Остров Панданго - Капица Петр Иосифович. Страница 21

Штормовая погода иногда мешала выходить на баркасе в море. Девушки надевали на себя сумки с радиоаппаратурой, тяжелыми аккумуляторами и на мотоцикле или пешком отправлялись в горы. Там разыскивали какое-нибудь укрытие, устраивались в нем и в точно назначенный час в микрофон взывали к своему народу.

От ночных походов и волнений Долорес так уставала, что могла уснуть в любом месте. Она заметно похудела, но с аппетитом ела и выглядела посвежевшей. Близость океана и горный воздух действовали благотворно.

Однажды в солнечное утро, когда Долорес возвращалась с маяка, на пляже ее окружили маленькие девочки и стали просить:

– Сеньорита, у нас башенки не выходят. Вы все с Энрикетой катаетесь, поиграйте с нами.

Они усадили ее на песок и отдали все свои игрушки. И вот здесь, среди тряпичных кукол, деревянных формочек для песчаных баб, совков и цветных стекляшек, Долорес вдруг заметила кокосовую пустышку с какими-то знаками, вырезанными на твердой оболочке. Она взяла ее в руки, всмотрелась и, потрясенная, спросила:

– Дети, где вы взяли эту игрушку?

– Ее Пикета на берегу нашла, мы хотели купол на башне сделать, – сказала одна из девочек.

Сомнений не оставалось: на кокосовой пустышке был долгожданный шифр. Долорес уже не могла оставаться с детьми, – ей не терпелось скорее пойти к себе, закрыться и с лупой в руках прочесть весточку с Панданго.

– Девочки, мне сегодня некогда, – сказала она. – Мы поиграем в другой раз. А чтобы вам не скучно было, – хотите я куплю чиклеток?

– Хотим, очень хотим! – ответили девочки и запрыгали вокруг Долорес. Им ведь не часто перепадали сладости.

Захватив с собой кокосовую пустышку, Долорес с ребятишками зашла в «Осьминог». Дон Амбросио встретил ее низким поклоном. Он рад был услужить приятной сеньорите.

– Не слишком ли вы расточительны? – заметил хозяин «Осьминога». – Этих птенцов не накормишь чиклетками. Их в каждой лачуге по дюжине.

– Ничего, на радостях можно.

– Не могу ли я узнать, если не секрет, какая у сеньориты радость?

В глазах дона Амбросио блеснул огонек не простого любопытства. «Не подозревает ли он меня в чем-нибудь? – подумала Долорес. – С таким надо быть осторожнее».

– Мой жених в дальнем плавании, – ответила она. – Мы с ним не виделись около полугода. А вчера я узнала, что он прибудет прямо сюда.

– На пароходе?

– Нет, на «Мерседесе».

– А не рискует ли сеньорита вызвать у жениха ревность? У нее здесь очень много тайных вздыхателей и поклонников.

– Я что-то не вижу их, но на всякий случай учту ваш совет и переселюсь на маяк, – смеясь сказала Долорес.

Раздав девочкам купленные чиклетки, она зашла домой и внимательно прочитав шифровку, поспешила на почту. Ее телеграмма в столицу была короткой:

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПЕРЕД ШТОРМОМ

– Душный будет день, – поглядывая на небо, определил Наварро.

– К ночи, видимо, соберется гроза, – сказал Реаль, проявлявший с недавнего времени необычный интерес к погоде. – Солнце в дымке марева всходит и птицы низко летают.

Паоло принялся спорить:

– Нет, день по всем признакам должен быть летным.

Он, как все люди, имевшие дело с воздушной стихией, считал себя знатоком атмосферных явлений.

Весь день палило несколько затуманенное солнце, и только к вечеру поднялся небольшой ветер. В небе появились клочья рваных облаков, несущихся с юга на север.

На работах в приступе лихорадки свалился Диас. Капрал Варош, возвращавшийся с очередного обхода линии электропояса, почему-то смилостивился и приказал стражникам отпустить больного в барак.

В конце дня в шахте рухнула порода и придавила трех заключенных. Больше ничего особенного на острове Панданго не произошло.

После скудного ужина Мануэль с Наварро пробрались на опушку рощи панданусов. Это место было любимым.

Отсюда Мануэль наблюдал за Бородавкой и разговаривал с Реалем и Диасом о побеге. Сегодня он умышленно захватил с собой летчика, нужно было всерьез поговорить с ним.

