает, а кофе литрами хлещет.

А может, и не подумает, но я так посчитала, и мне это не понравилось.

Я села за стол, быстро отодвинула в сторону какие-то записки, пододвинула ближе к себе папку, открыла ее и посчитала, что вот теперь я полностью в имидже бизнесвумен.

Открылась дверь, и вошел улыбающийся мужчина среднего роста, с брюшком, лет приблизительно около сорока, одетый во все черное, коротко подстриженный.

— Здравствуйте, вы редактор? — спросил он меня и аккуратно прикрыл за собою дверь.

Кивнув, я пригласила его присесть напротив меня на стул для посетителей.

Мужчина сел и подал мне свою визитную карточку. Я, в свою очередь, дала ему свою, и он представился:

— Я Игнатий Розенкранц, доктор теоретической магии и декан факультета астрологии Петербургской академии оккультизма.

То же самое было написано и в его визитной карточке, украшенной каким-то непонятным знаком вроде планетарной схемы атома.

Я, немного удивленная, улыбнулась и, начиная разговор, пошутила:

— Вас сюда привели звезды, господин Розенкранц?

— Почти, Ольга Юрьевна, почти, — заулыбался Розенкранц, — если вы позволите, я сразу же перейду к делу. Поберегу и ваше время, и свое, тем более что я вижу на основании физиогномических наблюдений, что денек у вас сегодня не самый счастливый, Ольга Юрьевна.

— Что такое с этим днем? — непонимающе спросила я. — Я на него не жалуюсь. Пока.

— Я про жалобы и не говорю, — улыбнулся Розенкранц, — я только сказал, что день не самый счастливый! — В его голосе послышались нотки обиды. — Ну, скажите мне, Ольга Юрьевна, скажите, что этот день у вас самый счастливый в жизни!

Скажите!

— Сегодняшний день? — озадачилась я, не понимая, чего ко мне пристал этот мужик. Если он так заигрывает, то стиль какой-то уж очень прихотливый.

— Ну да! — настойчиво произнес Розенкранц.

— Не скажу! — резко ответила я, подумав, что если уж сегодняшний день самый счастливый в моей жизни, то получается, что мне вообще ожидать больше нечего.

— И я о том же! — обрадовался Розенкранц. — Я же так и сказал: «не самый счастливый день».

Я задумчиво посмотрела на этого оракула, пытаясь окончательно сообразить, что же ему от меня нужно, зачем пришел?

— Вы, Ольга Юрьевна, наверное, подумали:

«А зачем он пришел?» — спросил меня Розенкранц. — Не буду вас томить, уважаемая Ольга Юрьевна, я пришел просить у вас помощи!

— Гороскопы составлять не умеем, — призналась я, — но возьмемся, если нужно!

Розенкранц рассмеялся:

— Я сам специалист по гороскопам вообще и натальным картам в частности. Могу вам кратко или подробно, по желанию, рассказать о системах Региомонтана, Индуистской школе локаята или червака-вайшешика. Кармический гороскоп — тоже не проблема…

Я из приличия покивала, делая вид, что разбираюсь в предъявленных мне иероглифах, и вопросительно посмотрела на Розенкранца. Когда к делу-то перейдешь, волшебник? Дама заскучала. :

— Мне кажется, вам стало немного скучно, — сказал Розенкранц, укладывая ладошки на стол и продолжая улыбаться, но почему-то не становясь от этого симпатичнее. — Перехожу к делу. Сначала немного теории. Чуть-чуть, только не волнуйтесь.

Итак. Седьмого июля две тысячи второго года в три часа утра по Москве произойдет долгожданный конец света.

Розенкранц замолчал и лучезарно посмотрел на меня.

— Это теория? — спросила я. В моем понимании это сообщение было из разряда сказочек. Но, с другой стороны, если сказка — это то, чего нет и быть не может, то все-таки она ближе, конечно, к теории, чем к практике.

— Пока да, — совершенно серьезно сказал Розенкранц. — В три часа ноль одну секунду это станет практикой. Произойдет смена космических эонов.

Это на тонком плане. Здесь в нашем измерении тайфун, цунами, сдвижка тектонических плит, как следствие этого всеобщее варварство, примитив, зарождение новой цивилизации. Наша цивилизация станет Шумером, Эламом, Древним Египтом для далеких потомков. Со временем, конечно.