Ангатир (СИ) - Богомолова Виктория "Torik_Bogomolova". Страница 71

Ночь была тихой, словно все сверчки и ночные птицы разом вымерли. Пропало даже кваканье вездесущих жаб. Ни далекого воя волков, ни чуткой поступи лося или ворчания барсука. Люта отстраненно подумала, что уже давно не слыхала даже комариного писка. Гату прислонился спиной к стволу дуба, а жрица, последовав его примеру прикорнула с обратной стороны того же древа. Так и уснули, не глядя друг на друга, и слова не обронив.

Белоглазый впервые за все путешествие не поднимал вопрос ночного дозора. Он словно знал, что бояться некого. Его лицо все чаще было задумчивым и тревожным, но чудь не высказывал каких-либо опасений. Все время Гату проводил в тяжелых думах, которыми не делился. Едва очнувшись ото сна, он поднялся и принялся сверлить взглядом горизонт. Так его и застала Люта, проснувшись. Чудь стояк как каменный истукан, устремив взор вдаль. Жрица с интересом и удивлением принялась оглядывать место, где они оказались. Половины предыдущего дня она не помнила. В памяти сохранилась только усталость, которую прорывал лишь образ спины чудя, упрямо бредущего к цели.

Они оказались в ложбинке, образованной россыпью громадных валунов. Повсюду росли сосны. Невысокие, худосочные, но очень старые. Вся кора деревьев была покрыта лишайником и мшистой порослью. Тяжелые гроздья свисали с ветвей, клоня их к земле.

— Долго ещё? — обронила Люта, отчаянно зевая.

Чудь оглянулся, словно не поняв её. Он выглядел обескураженным и… растерянным?

— Гату, в чем дело? — тотчас запричитала Люта, почуяв неладное.

— Мы пришли, — ответил чудь хрипло, но то, как он смотрел на жрицу было страшнее всего.

Его взгляд порой был жестким, иногда полным гнева и ярости, но теперь… Теперь белые глаза Гату полнились изумлением и страхом. Подойдя к спутнику, ведьма уставилась туда, куда смотрел чудь, когда она проснулась. Впереди пролегала широкая поляна. На ней высились шесть каменных столпов, обтесанных вручную, это сразу бросалось в глаза. Между ними в земле зиял провал, а вокруг лежали чьи-то тела.

— Когда это произошло? — ошеломленно пробормотала Люта.

— День, может два назад, — ответил Гату, проводя её взгляд. — Они еще вчера здесь были.

— И ты ничего не сказал? — жрица чудь не подпрыгнула от удивления, сначала её было обуял гнев, тотчас сменившийся оторопью. — Гату, не томи! Что происходит? — взывала Люта, едва не плача.

— Пошли, — коротко бросил Гату и зашагал к провалу в земле не оглядываясь, идет ли за ним ведьма.

Они приблизились к дыре, остановившись шагов за пять. Люта опасливо поглядывала на тела людей, разбросанных здесь же. Семеро. Все они были воинами, при добром оружии, да и одеты не как крестьяне. Богатые пояса, кольчуги двойного плетения, хорошие, даже дорогие сапоги. Ничего не было тронуто, никто их не грабил. Кожа мертвецов была похожа на ссохшуюся ягоду. Люди будто враз постарели и отдали души. Подойдя к одному из тел, Люта почувствовала, как у неё затряслись колени. Это был Бажен брат её Милослава. Он раскрыл рот, словно в предсмертном крике, да так и застыл на веки вечные. Карие глаза некогда так зло на неё смотревшие, превратились в мутные пятна на сером полотне отмершего лица. Люта ни жива ни мертва смотрела на проклятого предателя. Сколько раз она вспомнила его мерзкую рожу? Сколько раз гадала, он ли стоял за тем, что учинила Радислава? Теперь он замер, забыв, как дышать, а она стоит над его телом. Люта подняла глаза на Гату. Тот снова был похож на идола. Его взгляд вперился в одну точку под ногами. Ведьма подошла и уставилась туда же.

След Тодорки выходил из-под земли прямо из черного провала, а затем обрывался… Дальше начинались другие следы. Когтистые. Похожие на следы Гату! Люта подняла взгляд на чудя. Она не верила себе. Белоглазый был обескуражен и парализован. Жрица даже не знала, что он способен на такие проявления слабости, а от того ей было зябко, будто ледяной ветер подул.

— Ну, пожалуйста, скажи, — взмолилась она. — Что ты за человек… Не человек, а чудь, не чудь, а какая-то бледная смерть… Глаза б мои тебя не видели! Ну, скажи же! Скажи!

