Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович. Страница 52

6 июля 452 г. Аттила объявил Великому понтифику, что покидает Италийскую землю. По всеобщему желанию граждан этот день стал ежегодным праздником, в храмах совершались благодарственные молебны. Спустя несколько лет Лев с удивлением и горечью увидел, что в обычное воскресенье в храмах больше народа, чем в праздник избавления от смертельной опасности — когда на защиту римлян встали небесные покровители — Петр и Павел. Стоило Великому понтифику выйти на улицу, и стали понятны причины малолюдности в храмах. Люди в дни нового римского праздника устремлялись в общественные места, к празднику спасения Рима от Аттилы налаживались грандиозные представления в цирках и в театрах. Так было в прежние языческие времена, и память народа сохраняла древние традиции. Единственное отличие: торжества обходились без гладиаторских боев. "Если б римляне не утратили желания сражаться и у них имелись бы пленные, то арены цирков украсились бы человеческой кровью", — с горечью предположил Лев.

Великий понтифик не мог равнодушно взирать на полупустой храм в праздничный июльский день. В его проповеди прозвучал упрек римлянам:

— Праздник, — говорил Великий понтифик, — в память дня нашего испытания и освобождения, в который весь верующий народ стекался благодарить Бога, — этот праздник скоро позабыт всеми; немного людей присутствует на нем; это наполняет мое сердце и болью, и ужасом. Мне стыдно говорить об этом, но я не могу молчать: преданность к демонам сильнее, чем к апостолам, и постыдные зрелища привлекают народ больше, чем места, где пострадали мученики. Кто спас этот город? Кто освободил его от плена? Кто избавил его от убийств? Игры в цирках или попечения святых?

Последняя свадьба

Грабеж североиталийских земель в некотором роде поднял настроение гуннам, потерянное где-то на Каталаунских полях, но гнев их утишился только на время. Наивно было бы полагать, что небесные знаки в один миг превратили воинственных кочевников в мирных земледельцев. Гунны, конечно, умирали не столь охотно, как на заре своей европейской истории, но и добывать собственным трудом вещи, необходимые для жизни, не желали.

Кочевники привыкли к постоянному движению, и правитель их никогда не оставался в состоянии покоя. Аттила не мог не воевать, пока гуннов окружали другие народы, — точно так же, как виноградарь не мог не собирать спелые гроздья с виноградной лозы. Едва спустившись с северных склонов Альп, он отправил послов к императору Востока — Маркиану. С последнего предводитель гуннов потребовал уплаты дани, обещанной покойным Феодосием, в противном случае обещал прийти во владения Маркиана и взять то, что причиталось. Послам Запада Аттила напомнил, что невесту Гонорию следует все же выдать ему вместе с приданым. "Поступая таким образом, он, лукавый и хитрый, в одну сторону грозил, в другую — направлял оружие, а излишек своего негодования излил, обратив свое лицо против вестготов", — передает повадки Аттилы историк Иордан.

Аттила решил подчинить своей власти ту часть аланов, которая кочевала за рекой Литер. На их стойбища и устремились воины Аттилы из Дакии и Паннонии — недавних римских провинций, которые гунны теперь считали своим отечеством. Но "излишку негодования" суждено было столкнуться с серьезным препятствием, которое и помешало ему разлиться по всей Галлии.

За передвижениями опасного врага зорко следил король вестготов, и, конечно, Торисмунд понял, чем грозит ему покорение соседей. С неменьшей расторопностью он пришел на выручку аланам, и вместе с ними встретил войска Аттилы. Битва была почти столь же упорной и кровопролитной, какая произошла до того — на Каталаунских полях. Гунны, не ожидавшие иметь своими противниками одновременно и аланов, и вестготов, спешно покинули поле боя, оставляя убитых и раненых.

Аттила и после этой неудачи не впал в отчаянье и даже случай он пытается обратить в свою пользу. Изрядно потрепанное войско гуннов, возвращаясь после очередной встречи с вестготами, забрело на земли бургундов. На этот раз сражаться со свежим противником гунны желания не имели, а бургунды не сочли себя столь храбрыми и многочисленными, чтобы противостоять самому воинственному народу. Закончилось тем, что король бургундов пригласил Аттилу в свое жилище. На пиру правитель гуннов увидел дочь короля, и многочисленные неприятности сами собой отодвинулись за горизонт его мыслей.

Ильдико была невероятно красива. Дочь северных земель совсем не походила на окружавших Аттилу смуглых скуластых женщин его народа. Светлое, нежное лицо обрамляли длинные белокурые волосы. Но более всего поражали черные глаза на фоне окружающей белизны — необычные для дочерей ее народа и более характерные для гуннских женщин, а над ними столь же противоречивые брови — светлее глаз, но темнее волос. Легкая, изящная, она, казалось, не ходила, а летала. Была еще одна черта, привлекшая, в первую очередь, внимание Аттилы — неутомимая живость, свойственная юности. С огромной натяжкой их можно было назвать родственными душами. Как Аттила был переполнен различными идеями и планами, а потому не мог оставаться на месте, так в Ильдико что-то постоянно двигалось: уголок губ, брови, плечи, руки. Девушка часто из вежливости улыбалась дорогому гостю (при этом появлялись обворожительные ямочки на ее щеках) и тем окончательно его очаровала.

Аттила невольно улыбался, когда улыбка появлялась на личике принцессы. Сам того не замечая, он попадал в неловкое положение, потому что бургундский король в это время говорил о вещах вовсе не смешных. Хозяин этих земель скоро понял, что его не слышат, и, оставивши гостя наедине с его мечтами, предался чревоугодию.

К концу пира предводитель гуннов не видел своей дальнейшей жизни без Ильдико и немедленно попросил ее руки у короля. Последний не мог отказаться от предложенной чести и, разгоряченный вином, с радостью обнял зятя, который на несколько лет был старше его самого. Бургунды и гунны последовали примеру своих вождей — словно и не стояли они лицом к лицу на Каталаунских полях, будто и не разили яростно мечами друг друга — два года назад. Ильдико только нервно покусала свои красивые губы, но недолго, и через несколько мгновений прелестные ямочки вновь украсили ее безупречное лицо. Принцессы невольны выбирать свою судьбу и с радостью должны принимать собственное замужество, если оно принесет пользу их народу.

Достигнутое соглашение было щедро омыто вином, но саму свадьбу решили отпраздновать в Паннонии. Ведь женитьба Аттилы всякий раз становилась всеобщим праздником, на котором гуннов кормили и поили за счет жениха. Народ радовался, когда правитель задумывал в очередной раз жениться, и малейшее отклонение от стихийной традиции мог не понять.

Римлянки удивляли мир своими прическами, даже когда этот самый мир рушился. Потому именно римские парикмахеры колдовали над роскошными волосами Ильдико, а гуннские женщины одевали ее в лучшие одежды своего народа. Она, бесспорно, была самой красивой невестой, какую только видели соплеменники Аттилы.

На огромной равнине, казалось, собрались все гунны, такой многочисленной свадьбы еще не видели просторы Паннонии. Ближе всех к Аттиле сидели старейшины родов, а также те из простых гуннов, которые отличились в недавних сражениях, совершили подвиг. За столом немолодого жениха сокровищ находилось, пожалуй, более, чем в казне императоров Востока и Запада. Гости пили из золотых или серебряных кубков, из тех же металлов было много прочей посуды. Аттила довольным взором окидывал своих приближенных и часто прикладывался к деревянному кубку с лучшим, однако, вином. Внезапно взгляд его стал мрачнее тучи. Напротив поднял кубок Онегесий — деревянный, старый, покрытый тысячами царапин и шрамов; посудина была гораздо хуже той, что пользовался Аттила.

— Онегесий! Почему ты пьешь из кружки, годной только на дрова? Гости могут подумать, что правитель гуннов плохо заботится о тех, кто верно ему служит.