Луговая арфа - Капоте Трумен. Страница 11

– Кажется, кто-то или что-то здесь есть, – прошептала Долли, выражая наше общее мнение.

Судья схватил свечу, ночная мелочь поспешила подальше от пляшущего огня свечи, и где-то на верхушке дерева снежная сова тяжело порхнула в темноту.

– Кто там?! – грозно, по-солдатски спросил судья. – А ну-ка, отвечай, кто там?!

– Это я, Райли Хендерсон, – донеслось из темноты.

Да, это был Райли Хендерсон собственной персоной. Он отделился от темных деревьев, и его вздернутое вверх, насмешливое, ухмыляющееся лицо было искажено в дрожащем свете свечи.

– Я лишь пришел посмотреть, как вы тут. Надеюсь, вы не в обиде на меня: я ни за что никому бы не сказал, где вы, если бы знал, из-за чего поднялась вся эта шумиха вокруг вас.

– Никто не винит тебя, сынок, – сказал судья, и я вспомнил, что именно судья Кул защищал Райли в его борьбе против Хораса Холтона – родного дяди Райли: между судьей и Райли уже установилось взаимопонимание. – А мы как раз наслаждаемся тем прекрасным вином, которым нас угостила мисс Долли, я уверен, что мисс Долли с удовольствием примет тебя в нашу компанию.

Кэтрин запричитала, что на дереве нет места – еще одна унция лишнего веса и доски рухнут, сказала она. Но, так или иначе, мы подвинулись поближе друг к другу, давая место и для Райли, который не успел влезть к нам и устроиться поудобнее, как Кэтрин схватила его за волосы:

– А это тебе за то, что ты целился в нас сегодня утром, хотя я тебя предупреждала не делать этого, а это, – с этими словами она дернула Райли за волосы еще раз, четко цедя слова: – А это тебе за то, что ты навел на нас шерифа.

В этой ситуации Кэтрин показалась мне совсем несносной в своем нахальстве, но Райли все было нипочем: он лишь вполне добродушно мычал в ответ, что она могла бы найти кого-нибудь более достойного для подобной нахлобучки прямо перед сном. Потом он рассказал, что городок взбудоражен, как растревоженный пчелиный улей, и немалую роль в этом сыграли преподобный отец Бастер и миссис Бастер. Миссис Бастер просто сидела весь день у парадного входа в свой дом, выставив на обозрение горожанам свою шишку на голове. Шериф Кэндл, по словам Райли, уговорил Верину подать официальное заявление в полицию на получение ордера на наш арест по поводу того, что мы якобы украли собственность, принадлежащую ей.

– А насчет судьи у них тоже появилась идея, – продолжал Райли. – Они задумали арестовать вас за нарушение общественного спокойствия, а также за то, что вы препятствовали отправлению правосудия, – это то, что я слышал, и еще, мистер Кул, наверное, мне не следовало бы говорить вам об этом, но по дороге в банк я встретил вашего младшего сына Тодда и спросил его, что он собирается предпринять по поводу возможного ареста его отца, и тогда он сказал, что ничего он делать не будет, он сказал, что они все знали, что что-нибудь дурное да и произойдет с вами и что вы сами напроситесь на неприятности.

Нагнувшись, судья Кул задул свечу – казалось, тем самым он хотел просто скрыть выражение своего лица от нас, и в темноте кто-то из нас заплакал – это была Долли, и ее плач явился для нас чем-то вроде тихих уз любви и сострадания друг к другу, невидимой нитью, охватившей нас как бы по кругу и привязавшей нас друг к другу. Судья Кул мягко произнес:

– А когда они придут, нам нужно быть наготове, – теперь слушайте меня…

Глава 3

– Мы должны хорошо знать нашу позицию – это основное правило. Следовательно, во-первых: что нас свело вместе здесь? Неприятности? Да. У мисс Долли и ее друзей неприятности, у нас с тобой, Райли, неприятности. Наше место здесь, на дереве, иначе мы бы не оказались здесь. – Долли успокоилась при уверенном спокойном голосе судьи, а тот тем временем продолжал: – Сегодня утром, когда я отправился в этот поход на стороне шерифа, я был уверен, что моя жизнь прошла не связанной ни с чем и ни с кем – абсолютно без следа. А сейчас, я полагаю, что все-таки мне повезло. Кстати, мисс Долли, помните те года, еще когда мы были детьми, я помню вас, чопорную и краснеющую всякий раз, когда вы проезжали в фургоне вашего отца, и вы тогда не слазили с него, чтобы мы, городская ребятня, не увидели, что на вас нет обуви.

– У них-то обувь была, у Долли и у Той Самой, а вот у кого не было обуви, так это у меня, – вмешалась Кэтрин.

– Все те годы, что я вас видел, я не знал вас, мы были чужие во всем, я не понимал вас, но сегодня я впервые увидел, кто вы, – вы – личность и в вас есть что-то языческое.

– Языческое? – переспросила Долли, встревоженная, но заинтригованная.

– Да, да – вы личность, личность, которую невозможно оценить просто на глаз. Личности воспринимают нашу действительность такой, какая она есть, со всеми ее недостатками, со всеми ее противоречиями, и они всегда навлекают на себя неприятности. Мне же никогда не следовало бы быть судьей, ибо, находясь на этом посту, я часто принимал не ту сторону, какую бы следовало, – закон не допускает никаких отклонений от стандартных рамок – помните старого Карпера, того самого, что ловил рыбу здесь, на этой реке, в плавучем доме-лодке? Его выгнали из города за то, что он хотел жениться на той малолетней черной красавице – кажется, теперь она работает у мистера Постума, – но тогда она любила его, надо было видеть, как она любила его, надо было видеть, как я видел, когда ловил рыбу: как они были счастливы вместе! Для него она была тем… тем… кем никто никогда не был для меня, например – для него она была единственным человеком на свете, от которого он ничего не мог скрыть. Но, черт возьми! Если бы он все-таки женился на ней, шериф должен был бы арестовать его, а я должен был бы судить его. Иногда я представляю в моем воображении, что все те, кого я когда-то признал виновными, приходят ко мне и признают меня виновным: вот поэтому-то, может быть отчасти, я хочу хотя бы перед смертью принять именно ту сторону, быть на правильной стороне.