Гату вздрогнул, словно отойдя ото сна. Глянув на Люту, будто впервые её видел, он на диво спокойно сообщил:

— Мы опоздали. Камня нет. Тебя использовали, чтобы украсть моих жен. Чтобы снять защиту с этой земли. А потом пришел он и забрал его.

— Это все? — холодно осведомилась Люта.

— Нет смысла скрывать. Ты даже не представляешь, что тут случилось. Но я расскажу.

Гату вдруг схватился за голову, будто хотел разом вырвать на себе все волосы. Казалось, чудь на грани умственного помешательства. Нет-нет, глядишь заревет и поминай, как звали.

— В нашем племени издревле поклонялись Роду. Это не ваш бог. Вы его не можете ни понять, не услышать. Он ходил по этой земле, когда все ваши были детьми. Раз в десяток лет Род являлся к своим любимым детям — чудским заступникам. Род приходил в тела наших жен, оставляя там нового ходящего. Так рождались наши шаманы. Так родился и я. Ты слыхала про Чернобога, но знаешь лишь то, о чем говорят ваши легенды. А у него был брат, его отражение, Белобог. Он никогда не ходил по земле. Как и подобает отражению, он обитал там, где нет брата с изнанки. Когда Род являлся нашим жёнам, давая сына или дочь, он оставлял в них частичку своих любимых детей Чернобога или Белобога. — Гату запнулся, но совладав с собой продолжил. — В тот день, когда я родился в наше племя пришла великая радость. В мир явились сразу два сына Рода я и мой брат. Такого не случалось не одну сотню лет. Старцы плакали от счастья. Шутка ли, сам Род даровал племени братьев, наделенных обоими силами и Чернобожьей и Белобожьей. Неслыханная щедрость, стало быть. Так все думали. Но никто ещё не знал, как племя заблуждалось. Шли годы, а мы с братом росли рука об руку. Не было на всем свете детей счастливей нас. Мы с легкостью постигали силы матери земли, говорили со скалами, ходили за тридевять земель в подземные царства. Весь мир, казалось, лежал у наших ног. Однажды, брат признался, что обладает даром, коим был обделен я. — Гату вдруг хмыкнул, глянув на Люту так, словно рассказывает весёлую историю. — С замиранием сердца, он поведал мне, что может оборачиваться в коня. Таких у нас называли саюдани. Двоедушник, по-вашему. Мы не рассказывали взрослым про это. Решили, что его дар станет нашей общей тайной. Глупость, конечно, но мы были детьми. Нам хотелось иметь что-то сокровенное, такое, чего не ведают даже умудрённые годами старейшины.

Гату вдруг замолк, подобрал камень и со злостью швырнул в тёмный провал в земле. Люта едва не вскрикнула от неожиданности, но чуть погодя поняла, что ничего не последует. Лаз был пуст.

— Я даже не помню в какой момент он начал меняться. Еще вчера мой любимый брат, которого я чувствовал всем сердцем, начал от меня же и отдаляться. Кано стал замкнутым и мнительным. Он все время толковал про силу, которую мы не используем. Ему вдруг перестали быть милы наши путешествия и быт племени. «Мы должны достать сердце полоза! — кричал он, глядя на меня безумными глазами одержимого. — Эта сила наша! Племя взяло её, но похоронило! Оружие не хоронят, Гату! Его пускают в ход! Посмотри на этих жалких русов, на нурманов, на степняков! Они пришли сюда только потому, что мы так решили. Мы впустили. Мы соблаговолили! А что теперь? Наших людей ловят рудокопы да полоумные старосты на потребы их черным душам? Это нужно прекратить!». Он много еще говорил про черные души и их желания, но как-то раз я вдруг понял, что чёрной здесь стала лишь одна душа — его самого. Тем временем близился обряд обращения нового хранителя. Каждый ходящий однажды должен принять завет племени — защищать покой спящего камня — Ангатира. Это тяжкое бремя. Проклятие. Не многие выдерживали двадцать, кто-то тридцать лет на этой службе. Вставая на защиту камня, ходящий брал себе в жены двух-трех зрящих, чудских женщин, что получили божественную силу при рождении. Вместе им было суждено хранить покой камня, пленяя разум полоза дремучими снами. Великая честь, но и великая скорбь. Хранители становились первыми в племени, но тяжелый рок падал на их судьбы. Они больше не могли иметь потомства. Я не хотел, чтобы мне выпал этот жребий, ведь мне тогда еще не довелось зачать сына или дочь. А вот Кано, напротив, хотел этого всем сердцем. Он денно и нощно талдычил про то, что если жребий падет на меня, то это будет неправильно. «Мне Род даровал счастье быть саюдани. Я унаследовал силу и Чернобога и Белобога. Я стану достойным хранителем, а ты, как и хочешь обзаведешься семьей и детьми!».