Бумажный тигр. Власть (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 17

— Не интересуетесь местными религиями и не знаете полинезийского языка, — Лэйд покачал головой, — И при этом надеетесь на благоприятное плавание в здешних водах?

— Я не миссионер, мистер Лайвстоун, — с достоинством отозвался Крамби, — я владелец биржевой компании. Трезвый расчет — лучший оберег от всех языческих верований, а также полинезийских божков вкупе с их варварскими ритуалами.

— Похвальное благоразумие для молодого джентльмена, — кивнул Лэйд, — Жаль, что не все могут похвастаться подобным в наши дни, когда суеверие подобно маленькой птичке готово свить гнездо под стрехой любого дома. Уверен, вы даже не представляете, как много у кроссарианства, этого никчемного туземного верования, сторонников тут, на острове, причем даже среди людей, в здравомыслии которых вам и в голову не пришло бы усомниться. Старые девы в Новом Бангоре часто рисуют воском под кроватью символ Аграт, полагая, что это защитит их от преждевременного увядания. Владельцы плантаций частенько оставляют на полях мертвого белого зайца — их подношение Брейрбруку, которое должно гарантировать щедрый урожай. А рыбаки не выходят в море, если их лодки не украшены должным количеством символом Танивхе, Отца Холодных Глубин, в противном случае, по их мнению, высока вероятность и вовсе никогда не вернуться домой.

— Возможно, — Крамби дернул плечом, — Но я не поощряю подобных суеверий в своей компании. Вообразите, что будет, если наши биржевые аналитики примутся вместо корректировки курсов чертить пентаграммы, а биржевые агенты — возносить молитвы о выравнивании стоимости фьючерсов! Содом и Гомора!

Лэйд кивнул.

— Вполне вероятно. Как бы то ни было, в Новом Бангоре мне приходилось сталкиваться с людьми, обеспеченными весма серьезным капиталом, которых совершенно никто не мог бы упрекнуть в легкомысленности, и которые при этом были убежденными кроссарианцами. За мистером Олдриджем ничего такого не водилось?

— Что вы имеете в виду?

Лэйд вздохнул.

— Странные украшения, которые он использовал с повседневной одеждой, к примеру. Кольца из металла, который кажется грязной медью. Браслеты из рыбьих костей. Может, какие-то следы на коже, нанесенные хной и… другими жидкостями. Какие-то странные, исходящие от него запахи. Странные привычки и необъяснимые поступки…

К его удивлению Крамби расхохотался.

— Мистер Лайвстоун!

— Что? Уверяю вас, я совершенно серьезен. Вы бы не поверили мне, кабы я сказал, сколь многие облеченные состоянием и властью люди не избегают искушения приникнуть к Девяти, ища способов приумножить то и другое. Мистер Олдридж, он…

— Он был самым здравомыслящим и рациональным человеком из всех, известных мне. В Новом Бангоре за ним ходила слава финансового гения, кудесника в своем роде и, уверяю вас, эта слава не была раздута ни на йоту. Вы хотите знать, не заявлялся ли мистер Олдридж на заседания оперативного совета в мантии со звездами, украшенной пятнами крови? Не собирал ли нас в полночь, чтобы принести в жертву богам молодую секретаршу, ища расположения богов в следующем финансовом квартале?

В другой ситуации Лэйд фыркнул бы, не сдержавшись, но сейчас ему пришлось приложить усилия, чтобы сохранить самый серьезный вид. Даже нахмуриться, чтобы произвести на Крамби достаточно внушительное впечатление.

— Это не шутка, мистер Крамби. Если ваш компаньон якшался с кроссарианцами или был вхож в их круги, мне стоит об этом знать.

Крамби покачал головой.

— Мы с ним были знакомы настолько тесно, насколько могут быть знакомы два компаньона, сообща ведущие корабль сквозь бури и шторма. И я вас заверяю, что ничего такого за мистером Олдриджем не значилось. Каждый шиллинг, заработанный им, был заработан его финансовым гением, ни защиты, ни покровительства иных сил он не искал.

— И все же многие считали его чудаком.

Крамби растерянно заморгал. В свете плывущих мимо окна газовых фонарей его растерянность была хорошо заметна. В другой ситуации Лэйд, пожалуй, даже ощутил бы злорадство.

— Почему… почему вы так решили?

— Его письмо. Такой уж мы народ, лавочники. С возрастом утрачиваем многие добродетели, кроме одной — превосходно помним все, единожды прочитанное. В своем последнем письме вам мистер Олдридж упоминал, что некоторые из сослуживцев посмеиваются над ним, считая старым чудаком. Раз уж он это заметил, полагаю, процесс был поставлен на широкую ногу?

Крамби покраснел, это было отчетливо видно даже в залитом приглушенным гальваническим светом пассажирском салоне. Не так, как краснели некоторые поставщики, пытавшиеся сбыть «Бакалейным товарам Лайвстоуна и Торпа» дубовую стружку под видом виргинского табака и пойманные за руку, но тоже вполне явственно.

— Я… Я просто не думал, что это… Черт. Не стану скрывать, некоторые в самом деле посмеивались над мистером Олдриджем. Совершенно беззлобно, заверяю вас. Мистер Олдридж был джентльменом в почтенном возрасте, служащие же у нас как правило молоды, а молодости, знаете ли, свойственно позубоскалить над старостью…

— Молоды? — удивился Лэйд, — Я думал, у вас почтенное биржевое общество. Кто же допускает молодежь к серьезной работе?

Крамби поморщился.

— Я говорю не про безусых юнцов. Средний возраст среди наших служащих — двадцать четыре года. Это часть политики мистера Лейтона, нашего руководителя кадровой службы. Безусловно, люди постарше обладают усидчивостью и дисциплинированностью, в некоторых случаях это несомненное достоинство, но… В нашем деле ценится порыв, упорство и неукротимость, а эти качества сильнее всего проявляются в молодости. Мне нужны дерзкие матросы, которые готовы карабкаться на ванты в любую погоду, идти на абордаж и сутками черпать воду из трюмов, а не скучающие пассажиры второго класса, совершающие моцион по прогулочной палубе, понимаете?

— Допустим. Так значит, мистер Олдридж был объектом шуток в собственной компании? Что ж, неудивительно, отчего он не цеплялся за свой штурвал с упорством, которого от него ожидали.

Краснота Крамби сделалась густой, залив щеки и лоб.

— Господи, нет! Ничего подобного! Никто бы не осмелился отпустить ни одной шутки в адрес мистера Олдриджа. Люди, которые работали под его началом, боготворили его. Одно слово мистера Олдриджа, бывало, обрушивало курсы котировок или топило стоимость некоторых фьючерсов так, как армада адмирала Нельсона — французские корабли в битве у Абукире![8] Я лишь имел в виду, что… Как многие великие люди, мистер Олдридж порой вел себя немного эксцентрично, давая окружающим повод для пересудов. Проще говоря, иногда был чудаковат.

— Говорят, сэр Исаак Ньютон как-то раз сварил свои собственные часы, держа в другой руке куриное яйцо, — согласился Лэйд, — а мой приятель Маккензи нарочно не моет пивные кружки. Впрочем, последнее не чудачество, а его патологическая шотландская скупость, он полагает, что так в них вмещается меньше пива. Так значит, в поведении вашего компаньона имелись странности? Какие? Он имел привычку исчезать по ночам? Свежевать уличных котов у себя в номере? Может, украшать себя амулетами, вырезанными из человеческих костей?

Крамби уставился на него, озадаченно моргая.

— Ничего подобного, черт побери! Чудачества мистера Олдриджа были самого невинного свойства и никому не причиняли хлопот. Разве что последние два года…

Локомобиль издал несколько отрывистых рассерженных гудков, пытаясь спугнуть влекомую парой почтенных лошадей подводу с углем, тащившуюся перед ними и не горевшую желанием уступать дорогу. Возница даже не повернулся в их сторону, лишь безразлично махнул кнутовищем, лошади лишь лениво зашевелили ушами. Они явно были опытными участниками дорожного движения и никому не намеревались уступать, не обращая внимания, сколь много неудобств создают снующим по улице паровым экипажам.

Вот и я так же, подумал Лэйд с внезапно накатившей меланхолией, разглядывая эту жалкую колесницу, едва тащившуюся по мостовой. Тащу свою повозку невесть куда, стараясь не обращать внимания на обгоняющие меня экипажи, блестящие хромом и медью, глотаю дым и делаю вид, будто работа, которой я занимаюсь, имеет значение для кого-то кроме меня.