Это (не) твой ребенок (СИ) - Григ Гала. Страница 26

— Почему не позвонили сразу? — бросил он на ходу и, минуя Павла, направился в ординаторскую. Красницкий припал к двери. Из обрывков доносившихся фраз разобрать что-либо было практически невозможно. Их смысл был ему непонятен.

— 33 неделя… отсутствуют… замершая… искусственные… вызывать… — это был голос лечащего врача.

Лаврецкий четко и категорически настаивал:

— Не даст результата. Счет идет на минуты. Иначе…

Павел прислонился к стене. Сердце остановилось. Было трудно дышать.

Из ординаторской вышли двое. Они прошли мимо него стремительными шагами. Лечащий врач отдавал приказания. Единственное, что удалось осмыслить Красницкому:

— Готовьте операционную…

Он опустился по стене и долго сидел на корточках. Нашел в себе силы встать на ноги, когда увидел каталку, а на ней — его Маришу, бледную, испуганную, одинокую и такую потерянную. Рванулся к ней навстречу. Его отстранили.

Прошло более двух часов. Дверь операционной распахнулась. Марина под действием наркоза лежала спокойная. Ее лицо было мертвенно-бледным, безжизненным. Павел пытался подойти к жене. Его не подпустили.

Он стоял посреди коридора, не понимая, что происходит, чего ему ждать, жив ли его ребенок. Увидев Лаврецкого, утиравшего со лба пот, бросился к нему. Тот устало проговорил:

— Девочку удалось спасти. Но она очень слаба. Первые два-три дня станут решающими. Если она переживет их, значит будет жить. Ваша жена потеряла много крови. Ей нужен покой. Идите домой. Утром все будет ясно.

Рядом стоял лечащий врач, усталый и смущенный. Он ободряюще похлопал Павла по плечу:

— Бог даст, выживет.

Его слова вызвали у Павла гнев: — Что значит «Бог даст»? А они на что? Но Лаврецкий отвел его в сторону, предвидя взрыв негодования Красницкого.

— Я отвезу Вас домой. К жене все равно сейчас нельзя. По дороге подробнее объясню ситуацию. Пойдемте, пойдемте.

Увлекаемый этим полубогом, Павел повиновался.

— Крепитесь, — не утешал, а словно требовал этот удивительный человек, примчавшийся по первому зову к ним на помощь. — Поймите, мы не Боги. Мы сделали все, что было в наших силах. Вследствие удара у плода нарушилось снабжение кислородом. Возникла опасная ситуация, при которой останавливаются процессы внутриутробного развития. У нас это называется замершая беременность. Особенно опасна она в третьем триместре беременности. Косвенный фактор в виде сильного удара в области живота в сочетании с эмоциональным потрясением матери привели к тому, что вызывать искусственные роды было уже поздно.

Он тяжело вздохнул и добавил:

— Кесарево сечение стало единственно возможным вариантом на фоне физической слабости Вашей жены и абсолютного отсутствия схваток.

— Молитесь, — добавил Лаврецкий, высаживая Красницкого у подъезда. Мысленно я с Вами. — Как ни странно, он добавил те же слова, которые так разозлили Павла еще в больнице: — Даст Бог, все будет хорошо.

И он молился. Он взывал к Богу, то умоляя, то угрожая.

Это была ужасная ночь, в ней реальность смешалась с жуткими сновидениями. Он просыпался в холодном поту и вновь проваливался в сон, вознося своими словами молитвы, которые шли от самого сердца…

Марина проснулась от тихого шепота. В ее палату положили совсем молоденькую девчонку, лет восемнадцати. Рядом сидела медсестра и тихим голосом убеждала ее в чем-то:

— Не спеши. Подумай хорошенько. Ведь ребенок — это счастье, это радость.

Соседка по палате молчала. Она отвернулась к стене и, не желая ничего слушать, накрыла голову подушкой.

— Мила, Мила, — не успокаивалась сестричка, — ведь у твоей дочурки нет никого, кроме тебя. Не оставляй ее. Ты не простишь себе это. Одумайся…

Марина пошевелилась. Медсестра подошла к ней.

— Очнулись. Вот и хорошо. Я позову врача.

— Где моя дочь? — ослабленным голосом спросила Марина. — Принесите мне ее, пожалуйста.

— Да, конечно, но сначала Вас осмотрит доктор.

