Ночь Стилета-2 - Канушкин Роман Анатольевич. Страница 73

Санчеса разбирал смех — многоопытный, мудрый старый лис, совсем ты потерял форму. Даже не понимаешь, что в твоих умных глазах — лишь остатки былой проницательности и этот хитрый прищур уже давно смахивает на первые признаки старческого маразма.

Санчес получил свои последние недостающие кирпичики, хотя стоило признать, что задумано все было неплохо. Эта последняя партия старого лиса, эти снайперы, прикрытые бестолковым ОМОНом, грамотно изолированная и в то же время постоянно находящаяся на людях «Вика» и все другое могло бы выглядеть неплохо, но… всему этому не хватало свежести. А в свежем ветре живут совсем другие законы и… тени совсем других побед. Это здание могло бы существовать лишь в версии Санчеса, а так…

«Надо же, — подумал Санчес, наблюдая, как женщины накрывают на стол, — рассказать своей семье, что родители близнецов возвращаются двадцать третьего. В этом что-то есть… Попахивает воскрешением из мертвых. Древние ритуалы… Интересно, что имел в виду старый лис, рассказывая, что родители близнецов вернутся двадцать третьего?»

Санчес, потянувшись в кресле, беззаботно улыбнулся окружающим. Теперь он знал, что в доме находятся лишь три охранника. Плюс водитель черной «Волги», но этот парень не в счет, и ему сегодня крупно повезло. Санчес посмотрел на часы — без пятнадцати… Еще несколько минут абсолютной расслабленности, а потом его внутренняя концентрация достигнет предела. Вот ведь как вышло — Санчес устроил этот черный маскарад и находится здесь, в логове, в самый ответственный момент, а эти умники сейчас докладывают старому лису, что Санчес обложен, как раненый зверь, загнан и побоится не то что пошевелиться, а даже громко задышать.

Месть — то самое блюдо, которое стоит подавать холодным.

Так говорили на его Родине. Его той, другой Родине, которую он никогда не видел и которая лишь приходила к нему в снах, чтоб поутру оказаться забытой. Эти сны тоже знали о… свежести.

Возможно, пришла пора для свидания.

До пресс-конференции оставалось еще более четырех часов, и Санчес блаженствовал, вдыхая аромат розового куста и радуясь первым порывам свежего ветра.

— Вы не скучаете? — Ольга Андреевна принесла ему аперитив.

— Вовсе нет, — сказал Санчес, взял предложенный ему стакан с анисовой водкой «Узо» напополам с водой и поблагодарил. — Любопытный напиток.

— Подарили наши югославские друзья.

Санчес улыбнулся.

— Вы обратили внимание на эту статуэтку «Месть неверной жене», — продолжала болтать гусыня, — или «Месть изменившей жене»?

— А как же, — произнес Санчес и подумал. «Во, все не угомонится. Все так и тянет говорить о высоком». Вслух он сказал:

— Знаете, как в Югославии, — он отпил глоток «Узо», — вернее, как… боснийские цыгане наказывают за измену?

Санчес ослепительно улыбался. Гусыня отрицательно покачала головой; этот тихий человек нравился ей все больше и больше.

Санчес, не меняясь в лице, проговорил:

— Они разрезают изменнику горло и вставляют в рану цветок.

Теперь гусыня смотрела на него в замешательстве. Она хлопала глазами, решив, что ослышалась. Или чего-то не поняла. Отправляясь на кухню за очередным блюдом, она убеждала себя, что это было все, что угодно, кроме того, что она слышала на самом деле.

Фактор внезапности. Санчес все про это знал.

Через пятнадцать минут Санчес спустится в подвальное помещение и убьет охранника, наблюдающего за мониторами. Затем поднимется наверх и возьмет свою трость. Двое других охранников находятся сейчас на виду, детина с газонокосилкой прекратил стричь траву и присоединился к своему товарищу — они сидели у ворот и развлекались игрой, когда надо было выбрасывать на руках «ножницы», «камень» или «бумагу». Отличные парни. Тихий, чуть сгорбленный старикашка тоже присоединится к их игре. Тому, что справа, Санчес вскроет брюхо лезвием, упрятанным в трости, первому — Санчес сразу же узнал в нем более быстрого парня. И пока его товарищ будет в недоумении хлопать глазами, не понимая, что произошло, и лишь потом его рука потянется к оружию в подплечной кобуре, Санчес успеет разобраться и с ним. Он всегда умел использовать фактор внезапности.

— Сделайте погромче музыку, — попросил Санчес у гусыни. — Обожаю старые песни.

Да, через пятнадцать минут Санчесу придется объявить свой праздник, несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню — его сладкая девочка будет не меньше поражена. Но ведь пока все еще хорошо. Еще несколько минут…

А потом… Санчес позвонит старому лису и даст послушать щебетание его женщин. Затем Санчес прихватит их и детишек и быстренько направится в Москву. Все на той же самой доброй служебной черной «Волге». И, очень сильна надежда, все с тем же шофером.

«Да, — подумал Санчес, — надо не забыть испросить у старого лиса код от сейфового замка. Наличность — это все приятные мелочи. Но там имеются ключики от гораздо более сказочных дверок — от сейфов, находящихся далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской стране, расположенной на пути к его далекой Родине. Месть местью, но о деле нельзя забывать. Никогда не следует».

Через пятнадцать минут Санчес извинится перед обществом, встанет из-за стола и спустится в подвальное помещение.

И все закружится, завертится.

Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех.

Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела делать этого сразу. Она не хотела, не могла примириться с мыслью, что целая часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в «Континенте» заканчивается.

Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не она. И вот теперь бумага с уведомлением уже две недели лежала в ее столе. Она дорабатывала последние дни. Что оставалось делать — это назвали сокращением.

Все, кого Петр Виноградов не счел лично преданным ему (на взгляд Лидии Максимовны — все, кто лично не лизал ему зад), попали под сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное — лишь попытка соблюсти внешние приличия.

Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она так и не оправилась от аварии. Она стала нелюдимой, совсем перестала смеяться, окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила — или позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки.

«Боже мой, — думала Лидия Максимовна, — она ведь даже отправила в какой-то санаторий близнецов, уже как месяц… А раньше не проходило и нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у деток дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней сюда, на работу».

Вика уходит. Сначала по «Континенту» поползли различные слухи, но теперь, кажется, уже ни для кого не секрет, чем будет сегодняшнее открытое собрание, сегодняшняя пресс-конференция. От всего этого становилось грустно, очень грустно.

Лидия Максимовна открыла ящик стола — фотография лежала там. Лидия Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография, сделанная больше года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна в центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку Алексей Игоревич, по левую — Вика. Счастливая семья, в радостном тепле которой грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то смысле Лидия Максимовна стала крестной матерью их брака, и вот теперь все заканчивается так… Угли.

Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только сейчас поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь это пространство, рабочее пространство, и было ее домом в последнее время. Она вдруг почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы, и сдержала себя. Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у нее будет время поплакать.

И когда зазвонил телефон, Лидия Максимовна чуть подождала, пока полностью овладеет собой, а потом взяла трубку и произнесла окрепшим, привычно-профессиональным голосом: