Ночь Стилета-2 - Канушкин Роман Анатольевич. Страница 32

Что уж тут поделать! Правила на папиросной бумаге предполагают и такую возможность. Подобную же возможность предполагает, к примеру, переход оживленного перекрестка в час пик, поэтому человек, взявшийся за дело и, главное, не бросающий дел на полдороге, никогда о подобном думать не станет.

Для него есть вещи и поважнее.

…Можно немножко поработать со скулами — силикон, тот же латекс. Не поверите, но это факт — небольшие пробки, вставленные в нужных местах под щекой, за губу, в нос, могут изменить ваш облик до неузнаваемости.

Искусственность морщин будет незаметна под щетиной, лучше эту щетину «подседить»; главное во всем этом деле — чувство меры. Чувство меры, вкус и чутье. А со всеми перечисленными компонентами Санчес не испытывал проблем.

Абсолютно никаких. Особенно если ваять ему помогал компьютер, маленький и незаменимый ноутбук — адская машинка электронной эры.

Да, чуть не забыл! Небольшая накладка на спину — накладка, при изготовлении которой были соблюдены все анатомические подробности, — и его прямая спина тореадора приобретает небольшую академическую «горбинку», что в общем-то нормально, когда имеешь дело с человеком, привыкшим проводить время в тиши библиотек и на научных семинарах.

Тонкий кевларовый бронежилет укрупнит вашу фигуру, а уж мягкая накладка поверх него одарит вас небольшим животиком. Ну что ж — солидный мужчина, наверное, где-то далеко за шестьдесят, для его возраста и рода занятий сохранил очень даже приличную форму.

Консервативный костюм свободного покроя (за этим «свободным покроем» можно упрятать много чего!) и трость с великолепной полированной ручкой сандалового дерева дополнят общую картину — респектабельный джентльмен, почтенный ученый муж, который при всем известной рассеянности — ох уж эти преподаватели университетов! — не чужд современным веяниям. Глядите: очки с диоптриями в тонкой металлической оправе свидетельствуют в пользу того мнения, что старикашка хоть и уважаемый профессор, но явно не выполз из доисторической раковины и вполне сносно ориентируется в вопросе, какой на дворе век.

Это и есть чувство меры. Санчес ведь мог и перегнуть — изваять из себя старую сгорбленную рухлядь, и выглядела бы эта рухлядь так же правдоподобно, да только… Всегда на десяток-другой идиотов найдется парочка человек, которые любят задавать вопросы, и прежде всего себе. Да, уж эти подозрительные ребята! Как правило, они тоже мало чего соображают, но чутье у них есть. И стоит вам перегнуть палку, это чутье тут же начинает им сигнализировать: что-то не так? А? Что-то не эдак? И эти ребята хорошо знают, что только дураки, пишущие криминальные романы, могут полагать, будто незаметность — главная составляющая маскировочного успеха. Потому что незаметность — это уже достаточное свойство для того, чтобы быть замеченным. Не зеваками-обывателями, конечно, а теми, у кого наметан глаз. Профессору известного университета положено быть академичным, рассеянным и дряхлым? Это его незаметность?! Нет, нет и нет, так не получается. А вот когда вы думаете:

«Отличный мужик! Совсем не похож на профессора», хотя, конечно, знаете, что похож (попробуй-ка вам скажи, что он центральный нападающий хоккейной команды или шахтер, прибывший постучать каской у Белого дома), — вот тогда вы попадете в самую точку. Легкие несоответствия известным штампам не только делают нас людьми, они делают нас НЕПОДОЗРИТЕЛЬНЫМИ людьми, что намного важнее.

Санчес еще какое-то время постоял у зеркала и понял, что своей сегодняшней работой он доволен. Вполне. Наверное, можно даже сказать, что очень неплохо. «Отлично» себе никогда ставить не стоит, а вот «хорошо с плюсом» — так, пожалуй, можно.

Его сладкая девочка покатывается с хохоту, глядя на Санчеса. А Санчес лишь мягко улыбается: конечно, она все это видит впервые и поэтому смеется.