Марина вздрогнула. Почти эти же слова она уже слышала.

— Я хочу видеть свою дочь, — она пыталась встать, но сил не было.

— Лежите, Вам нельзя вставать после операции.

— Операции? — пронеслось в мыслях, — опять операция? — Глаза заблестели: — Я хочу видеть дочку, принесите ее мне! — голос перерастал в крик.

В палату вошел врач:

— Ваша девочка еще слишком слаба, ее пока нельзя принести в палату.

— Тогда отведите меня к ней, — Марина уже не просила, она требовала, — Я должна увидеть ее. Вы понимаете? Мне надо ее увидеть!

— Успокойтесь, — врач понимал, что она была на грани истерики. — Сейчас медсестра отведет вас к девочке. Только обещайте, что будете вести себя хорошо и не войдете в бокс. Это опасно для вашей малютки. Обещаете?

— Да! — Марина выдохнула это так решительно, что он поверил ей. Кивнув сестричке, он помог вместе с ней Марине подняться и сопроводил ее до детского бокса.

Марина прижалась к стеклу лицом и ладонями, заглядывая внутрь палаты. Увидев там двоих деток, она чутьем определила, кто из них ее малышка, но все-таки спросила:

— Та что справа? — врач кивнул.

— Солнышко мое, Алисочка! — страстным шепотом произнесла она. — Я тут, я рядом. Ты меня слышишь? Она потерлась лицом о стекло. Золотце мое, доченька, я так хочу обнять тебя…

Врач взглядом дал понять медсестре, что пора уводить. Марина, еще раз прильнув к холодному стеклу, покорно пошла в палату. Она была на удивление спокойна. Увидев свою крошку, женщина уверовала в то, что все с ней будет хорошо.

Павел ни свет, ни заря уже был в больнице. Услышав, что состояние малышки стабильно тяжелое, он хотел пройти в палату к жене. Но его не пускали. Не положено. Он написал записку:

— Милая моя девочка, я очень люблю тебя и нашу малышку. Я подойду к окну. Выгляни и помаши мне рукой. — Отдав записку нянечке, он выскочил во двор. Глазами пробегал с одного окна на другое в поисках своей любимой жены. Наконец, нашел ее. Бледная и слабая, но с улыбкой на лице, она помахала ему рукой.

— Значит, все хорошо, — с облегчением подумал он. Нарисовал в воздухе огромное сердце и послал жене воздушный поцелуй.

Соседка по палате по имени Мила продолжала упорно лежать, не поворачиваясь от стены. К ней приходили то врач, то медсестра, то нянечка, пытались поговорить. Она была неумолима.

Старшая сестра отделения, Кира Сергеевна, вошла в палату с какими-то бумагами. Марина напряглась. Не к ней ли? Но та решительно взяла стул и села рядом с постелью Милы:

— Паршина Эмилия? — спросила она строго, — та только кивнула в ответ. — Как назвали дочку? — опять молчание. — Значит так, повернулась ко мне и отвечаешь на вопросы. Хочешь оставить ребенка — пиши отказ.

Эмилия села на кровати.

— Не передумаешь? Ведь волосы на себе рвать будешь, только поздно будет.

— Я уже говорила: не нужна мне она, — резко, даже со злостью бросила девушка.

— Ну смотри, потом не бегай, не плачь.

— Да не буду я плакать. Давайте Вашу бумагу! — она чуть ли не выхватила у Киры Сергеевны отказной документ, так же резко взяла ручку и уверенным движением шваркнула свою закорючку снизу.

У Марины, наблюдающей за этой сценой, больно сжалось сердце, а по щекам текли слезы.

— Когда меня выпишут? — спросила Мила выходившую из палаты медсестру.

Та, не оборачиваясь и смахнув что-то с лица, бросила:

— Да хоть завтра.

Ночь, промозглая и сырая, опустилась на город. Туман был настолько сильный, что даже уличное освещение не позволяло рассмотреть прохожих на расстоянии полутора метров. Город погрузился в эту липкую серую сырость. Одинокие прохожие спешили по домам.

В больнице тихо. Все спят. Спят и роженицы, и младенцы. И медсестры на посту тоже прикорнули, склонив головы на медицинские карты. В такую ночь невозможно не уснуть.

Не спалось только одной женщине в этом сонном царстве. Она бесшумно двигалась по больничному коридору, дрожа всем телом и прижимая к себе крохотный комочек.