Ангатир (СИ) - Богомолова Виктория "Torik_Bogomolova". Страница 61

«Надумала себе, дура… Корова… Жирная! Жирная! Жирная!!!».

В глазах уже было сухо. Слезы словно навсегда кончились, оставшись позади с криками осуждающей толпы сверстников. Сама того не заметив, Латута оказалась на берегу лесного пруда. Да и не пруд то был, а одно название. Можно сказать, крошечное оконце в болотной топи. Латута уставилась на себя, глядя на отражение. Веки распухли, щеки краснющие и пухлые. Как же она ненавидела свои полные щеки. Нога сделала полшага вперед. Кончиков пальцев коснулась вода. Еще шажок вперед и вода скрыла ноги по щиколотку. Ну же… Всего еще один и все закончится. Всего один шаг. Латута замерла, долго глядя на свое отражение.

— А, подумаешь, дело большое! — вдруг воскликнула девушка, уперев руки в бока. — Было б о чем столько судачить! Не шибко-то мне и понравилось. Не мужик — комар с кривым хоботком!

Повернувшись спиной к болоту, Латута уверенно зашагала к деревне, на ходу подобрав корягу поувесистей.

Вспышка молнии озарила пещеру. Соколок забеспокоился, переставляя когтистые лапки, но гром пришел очень нескоро. Гроза уходила далеко на восток. Дождь мало-помалу стихал. Светозар то и дело осторожно просовывал руку наружу, набирая пригоршню капель. Обмакивая лицо, он с удовольствием растирал кожу прохладной водой. Мягкая, едва видимая глазу дымка, змеей клубилась со дна пещеры. Водяной пар тянулся от теплой земли, взбираясь на колени и плечи почивших путников.

— Гостомысл! Эге-ге-гей! Спляши-ка, братец ты! — выкрикнул юноша в красной расписной рубахе. — Гляди, Фронька за дубоногого не выскочит!

— Сам напросился, — хмыкнул чернявый парень, сверкнув карими глазами. — А ну, дайте места для плясу! — Он весело гикнул, проскакивая в круг празднующих.

Ох и задал же тот молодец дрозда! Ноги взлетали, едва ль не до плеч, руки, что живые, выписывали такие кренделя! Парень плясал от души и душой, кидая озорные взгляды на Фроньку, которая, рдея от удовольствия и смущения, взирала на него.

Правда был на той свадьбе и тот, кто так же сорвал невинный взгляд девичий. Только не было радости в его сердце, а одна черная зависть. Глядел он на Гостомысла и Фроньку, а сам побелел, уже ль и не дышал вовсе. Улыбку на рожу натянул, весело ему, мол, а у самого под полой плаща кулаки сжались, да зубы скрежещут.

Гуляние пошло далеко за полночь. Молодежь никак не могла стихнуть, и когда жениха с невестой отвели в терем за скреплением семьи, стало быть, все как один ринулись к реке. Гостомысл гнался за хихикающей Фронькой, притворно стараясь ее догнать.

— Забодаю, защекочу! — весело кричал он в след любимой.

Та в ответ хихикала и на бегу корчила рожицы. А меж тем река уже была совсем близко. Кто-то попрыгал прямо в одежонке, а кто аккуратно разулся да покидал рубахи. Фронька засмущалась, но все ж поглядывала на своего Гостомысла игриво.

— Пойдем, милая! — шепнул ей чернявый парень, хватая за талию.

— Куда хватаешь? — возмутилась его милая, еще более зардевшаяся румянцем. — Смотрят все!

— И пусть смотрят! — возразил юноша. — Все ж празднуют!

— Я так не могу, — упрямо ответила девушка.

— Хочешь, пойдем, вон, — парень махнул рукой — за просеку! Там никого, а мы поплаваем в чем мать родила, — игриво добавил он.

— Хочу, — сверкнув глазами явила девица, и они бросились бежать, уже не крича, а украдкой озираясь. Не идет ли туда же кто?

Зарев(16) месячино выдался жарким. Даже по ночам стоял тягучий и потливый зной. Молодые бежали, не в силах надышаться ветром, сбивая ступнями уже выпадающую росу на стеблях трав. Их сердца бились друг за дружку, а чарующее обаяние вседозволяющей ночи лишало страхов и стыда.

— Отвернись, Гостюшка! — шепнула девушка, задрав подол, скидывая сарафан.

— Ла-а-а-дно, — протянул парень, поворачиваясь спиной.