– Как же ты собираешься жить дальше? – спросил он.

– Надеюсь на побег, – ответил Наварро. – Мне терять нечего. Краснорожий Чинч так и сказал утром: «Жив еще? Ну, походи до приезда полковника, а там – акулам на закуску!»

Похудевший, в выгоревшем мундире без пуговиц, в продранных бриджах, он едва походил на прежнего щеголеватого авиатора. Что-то неуловимо-новое появилось в его лице, в выражении глаз.

– Хосе вас всех зовет товарищами, а меня только по имени, и ни разу не ошибся. Неужели он меня не считает своим? – спросил вдруг Наварро. – Или это потому, что я сказал: «Мне по пути с вами до берега?»

– А где тут берег? – спросил Мануэль. – Сейчас у нас с тобой один путь. – И он указал в сторону синевшего за проволокой океана. – Но разве наша дружба может кончиться там? Мне кажется, она только начнется.

– А я разве возражаю? Вы сами немного сторонитесь… и тайны у вас какие-то от меня.

– Наши тайны ты сегодня узнаешь, – пообещал Мануэль.

Вскоре к ним подошел Паоло, Жан и Паблито; не хватало только Реаля, ушедшего к заболевшему Диасу, и Кончеро. Силач задержался на кухне. Он теперь нес оттуда все, что мог наскрести со дна котлов.

Мануэль знал, что приготовления к побегу близились к концу, – об этом говорилось на последнем совещании в штабе. Группа подготовки доложила о завершении возложенных на нее задач, а штурмовой отряд, проведя ночные тренировки, ждал сигнала к началу действий. Неизвестен был лишь решающий день. Его не могли назначить, так как не знали, когда прибудет хоть какой-нибудь пароход. Но людей нужно было подготовить к выступлению в любой момент.

Прибыл Кончеро и внес оживление: он наступил на растянувшегося под кустом Жана.

– Миллион раз твержу: сначала посмотри – потом шагай! – негодовал француз.

Но он тут же сменил гнев на милость. Силач принес завернутые в листья маисовые пригарки. Все лежащие, а особенно Жан, обрадовались еде. Недавно Хосе исключил себя и Диаса из списка подкармливаемых, приказав распределять «добычу» только среди штурмовой группы.

Наконец на тропинке появился Реаль. Он почему-то остановился и стал вслушиваться.

По дорожке от первого поста шли два пьяных стражника; впереди Лиловый, а позади его толстый соотечественник, получивший от бразильцев кличку «Тосиньо» [12]. Они громко разговаривали по-немецки.

– Даже в воскресенье никакой культуры! – жаловался Лиловый. – Эх, то ли дело у нас, дома! Воскресенье… приезжает бродячий цирк. Барабан гремит, девчонки грызут орехи, а мы сначала – шнапса, потом пива. Вечером обязательно драка. Вот была жизнь. Эх! – И он огорченно махнул рукой.

– Колотил же ты «профессора», – напомнил Тосиньо.

– Слабое развлечение! Кажется, я в кого-то загнал пулю?

– Промазал!

– Вот видишь! А ведь был когда-то первым стрелком. Любому пулю в глаз за тридцать шагов всаживал. Не веришь? Отмеряй шаги и становись! Не хочешь? Ну то-то!

Увидев на дорожке Хосе, он вскинул автомат и заорал:

– Эй, каторжник, пляши! Дарю целую сигарету. Пляши, пока я добрый.

– Плясать не обучен, – простодушно разведя руки как бы с сожалением, сказал Хосе. – А вот у нас бык был, честное слово, чечетку копытами отстукивал. Соображал лучше начальства.

– Я вижу, ты из ковбоев, они мастера рассказывать и гадать. А ну, гадай мне на руке, – потребовал Лиловый. – А то тут со скуки подохнешь. Чертовы пальмы, чертов остров и вы все – дьяволы!

– За гадание полагается пачка сигарет, – начал торговаться мнимый ковбой. – Я и без руки вижу, что ты тоже узник, хотя еще и не догадываешься.

– Твое гадание не стоит и окурка! Понял? Через неделю кончается мой контракт. Я отстукал здесь пять лет! Насквозь просолился и до костей прожарился. Уеду на родину, – надоели вы мне.