Вовсе не догадываясь, что для них всех это может значить. Для ее папа, выступившего недавно в такой неожиданной роли старого лиса (эх, старый лис, старый лис… Разве можно портить шедевры? Ведь людей, портящих шедевры, жизнь обычно не жалует), и может статься, что и для нее самой. И в общем, это хорошо, что не догадывается. Потому что здесь уже нет ничего смешного. Она лишь заметила, что он необычайно нежен с ней сегодня, и один раз поймала его взгляд, озадачивший ее, — за теплой лаской этого взгляда в какое-то мгновение она обнаружила присутствие странной, непонятной ей печали. Но потом все развеялось, и она, улыбнувшись, лишь крепче прижалась к нему.

Да, сегодня Санчес необычайно нежен со своей девочкой. И он проводит пальцами по ее розовой коже, ощущает ее запах, погружается в джунгли ее волос, понимая, как всего этого будет ему не хватать. Потому что сегодня они как никогда близко находятся от финального акта их любви (эх, старый лис, старый лис, что же ты наделал?), только она этого не знает. Не знает, как близко она подошла к неведомой, смертельно опасной для нее черте, только… Санчес этого очень бы не хотел. Санчес очень бы не хотел, чтоб она переступила черту — его девочка с розовой кожей, но (Санчеса подставил ее папа.

И им было хорошо вместе.

И она многое помогла ему прояснить.) Санчес начал игру, которую сильно подпортили. А когда такое случается, то в силу вступают другие правила и может произойти всякое.

Санчес сложил свои театральные причиндалы в пластиковый кейс, туда же он убрал небольшой компьютер-ноутбук — все, первая часть дела закончена. Санчес доволен маскарадом — за тот почти уже час, что он провел у зеркала, его отражение «постарело» лет на тридцать — сорок. Санчес набрал колесиками замка свой код, А-535, — уж почему именно такой, не известно, но Санчес выбрал себе этот код много лет назад, — и закрыл кейс. Пару секунд спустя он очутился в гостиной. Комната была довольно большой — все же сталинский дом, — но при этом выглядела уютно. Вангоговских тонов обои и минимум мебели светлого дерева.

Низкие плоские кресла с большими подушками кремового цвета; на стенах — довольно любопытные картины, современная живопись, но весьма мягкая, какую и должна была выбрать обеспеченная женщина, увлекающаяся импрессионистами; в высоких вазах — засохшие цветы; на стеклянном столике — глянцевые женские журналы, и в золотой рамочке на подставке открытка, когда-то подаренная Санчесом. На открытке изображен зацелованный плюшевый мишка и подпись, выполненная типографским способом: «Думаю о тебе каждый миг». Обратная сторона открытки чиста, рукой Санчеса не сделано никакой надписи. Как все это странно и забавно: в то время как люди ее замечательного папа, нашего старого лиса, рыщут сейчас по всем мыслимым и немыслимым норам лишь с одной целью — проделать в нем, в Санчесе, некоторое количество отверстий, причем хоть на два-три больше, чем допускает элементарная совместимость с жизнью, хоть на два-три, Санчес находится здесь, под самым носом. Он отсиживается в их семье. Только сладкая девочка ничего об этом не знает.

Наш папа не просто старый лис, он очень осторожный старый лис, и вот уж кто действительно похож на улыбчивого дедушку, которому в самое время нянчить внуков, — это, конечно, он. Ну что ж, из-за подобного Санчес на него не в обиде. Правила на папиросной бумаге не предполагают обид. Однако есть и другой закон: действие равно противодействию. Каждый твой шаг склоняет чашу весов, наши поступки есть символы нас самих, поэтому то, что сейчас происходит, очень символично. Очень.

Эх, старый лис, старый лис… Это могло быть такое замечательное произведение искусства. Старый лис сам во всем виноват. Он сам все напортил. Он не дал реализоваться шедевру. А ведь Санчес уже говорил, что людей, которые портят шедевры, жизнь обычно не жалует.

Конечно, интересно, и Санчес обязательно задаст этот вопрос: что здесь сыграло главную роль — жадность или боязнь его, Санчеса? Страх перед ним, опасным животным, которого всегда надо держать на поводке? На поводке — да, и тут, как говорится (а язык «понятий» по ряду обстоятельств Санчесу также пришлось освоить в совершенстве), базара нету. Но вот валить, валить его, Санчеса, и его людей — это уже не укладывается ни в какие рамки. Это неуклюже.