– Вы теперь как раз на той правильной стороне, Та Самая и тот еврей…

– Тихо, – сказала Долли.

– Единственный человек на свете… – Райли был все еще под впечатлением от рассказа судьи про старого рыбака и его любовь. В его голосе сквозила просьба рассказать о той любви еще.

– Я имею в виду, что всегда нужен человек, которому ты можешь рассказать все без утайки. Мы ведь всю жизнь прятали самих себя… Но так и не упрятали – и вот мы сидим здесь, пятеро дураков, на дереве, хотя для нас это большое счастье, если только мы знаем, как воспользоваться им: это же здорово, нам больше не надо думать о том, что мы из себя представляем на людях, – мы свободны быть тем, кто мы есть на самом деле. Если б нам знать, что нас никто отсюда не погонит… эта неопределенность, что все еще сдерживает нас, заставляет нас скрывать себя… В прошлом я все-таки открывался для незнакомцев – людей, что вскоре исчезали, сходили на следующей станции, – все они, если собрать их вместе, составили бы в сумме того самого человека, но я нашел-таки его, того человека, здесь – это вы, Долли, ты, Райли, все вы… с дюжиной разных лиц… вы все так многогранны.

– Но у меня не дюжина лиц, – прервала судью Кэтрин. Долли это замечание ее подружки не понравилось: если не можешь нормально поддержать разговор, то, может быть, лучше отправиться спать?

– Но мистер Кул, – сказала Долли. – Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите нам, что нужно раскрыться, – нам что, нужно рассказать друг другу свои секреты?

– Секреты? Нет… нет… – сказал судья, зажигая свечу. В дрожащем отблеске свечи его лицо неожиданно показалось жалким и несчастным: мы должны помочь ему, как бы говорило, умоляло выражение его лица. – Поговорим о ночи, посмотрите – луны-то не видно… Знаете, о чем мы говорим, не имеет большого значения, но как мы о том говорим, вкладываем ли в наши слова всю нашу душу, принимаем ли мы сказанное со всей душой – вот что важно. Моя жена Ирен была замечательной женщиной, мы могли бы делиться друг с другом всем, что у нас в душе накопилось, но все же, увы, ничто нас не сближало – мы существовали как бы врозь. Она умирала у меня на руках, и перед ее смертью, наконец, я осмелился спросить ее – счастлива ли ты была со мной, Ирен, сделал ли я тебя счастливой? Она пробормотала: «Счастлива… счастлива… счастлива…» – Какая двусмысленность была в ее словах, и до сих пор я не могу сказать, говорила ли она «да» или это было последнее эхо от моих слов в ее устах… Если бы я знал ее лучше, может быть, я бы знал точно, что она имела в виду… Мои дети… Увы, я не вижу их уважения к себе: я хотел их уважения, хотя бы их уважения, как к отцу… Но, увы, такое ощущение, словно бы им известно что-то постыдное обо мне… и, по-моему, я знаю, что именно… Я скажу вам это. – Его глаза, сверкающие, как грани алмаза при отсвете свечи, пробежали по нам, как бы проверяя, сочувствуем ли мы ему, готовы ли на искренность. – Пять лет назад, может шесть, я сел в поезде на место, на котором до меня путешествовал какой-то ребенок, и этот ребенок оставил какой-то детский журнал. Я взял его от нечего делать и стал просматривать, и там, в конце журнала, я увидел адреса детей, которые хотели бы переписываться с другими детьми. Там был адрес одной девочки с Аляски, ее имя я помню как сейчас – Хитер Фолс. Вскоре я послал ей открытку, простенькую, и это было так приятно для меня. Она ответила мне сразу: это было письмо, что потрясло меня! Это было очень умное описание быта и жизни на Аляске – очаровательное описание овцеводческой фермы ее отца, описание северного сияния. Ей было всего тринадцать, и в конверт она вложила свою фотокарточку – не сказать, что красавица, но очень доброе и умное лицо. Я прошелся по всем своим старым альбомам и нашел-таки свою фотографию, на которой мне всего лишь пятнадцать лет, во время рыбалки, с форелью в руке. Фотография выглядела почти как новая, и я написал ей письмо в ответ, словно я это тот мальчик с рыбой в руке. Я описал ружье, что мне подарили на Рождество, о том, как ощенилась наша собака и какие имена мы дали щенкам, рассказал о странствующих циркачах, посетивших наш городок. Представьте, как волнующе и весело для старика моих лет вновь стать подростком и иметь подругу сердца на Аляске. Позже она написала мне, что влюбилась в одного парня из местных, и я почувствовал настоящий укол ревности – совсем, как молодой… Но мы остались друзьями, а два года спустя после начала нашей переписки я написал ей, что собираюсь поступать на юридический факультет университета, она прислала мне золотой самородок – по ее словам, он должен был принести мне удачу. – С этими словами судья пошарил в кармане и выудил оттуда нам на обозрение тот самый самородок – и мы как бы почувствовали присутствие этой девочки среди нас – Хитер Фолс, словно этот благородно сверкающий маленький слиток был частицей ее сердца.