«Все равно ж все увижу, да пощупаю», — подумал он про себя.

Гостомысл нетерпеливо переменился с ноги на ногу, а милая все не звала обернуться.

— Ну что, можно уже? — наконец выпалил он, боясь спугнуть благолепие момента.

— Можно, — ответил мужской и очень знакомый голос.

Сердце упало от неожиданности. Он оглянулся, кидаясь на голос, но не успел сделать и шага. Стоящий вплотную к нему ведун, держал у губ ладошку, с которой дунул в лицо Гостомыслу какой-то отравой. Жутко защипало глаза. Парень, костеря Белозара, ихнего ведуна деревенского, начал отчаянно растирать веки. Резь только усиливалась, нипочем не открыть! В голову что-то ударило. Юноша повалился наземь, размахивая руками, силясь достать обидчика. Чья-то сильная и грубая нога уперлась ему в грудь. К шее приставили холодный и хищный металл ножа.

— Чего тебе надо? — выдавил из себя Гостомысл.

— Пасть открой, — злобно бросил Белозар.

В открытый рот полилась какая-то вязкая и кислая гадость, скулы свело от отвращения, но вместо того, чтобы выплеснуть отраву наружу, кадык вдруг сглотнул. По горлу разлилось странное тепло. Оно двигалось подобно лесному пожару, проникая во все члены и уже скоро тело пылало невидимым огнем. Гостомысл распахнул глаза и вскочил, аки ужаленный. Ведуна и след простыл, а нутро жгло все сильнее. Парень начал судорожно срывать с себя одежду, а когда остался голым, понял, что и то не помогло. Жар стал настолько нестерпим, что хотелось на живую сдирать собственную кожу.

Кажется, он кричал, корчась в мучениях, катаясь по отчего-то ставшей острой траве. Все причиняло боль, даже незримые касания ветра. Вдруг он услыхал сдавленный всхлип. Остановился. Привстал на четвереньки. На него смотрела изумленная Фроня. Глаза девушки расширились от ужаса, руки дрожали, прижатые к груди. Гостомысл кинулся к ней, но отчего-то не мог встать прямо. Спина не слушалась. И тогда он поскакал прямо так, как был на четвереньках.

Девушка дико закричала и кинулась прочь. Она опрометью бежала туда, где не стихал гомон их друзей и сельчан. Бежала нагая, словно позабыв и стыд, и совесть. Белозар бросился за ней, не понимая, что происходит. Он кричал ей в след, но изо рта почему-то вырывались бессвязные хрипы. Фроня споткнулась и упала, да так и замерла. Ударившись головой о камень, она лишилась чувств. Гостомысл замер над ней, пытаясь растормошить.

«Фронечка, милая, очнись! Что же ты».

На лбу любимой набухала большая шишка с кровоподтеком. Кровь алой струйкой скользнула вниз по щеке. Ему отчего-то захотелось слизнуть ее. Едва язык коснулся кожи, а во рту разлился железный солоноватый привкус, Гостомысл вздрогнул. Ничто на свете не было милее и желанней этого вкуса. Рот наполнила слюна, а он с ужасом уставился на свою милую.

«Да что ж это делается?» — промелькнуло в голове.

Фроня приоткрыла глаза. Ей хватило одно взгляда на него, чтобы мертвецки побледнеть. Рот раскрылся, но не послышалось крика. Она была так напугана, что уже не могла кричать.

— Фроня, это я! Что с тобой? — пытался сказать парень, но отчего-то ничего не выходило. — Это я — Гостомысл! Это я! Гостомысл!

Ничего не выходило.

Собравшись изо всех сил, он сжал челюсти, стараясь унять полнящее тело желание снова ее лизнуть, и прохрипел.

— Го-строо-сл!

Девушка только мотала головой.

— Гор-р-р-сл! — снова попытался парень, чувствуя, как ярость наполняет сердце от бессилия.

— Гр-р-р-л! Гр-р-л! Гру-у-ул! — заревел он так, что весь берег стих. — Грул! — ревел он, стараясь заглушить самого себя.

Отовсюду послышались крики. Люди бежали кто куда, указывая на него пальцами. Их вопли сплелись воедино, а сердце Гостомысла билось все быстрее, разгоняя просыпающуюся кровь охотника. Хищника. Ночного убийцы. Его морды коснулось дыхание девушки, лежащей снизу. Ноздри щекотнул запах ее кожи. Теплой. Мягкой. Податливой.